Бронебойщик (СИ)

  - Да знатная была охота сказал Каа, Маугли когда они выбрались на берег,- произнёс я слова Киплинга. А и действительно, полтора десятка костров горевшей мощи Германии, явно намекали немцам, что по этой дороге им просто так не проехать. Вот кстати,
  - Гомельского ко мне, минут через пять нарисовался Яков. И начал докладываться .
  -Товарищ старшина...
  Яков ты немецкий знаешь? прервал я его, а написать пару слов по-немецки? Можешь. Так вот Яша, изобрази вот на этом борту этой железяки, вот эти слова. И повторил ему слова Киплинга вложенные в уста удава Каа. Я ведь тоже К.А.А. Обедали мы как в лучших ресторанах Парижа и Лондона! На первой суп гороховый с картошкой и мясом, на второе каша гречневая с мясом. На третье компот. Так и стояли мы на этой позиции двое суток, пока под вечер третьего дня к немцам не подошла батарея и с трёх залпов смела батальон с позиции. я после первых пристрелочных выстрелов бегом увёл бойцов к телегам и сориентировавшись по компасу повёл взвод северо восток. С комбатом мы уговорились встретится в селе Горовом. А после как рекомендовал комдив буераками до Курска.
  Осень она сука дожди, а дожди они сука мокрые. Хорошо, что в хабаре нам попались немецкие плащпалатки, брести по бездорожью полями, вдоль перелесков было охрененно трудно. Хорошее было только одно. Погода была нелётная, я думаю и немецкой пехоте приходилось туго. Грязь налипала на колёса, сапоги, и мы месили дорогу и бездорожье ибо знали позади нас идет, смерть, плен и позор. Пять километров до переправы через какую то речку, мост взорван, но рядом слава богу брод, переправились, напоили коней сами смыли грязь, и ноги мои ноги, ещё пяток километров , вот и Горовое. На окраине пост, солдат заметив нас прокричал,
  - Давай славяне, батальон уходит, нас оставили вас дождаться. Прошли деревню насквозь и заметили хвост уходящего батальона. Догоним. Прикинул по немецкой карте, до Курска топать по прямой двести двадцать кэмэ, а ехать по дорогам так все триста. Это получается дней десять топать. Беда. Но как говорится, - есть свет в конце тоннеля, если руки работящи. Не за десять, а за все двенадцать дней мы дошли до Курска. По дороге пару раз, сильно поредевший после артналёта батальон пытались пристроить к себе разных званий командиры, но легко раненый комбат, лежащий у нас на телеге, а мы шли в голове нашей колонны, показывал приказ комдива и мы проходили под недобрый взгляд тех кто таких пропусков не имел.
  В Курске на вокзале нас встретил капитан, один из тех кого комдив ещё у Святошинских озёр обозвал 'пуазо'. Дошли значит. Комдив мне всю плешь проел, всё интересуется вами.
  - Ты как старшина? Настрелял еще самолётов? С ехидцей спросил офицер.
  - Так точно, товарищ капитан, ещё пять штук и немцев штук двадцать. На все самолёты, и немцев есть справка подписанная комбатом, а как же, Кожемяка словами не бросается, сказал двести танков, будет двести танков. Я самолёт за танк считаю, как по-вашему, товарищ капитан это справедливо?
  - Более чем, старшина.
  - Комбат ведите батальон по этому адресу, там вас пополнят людьми, и вы направляетесь на оборону города. В городе катастрофически не хватало войск, призвали рабочих, создали ополчение, но немцы надавили, оборона посыпалась и через три дня упорных боёв Курск оставили. С танками батальону столкнуться не пришлось, Курск всё же немаленький город, зато я резко увеличил счет по пехоте врага. Восемь офицеров, штук десять унтеров, солдаты. В общем, я намолотил их штук тридцать. Как говорится на безбабье и рукой доволен. Пару раз мы становились в оборону, но немцы находили слабые места, где войск вообще не было, и обходили наши заслоны, приходилось спешно сниматься уходить под угрозой окружения. То в одном, то в другом бою мы теряли людей. От батальона вообще остались рожки да ножки. И мой взвод нёс потер мы потеряли трёх бронебойщиков, пулемётчиков, погиб мой обоз, в строю остались я, Вольцов, Яков Гомельский, его подносчик снарядов, да Максименко. Кстати, Гомельский научился виртуозно стрелять из миномёта, мин у него осталось последняя коробка, и он тратил их по одной . Обычно он стрелял, уничтожая пулемётчиков. Одна мина один пулемётный расчёт.
