Вопросы сегодня, ответы вчера...

«Да! Сюита!» – думал он, оглядывая работы.
Он помнил их все. Все! И всё, всё, всё, – что происходило вокруг, когда они появлялись на свет.
А между ними, вроде бы, ничего и не было в жизни?..
Пока шла выставка, он каждый день приходил сюда, за час – два до открытия, чтоб побыть одному. Сидел то в «своих» креслах, то на скамейках, то один, то с Машкой, то рассматривал работы, то прикасался к ним, вспоминал.
Странные здесь были ощущения, как в детстве. Одних эскизов набросал два альбома.
Удивительно – но почти все, что здесь стояло, в этих двух залах, – было не его. Так-то оно было его – его работой, но теперь принадлежало другим.
Кованные лестницы, каминные решетки, ограды – здесь не выставишь, а то, что удалось собрать – далеко не всё. Не все, что успел он сделать.
Владельцы его работ с удовольствием согласились на участие. Как же – под каждой работой – «Из коллекции…» Они толкутся здесь же – что-то продают, что-то покупают… Имена. Имена…
«Кто вы?» – думал Антон. – «Ценители, меценаты, работодатели, снобы? Кто?» Он не находил ответа. И от этого на душе было пусто и одиноко.
«Кто я?.. Кузнец, художник, мастеровой, «что изволите для Вас». Кто?..»
– Зря мы это сделали, – как-то сказала Машка, положив голову ему на плечо. – Никогда не думала, что так будет болеть душа. Я даже плакала. Веришь?
– Верю! – сознался Антон.
…Он взял телефон и позвонил отцу.
Николай Петрович, взял трубку, долго приглядывался к ней, потом, тихо матюгнувшись, огромным пальцем нажал на что-то, что искал.
– Пап! Привет! Как у вас там дела?
– Спасибо! Нормально все! Лучше всех!.. Живы…
– Пап! Понимаешь, – сегодня последний день. Может, все же приедешь? Я машину вышлю и встречу. Пап?!...Я, похоже, больше не буду делать выставок. Мне очень хочется, чтоб ты посмотрел эту. Может последняя?..
Николай, положил руку с телефоном на колено и стал смотреть в угол дома.
Жена – Надежда вышла на звук и, молча, встала в дверях.
Он перевел взгляд на неё. Та поправила пепельно-серый джемпер, молчала.
Николай поднял телефон.
– «Не будешь» – говоришь? Высылай! – сказал в трубку и отключил его.
– Антоша? – спросила Надежда.
Он кивнул.
– Собирайся, Надя, в гости поедем, – сказал, вставая с табуретки.
– В гости? Что так вдруг? …Зачем?
– Тошка просит приехать. Не след отказывать. Два раза уже отказывались – на третий вопрос – не по-человечески отказать.
Ему-то тоже себя ломать приходится – просить это ведь… Не фунт изюма!
…Съездим. Выставку его посмотрим. Выставка у него там какая-то. К вечеру – домой.
– Коля, а что одеть-то в люди? А ну, как его застыдим видом своим? Ведь ни у тебя, ни у меня нет ничего. А на ноги? Что теперь-то на них наденешь?
…Поезжай один. А?..
Надежда присела за стол, положив руки на колени.
Николай, молча, смотрел на неё.
– Сейчас за Ольгой схожу. Пусть обрядит нас. Успеем. Заодно посмотрим – в чем нас в гроб класть собираются, – он хмыкнул, тяжело встал, прошел к вешалке, взял кепку, постоял, не надевая её, вышел из дома.
–...Мама! Что случилась? Папка пришел, говорит – «Обряди нас», – встревоженная Ольга вихрем влетела в дом.
– Тоша звонил. Просил приехать. А в чем на люди-то ехать? В чем? У нас ведь и нет ничего, – Надежда махнула рукой.
– Так и нет ничего – потому, что вам ничего не надо! Заладили свое – «ни к чему», «не надо», «зачем»… – Ольга сделала обиженное выражение лица, села рядом. – Затем! Действительно, перед людьми стыдно за вас. Подумают ещё чего!..
– Так разве на ноги мои, что сейчас напялишь?.. Не в обрезках же ехать? – Надежда оглядела свои ноги и обрезанные валеночки на них.
– А что там у Антошки-то? С детьми что или с Машей? Или как?.. – Ольга тревожно глянула на окно, в котором показалась фигура отца.
– Иди их разбери – мужиков этих. Сказал – «не ехать – не по-человечески». …А ехать как?
