Я умерла (СИ)

 
Колесова Наталья Валенидовна
Я умерла
Старик, как водится, начал с него. Выказывал таким образом свое уважение, что ли?
— Федор, мне очень не нравится, как вы выглядите.
В комнате полумрак, но у Старика совсем не старческое зрение. Федор придавил дергавшуюся щеку.
— Погудел вчера…
— Надеюсь, это никоим образом не отразится на ваших способностях?
Была у Старика раздражающая манера говорить округлым полно-литературным языком.
— Никоим, — подтвердил Федор.
Старик повернулся к заказчику — плюгавому невзрачному мужику. Тот старался не дергаться. Удавалось плохо.
— Ты при деньгах? — толкнул Федора в бок чернявый Юрик. Федор только пожал плечами — денег не было. То есть совсем. Потер коротко стриженую голову. Такие стрижки уже выходят из моды, но он с трудом менял привычки. И оружие любил старое. И друзей. А, может, просто сам стареет?
— Итак, Охотники, — сказал Старик, — вот ваша задача на сегодняшний день…
Юрик вновь толкнул его в бок. Федор подавил желание ответить тем же — и поувесистей. Юрик сказал возбужденно:
— Гляди, баба!
И впрямь — баба. Девка, скорее. Напряженное лицо. Напряженные глаза. Напряженный, плотно сжатый рот. Под дулом пистолета ее снимали, что ли?
— Не-ет, мужики! — хлопнул по коленям Давыд. Поднялся. — Я так не договаривался. Я ни баб, ни детей…
— Вы сядьте, Давыд, — тихо сказал Старик. — Я еще сумму не назвал.
Он назвал, и Давыд сел. Да за такие деньги и баб, и детей… Юрик присвистнул:
— Это что ж она такое вытворила?
Федор с новым интересом всматривался в снимок, втягивая, впитывая каждую черточку. Ничего особенного — сотню раз за день мимо пройдешь, и не заметишь-не запомнишь. Старик раздавал снимки и распечатки с данными. Имя. Адрес. Рост. Вес. Цвет глаз, волос. Имена и адреса родственников, ближайших друзей. Место работы.
— Особые приметы? — спросили у Федора за спиной. Арнольд. Арнольда он не любил.
— На попе родинка! — предположил веселый Юрик.
— Особых примет нет. Может быть одета в легкий халат. На ногах — шлепки. Или босиком. Еще вопросы?
— Она что, из психушки сбежала?
Юриным вопросом Старик пренебрег.
— Сроки?
— Сегодня-завтра.
Охотники зашевелились. Город до миллиона, конечно, не дотягивает, но два дня…
— Подсказки?
— Скорее всего, она будет крутиться рядом с родным домом. Или где-нибудь рядом с домами друзей. Но ее никуда не пустят.
— Почему?
Старик взглянул на заказчика. Тот, сцепив пальцы, откашлялся. Сказал негромким надтреснутым голосом:
— Необходимо вернуть ее туда, откуда она пришла. Пока не поздно. Чем дольше это будет тянуться, тем сильнее она становится. Сейчас она в шоке и поймать ее будет легко, но позже…
Он пожал плечами. Все были заинтригованы, и все молчали. Федор еще раз пробежал глазами распечатку, перевернул, изучил чистую сторону.
— Мало информации.
Заказчик смотрел на него с опаской.
— Это все. Я даю вам данные. Деньги. Это все.
— У нее может быть оружие?
— Боже мой! Конечно, у нее нет никакого оружия! Вы должны только найти ее, задержать… и дать мне знать.
Юрик захихикал:
— Да за такие деньги мы вам ее из-под земли достанем!
Федор смотрел на руки заказчика — они сжались еще сильнее — аж пальцы побелели. Федору не нравилась эта работа. Не нравился заказчик. Не нравилось лицо девушки. Ему не нравились даже большие деньги. Очень хотелось отказаться. Он поймал озабоченный взгляд Старика.
— Ну так кто берется? Федор?
Все смотрели на него. Кто — озадаченно, кто — выжидающе, Арнольд — наверняка с насмешкой. А он сам смотрел на снимок. Почему у нее такое лицо? Что ей сказали? Что она увидела? Глаза глядели не на него, а чуть вкось, и от этого ощущение неопределенности только усиливалось.
— Федор?
Он придержал вновь задергавшуюся щеку. Кивнул.
— Берусь.
Я иду по городу, не замечая удивленных взглядов прохожих на мои босые ноги. Халат тоже неприлично-домашний, неновый уже, но я иду, улыбаясь во весь рот, и чуть ли не напевая. Наконец-то я вернулась домой!
