Элька (СИ)
1
У Светки чисто врачебный почерк – понятна только первая и последняя буква в слове, остальное – догадывайся сам, продирайся сквозь египетские иероглифы. Похоже, на бумажке написано Козявко. Этого (эту?) козявку мне надо сопроводить в другой корпус на осбледование. На кой черт переться по улице в мороз, таща на веревочке какую-нибудь бабку или тетку-психопатку – вопрос интересный, но написано : «В сопровождении», придется тащиться в подвал, одеваться и волочиться черт-те куда с этой козявкой, вместо того, чтобы мирно посидеть, посмотреть телевизор в сестринской.
- Козявко, Козявко! - вопли мои проникают уже даже не в уши, а в печенку больным, но так никто и не откликается. Вот зараза глухая, времени-то совсем мало осталось, давно пора выходить, чтобы успеть.
- Извините, может быть, вам Кузьменко нужен? Так это я. Сказали, что вечером я куда-то пойду, а никто не зовет.
От тихого голоса я только что на месте не подскакиваю – мимо худесенького мальчишки я пробегал раз пять, ища эту козявку. А он все это время смирно молчал.
- Ну чего же ты…- и сразу осекаюсь – орать на него точно не хочется.
На меня смотрят синие-синие глаза, прозрачные, смиренные. Мордочка узкая, носик такой смешной – аккуратный, как у девчонки. Темные волосы, немного неровно подрезанные, лежат аккуратным каре. Такой мальчик-одуванчик. В руках крепко сжимает огромный том – «История Средиземья». Книжка, мягко говоря, недешевая, надо же, кто-то еще Толкиена читает.
- Ладно, пойдем уже –нам еще одеться надо.
Мальчишка послушно марширует к лифту – дела сердечные, у нас по лестницам не ходят. Ладно, поехали. Пока спустились с шестого этажа в подвал, я все украдкой рассматривал толкинутого – натуральный эльфенок, худосочный, возвышенный. А он тихонько хлюпал носом, видимо, от волнения, и все крепче прижимал к себе эту «Историю», будто боялся, что я его обижу и защищался ею.
Во двор я его уже вытащил, когда стемнело –зима же, тьма падает на лес мгновенно, даже раньше, чем на городские улицы, а вот освещать дорожки между корпусами – дорого. Поэтому, пока дотащились, он раз пять едва не упал на скользком льду, я его все хватал за рукава какой-то сильно несолидной для наших морозов куртенки, а потом просто взял за шкирку и потащил за собой – так быстрее и безопаснее. Мальчишка волокся молча, только изредка вздрагивал, когда я слишком сильно тянул за воротник. Добежали мы чуть с опозданием, девки сначала заворчали было, что опоздали , но разглядели мелкого и притихли: на такого орать – грех просто.
- Раздевайся, надо будет лечь в кабину…
Мальчишка торопливо стянул через голову маечку, вот тут я и загляделся… На узеньких бедрах едва держались джинсы, пояс с каким-то невероятным ремнем болтался там, где положено быть концу молнии, а из-под приспущенных штанов торчал поясок боксеров с какой-то иностранной надписью. И испытал я в этот момент два взамоисключающих желания: натянуть эти явно слишком большие ему штаны до самых ушей и спрятать резинку трусиков, и засунуть свои кулаки между штанами и его бедрами – а они бы туда точно вошли, и погладить пузик и все, что пониже. Извращенец старый! Это из какого-то аниме. Но к данному случаю точно подошло. Мелкий мой взгляд почувствовал и немного сжался. Девки бесцеремонно вмешались:
- И джинсы снимай – там сплошное железо, хорошо, что хоть на трусы железок не приклепал!
Бедный мальчишка совсем ошалел и покорно снял свои железные штаны, остался в боксерах. Но толком разглядеть мне ничего не удалось, девчонки уже толкали его в диагностическую кабину. Он вдруг вырвался, подошел ко мне, сунул в руки свою книжку:
- Поберегите, пожалуйста!
Ага, поберегу, конечно, мне его еще час ждать, пока система все срезы сделает.
Установка гудит, туда-сюда ходит активная часть томографа. Камера закрывается наглухо, если говорить – то через микрофон. Обычно все молчат – пациент дремлет, а доктор смотрит свое на экране. А у этого – синие глаза раскрыты от ужаса – страшно одному, хотя он нас видит через стекло.