– Вот и правильно сказал. Хоть в люди выберетесь, а то, как бирюки, сиднем сидите – дальше двора носа не кажите, – Ольга опять сурово посмотрела на мать. – Найдем, что надеть! Не хуже людей будете!..
…Николай Петрович вошел в дом, повесил кепку на вешалку, по привычке огляделся и тоже сел к столу.
– Ольша! Ты ещё тут?..
Мне если будешь рубашку покупать – то только с карманами под очки. Да посмотри, чтоб рукава человеческие были… А то руку не просунуть...Черти что! Тряпку экономят что ли?.. Другой не бери! – он помолчал. – Иди. Иди, что стоишь? И лезвия там купи, чтоб побриться можно было, а то этой тарахтелкой только для дома и можно.
…Чёрти что делают! Жужжит, а пользы никакой.
…Да… прежде чем бежать – поставь воды-то в печь. Пусть греется.
Иди, Ольга, иди!
Ольга подхватилась и пошла к двери.
– Деньги. Деньги возьми, – Надежда встала и повернулась к комоду.
– Да, ладно, вы, со своими деньгами. Там нужно-то… Потом! – махнула та рукой и закрыла дверь.
…Ольга вернулась с ворохом пакетов и ссыпала их на диван.
– Я с вами поеду. Я себе там такое платье «оторвала». Закачаешься! – она стала доставать из пакетов обновки.
– Где лезвия, егоза, – окликнул её Николай.
– Ой! – замерла та.
– Дурная голова ногам покоя не дает. Давай, – Николай кивнул на дверь.
Ольга опять выскочила из дома.
– Олюшка спрашивает – «С Тошкой что случилось ли?», а я и не знаю – что так вдруг-то? – Надежда глянула на Николая.
– А вот и посмотрим, что случилось, – куда время свое сын наш вбил, – Николай глянул на Надежду, подошел к печи и сунул в котел палец. – «Тошенька наш!»
– Да, ну тебя! Опять – «чур снова да ладом»?! Не надоело тебе?.. Все выросли да разлетелись – так жизнь такая!
Их жизнь – не наша. Повисни ещё у них на плечах. Или прикуй их вон к своей кузьне – лиши свободы, – Надежда стала перебирать низ джемпера.
– Надя! Не трожь! Свобода не зависит от того где и как, и к чему прикована твоя нога.
Свобода – это то, что не отнять у человека. А Тошенька твой – зэк. И зэк по собственной воле. Сам себя в колодки заковал.
А не хотите слышать – не спрашивайте. Вон, – Николай махнул рукой в сторону окна, – … вот давай про ворон, про морковку давай… Про Тошеньку, давай, не будем.
…Про нас?.. Про нас – давай! Мы свой долг сполним. Дитё позвало – приедем. А вот уж гнуться там – увольте. Хочет что услышать – услышит. А вот то, что хочется ему услышать – хрен в зубы ему.
…Не замай, Надя! Не трожь меня!..
– Совсем ты, Коля, ополоумел. На людей кидаешься. Разве так можно? – Надежда опять села за стол.
– Это же – кто там людь?.. Это – где же там люди?.. Это вот всё, что кругом нас – люди сделали?.. – Николай ткнул пальцем в телевизор. – Это где же ты там людей-то увидела?
Не трожь меня, Надюха. И сама не заводись.
…И внуков такими же сделают. Трансформерами. Хочешь – самолет, хочешь – паровоз, хочешь – демократ, хочешь… Тьфу!.. Глаза бы не видели, уши бы не слышали!
– Это ты не заводись! Как воспитают – так воспитают. Их дети.
Не хуже воспитают, чем ты своих.
– Во, во, во! Вот и именно! С молока на губах – «Тошенька». Вот грех свой и тащу. Не бросишь, на пустырник не выкинешь…
…А я и не отказываюсь – рубите голову, люди добрые! Виновен! Не углядел!
Рубите!..
– Перестань, Коля! Пятый раз по одному месту и все невпопад! Перестань, вон Ольга идет.
Ольга зашла, неся ещё какие-то пакеты. Оглядела родителей.
– Опять ругались? Вы к старости чудны становитесь, – сказала она, протягивая отцу упаковку лезвий. – Пап! «А ведь лезвий нет уже. Не выпускают», – Валька говорит.
Теперь только готовые станки. Это уж она так – по блату дала.
– Во, во, во! Опять блат! Откуда ушли – туда пришли! Чёрт всех вас за руку водит! На всех на нас уже готовы станки-то. Дневального только нет рядом, – Николай взял упаковку и стал искать на комоде очки. Женщины переглянулись.
Надежда за его спиной стала махать рукой, давая понять Ольге, чтоб та замолчала.