Останавливаюсь у телефонного автомата, опираюсь локтем об его нагретый солнцем обколупанный бок. Сейчас брякну, что звоню с вокзала, а потом раз — и уже стучу в дверь!
Когда знакомый усталый голос произносит:
— Да? — решаю пошутить.
— А Наташу можно?
Пауза.
— Девушка, Наташа умерла.
Гудки.
Я отвожу трубку от уха. Это ведь мамин голос? Да нет, я ошиблась, конечно, я ошиблась номером! Тщательно надавливая кнопки, набираю снова. Старье! Только и знает, что жетоны жрать!
— Алло?
— Мама, это я! Я приехала!
Тишина.
— Кто это?
— Мам, ты что, меня не узнаешь? Это Наташа!
Пауза.
— Девушка, вы ошиблись номером…
Гудки.
Мама. Это была мама…
Женщина подержала руку на телефонной трубке.
— Кто звонил? — спросила подруга.
— Ты права. У меня скоро начнутся галлюцинации. Мне показалось… это наташин голос.
Я нажимаю на звонок еще раз. Никого. Куда они все подевались? Ведь я же телеграмму посылала, когда приеду. Да и Алик еще в отпуске. Может, поехал встречать меня на вокзал, и мы разминулись? Я сажусь у двери на ступеньки. Почему-то очень устала. Хочется спать. А я ведь только и делала, что спала в поезде. Нахмурившись, вспоминаю. Правда, с какими-то кошмарами…
Кто-то спускается по лестнице, непрерывно ворча. Когда выворачивает на мой пролет, ворчание становится отчетливей: "Расселась! Сидеть ей больше негде! Всю дорогу перегородила! Алкаши проклятые! Наркоманы! Все засрали!"
Я оглядываюсь.
— Теть Маш! Здравствуйте! Вы наших не видели?
Старуха приостанавливается, нависая надо мной.
— Чьих — ваших?
— Беляевых.
— Беля-яевых?
Она перекидывает сумку из одной руки в другую.
— Как не видела? Видела. Уехали они. Уехали. Полчаса назад. Алик Сергеевну повез. На машине.
— Куда повез?
— Куда-куда… Куда глаза глядят. Горе-то у них какое!
— Горе? Какое горе?
Блеклые глаза тети Маши блеснули. Она опускает сумку на ступеньки, явно настраиваясь на долгий разговор.
— Так дочку они схоронили. С месяц назад.
— Кого? — тупо спрашиваю я.
— Наташу, дочку! Ой, молодая была, ой, молодая… в гробу-то лежала, как живая… личико нисколько не попорченное… Носик востренький, вся в белом, цветов нанесли-и…
Я беспомощно смотрю на нее снизу. Кто в гробу? Какая Наташа? Какая дочка?
— И не видать вообще, что в аварию попала!
— В аварию?
— Ну да! Поезд-то с рельсов сошел, слыхала, небось? Террористический акт! — старуха со вкусом выговаривает длинное слово. — Человек, может, тыщу погибло! В газетах писали, и по радио, и по телевизору… Кого по кусочкам собирали, а Наташа вся целехонька, на лице даже синячка ни единого. Ой, жалко-то как, молоденькая была… не замужем еще…
— Тетя Маш… — говорю беспомощно. Замолчав, та щурится на меня.
— А ты откуда меня знаешь? Что-то не припомню я тебя, дочка. И нечего тебе здесь сидеть. Нечего. Нет Беляевых. А ты сидишь… И обувь твоя где? Не маленькая босиком бегать. Иди с Богом. Иди.
Я провожаю ее глазами. У бабки крыша съехала. Окончательно и бесповоротно. Еще бы — восьмой десяток. Я, наверное, тронусь уже на третьем… Машинально кидаю взгляд на свои ноги. Действительно. Босая… Шевелю пальцами. Пыльные. Господи, куда я дела обувь? Или уже успела разуться? Оглядываю площадку — пусто. Я встаю, мельком удивившись, что не почувствовала холод ступеней. Отряхиваю подол. А что я тут сижу, собственно, у меня же ключ? Они мне наверняка записку написали…
И задумываюсь. Сумки нет. Совсем ничего нет. Я сумки в камере хранения оставила? Они были очень тяжелые… Но ключи… И обувь… Уж явно не сунула в камеру хранения — при всем моем раннем склерозе! Я вновь серьезно оглядываю площадку. Пытаюсь вспомнить, во что я была обута: не свалились же они с меня по дороге, в конце концов!