- Мальчишка красивый, вырастет – такой мачо будет!
-Если вырастет! –Голос докторицы довольно раздраженный. Интересно, что такое вычитала в истории? Надо бы потом посмотреть.
Мальчишка вдруг пытается пошевелиться и сесть. Девки тут же начинают на него кричать – двигаться сейчас нельзя…
- Слушай, почитай ему, что ли. Надо, чтобы не крутился, а то все срезы пропадут.
Это уже ко мне. Да что я - мать Тереза, что ли? Но взгляд у моего доктора сильно сердитый – лучше не спорить. И я раскрываю книжку на каком попало листе и начинаю читать про хоббита. Сто раз, скорее всего, он эту сказку читал, но вот ведь – лежит, слушает, улыбается в смешных местах.
Через час нас, наконец, отпустили, и мы понеслись обратно. Теперь моя козявка бежала довольно бодро, лишь перед самым крыльцом как-то странно притормозила, а потом торопливо понеслась в сторону лифта, даже не сняв куртки. Я пролетел мимо зло гавкнувшей гардеробщицы за ним… Вот ведь – сердечный больной, а носится как горный козел.
Хорошо, что я успел заскочить в кабину вместе с ним. Мальчишка вдруг захрипел и повалился прямо на меня, его затрясло, грудь заходила ходуном, начали синеть губы. Такого странного припадка я еще не видел, в тесной кабине лифта ничего сделать невозможно, поэтому я просто схватил его за плечи, прижимая к себе, а когда понял, что ноги у него подгибаются, то и подхватил под коленки, поднимая на руки, козявка моя как-то торопливо потянулась куда-то к полу - книжка, оказывается, выпала из рук, в итоге ловким акробатическим движением подцепил и его книжку, вот так – с мальчишкой на руках, крепко прижимающим к груди тяжелый том господина профессора, мы и выпали из лифта.
До палаты я его кое-как дотащил, уложил на койку. Но легче ему не стало, по-прежнему синел и задыхался, пришлось вызвать дежурного доктора, она притащила с собой еще и реаниматолога, прибежала ЭКГ-сестра. Меня погнали заряжать капельницы, из реанимации пригнали сестру со шприцами. Когда я вернулся, мальчишку трясти перестало, он лежал неподвижно, с закрытыми глазами, губы, веки синие, вампир, а не мальчишка. Руки все исколоты, да еще я системы подтянул – воткнули в те вены, которые еще остались. Видок еще тот- еж не еж, но очень похож. На розоватой ленте – быстрые частые биения его сердца, от этого он и задыхается – слишком быстро идет перекачка, кровь не набирается в желудочки толком. Но это ладно – картинка изменилась, теперь на ленте – жирные уродливые комплексы – словно жабы давят сердце. Вот это очень плохо, теперь только я понял, зачем здорового на вид мальчонку уложили в наше сердечное заведение. Что-то зло гаркнула реаниматолог, в ход снова пошли шприцы, кошмар продолжался.
Вся эта история закончилась через час – жуткие жабы на ЭКГ исчезли, биение сердца стало редким – лекарства подействовали. Козявка моя лежала бледно-синяя, глаза ввалились, едва дышала.
- В палату не возьму - некуда! – Голос реаниматолога вывел меня из созерцания козявки.
- А здесь где? Если снова приступ начнется ночью, когда все спят? – Голос дежурного доктора был просто злым.
- А я своих куда дену – в коридор? Приступ может и не повториться.
Два жирных козла – соседи по палате, тут же загундели, что они – люди больные, у них режим, волноваться им нельзя, а если козявка опять закатится в приступе, то их драгоценные сердца пострадают. Бедный мальчишка только сильнее зажмурился.
- Не возьму! – Реаниматолог потихоньку накалялась. Счас наши бабы переругаются насмерть, и тем дело закончится.
- Ну, давайте его пока в сестринскую поместим – на эту ночь. Даже если буду спать – так рядом, там же. И до поста недалеко.
Ох, зачем я только это сказал. Всю ночь теперь возиться с козявочкой немощной. Но мальчишку бросать было нельзя, похоже, он из безответных, сам за себя постоять не сможет.