  - Ничего Яша, успокаивал я его, мы возродим взвод, и я тебе обещаю, будут у тебя мины. Вроде у наших тоже есть мины такого калибра. Яша ходил с чемоданом-миномётом как молодой бухгалтер с портфелем, постоянно, что то считал, записывал решения в ученическую тетрадку. В одном из боёв под Вязьмой, взрывом мины меня нашпиговало в спину осколками по самое немогу. Как меня вытащили, как несли до медсанбата, как вынимали осколки, и как дальше отправили в госпиталь сначала в Горький, а потом в Ташкент я не помню, около семи месяцев я лежал не разговаривая. Кроме десятка серьёзных ран я получил ещё одну контузию, потерю слуха, стал заикаться, катастрофически потерял в весе. Стоял вопрос о инвалидности. Вы можете представить себе меня инвалидом заикой доходягой, с тремя орденами на груди и горевшими злобой глазами. Все документы мои сохранились, мне выплатили премии за подбитые танки и самолёты. Чистыми на руки я получил около тридцати тысяч рублей Плюс пенсия около 400 рублей плюс доплата за ордена. У меня долг в сто пятьдесят немцев и сто восемьдесят немецких танков, я горел такой злобой, что вокруг меня казалось, плавился воздух. Деньги я положил на сберкнижку, а на вполне приличную пенсию стал отъедаться, заниматься силовыми упражнениями. В доме, в котором я снял маленькую комнатку, жил местный лекарь, то ли шаман толи бабай. Он довольно долго наблюдал, как я жрал и тягал чугунную пудовую гирю, потом подошел и сказал, ты много кушаешь Алексей, но ты и много злишься, зло съедает тебя и отбирает силы. Успокойся, успеешь ты отдать свой долг павшим братьям. Научись слушать своё сердце. Я вылечу тебе уши, а остальное ты сам себе вылечишь. У тебя очень сильный дух, если бы ты сильно захотел, эта гиря бы летала около тебя сама. Вот пей на ночь этот чай, утром пей этот, в обед этот, он дал мне три кулька травы, без сахара и через три месяца ты будешь здоров. На ночь бабай вставлял мне в уши самокрутки из трав, поджигал и напевая какую-то мантру ходил и обмахивал дымящимся веником из этих же трав. Через полгода я гнул подковы, поднимал раз сто гирю, бегал как лось, и слышал как тигр. На толкучке прикупил обмундирование, знаки различия, офицерские сапоги . Прикрепил на новую гимнастёрку ордена, шевроны за ранения и отправился в военкомат.
  - Здравия желаю товарищ майор. Старшина Кожемяка, комиссован по ранению, вылечил себя сам, хочу добровольцем на фронт.
  Одноногий майор выпучив глаза читал выписку из истории болезни данную мне в госпитале, недоверчиво смотрел то в выписку, то на меня.
  - Что и слух вылечил, прошептал он.
  - Так точно, но слух мне лечил местный знахарь. На всякий случай я прихватил подкову, у него на глазах свернул её как бинт и положил на стол перед ним.
  - Делааа. Протянул он. Знаешь такого лихого старшину, я мог бы и без комиссии записать в списки, но, закон есть закон. Вон там дверь, за ней медкомиссия, пройдёшь. Пожму тебе руку и извинюсь. Давай старшина.
  - Когда я зашёл в кабинет, там оказалось три врача и пара новобранцев.
  - Раздевайтесь, не глядя на меня сказала старушка в очках белом халате и белой шапочке. На что жалуетесь?
  - На немцев товарищ военврач, я стоял передней, в чём мать родила.
  - Так ранение в спину, повернитесь старшина, бооже мой, раны не беспокоят, незамеченные осколки не выходят?
  - не беспокоят и не выходят.
  - Проверим слух, отойдите в угол и отвернитесь, повторите то ,что я сказала.- Осенняя пора очей очарованье...
  - В багрец и золото, одетые леса,- продолжил я поворачиваясь.
   -Так и запишем, слух восстановлен. Наум Семёнович проверьте у старшины артериальное давление и ритмы сердца.
  - В норме? Сердце? В норме. Старшина вы признаётесь годным без ограничений и призываетесь в армию. Пройдите к военкому. Я прошёл обратно в кабинет военкома, там кроме него сидел невысокий усталый майор с двумя шпалами в петлице мятой гимнастёрки, он раскуривал трубку не глядя на меня. Первым заговорил военком.