Мысли

  
6. Сердце
 
474. Любое рассуждение нашего разума сводится к оправданию победы чувства над этим самым разумом.
А вот воображение и подобно чувству, и противо­положно ему, поэтому отличить одно от другого не так-то просто. С равным успехом можно утверждать и что чувство — плод воображения, и что именно воображе­ние — самое подлинное чувство. Тут необходимо опи­раться на некое твердое правило. Разум это правило подсказывает, но он в плену у всех наших чувств, вот и получается, что никаких твердых правил не существует.
475. Люди нередко путают воображаемое чувство с чувством истинно сердечным, поэтому им кажется, что они уже вступили на путь праведный, хотя на самом деле еще только собираются вступить на него.
476. Как еще долог путь от познания Бога до любви к Нему!
477. У сердца немало своих собственных разумных, по его понятию, чувств, непостижимых разуму, и этому утверждению есть множество доказательств. Я убеж­ден, что сердце искренне любит и Вездесущего, и так же искренне — себя; поэтому оно, в зависимости от минутной склонности, отдается нежным чувствам или, напротив того, охладевает то к одному, то к другому. Вы оставили в вашем сердце любовь лишь к одному из двух; но разве побудили вас к этому доводы разума?
478. Сердце, инстинкт, руководящее начало.
479. Мы постигаем истину не только разумом, но и сердцем: именно сердце помогает нам постичь начало начал, и тщетны все усилия разума, неспособного к та­кому постижению, опровергнуть доводы сердца. Пирроники, которые лишь этим и занимаются, зря тратят время. Мы знаем, что ничего не примыслили, а бесси­лие доказать нашу правоту с помощью разума свиде­тельстве не о шаткости обретенного нами знания, как утверждают пирроники, а о слабости этого самого ра­зума. Ибо мы не менее твердо убеждены в том, что наравне с существованием пространства, времени, дви­жения, чисел существует некое начало начал, нежели во всем, чему нас научил разум. Вот на эти знания, обре­тенные с помощью сердца и инстинкта, должен опи­раться разум, из них он должен исходить в своих рас­суждениях. Сердце чувствует, что пространство трех­мерно и что чисел бесконечное множество, и уж потом на этой основе разум доказывает, что два возведенных в квадрат числа никогда не бывают равны друг другу. Основные начала мы чувствуем, математические поло­жения доказываем, то и другое непреложно, хотя при­обретаются эти знания разными путями. И равно смеш­но, равно бесплодно разуму требовать от сердца дока­зательств существования начала начал — иначе он не поверит в него, — а сердцу требовать от разума чувством воспринять математические положения — иначе оно их отвергает.
Итак, подобное бессилие разума должно сбить спесь с него, жаждущего быть полномочным судьей всем и всему, не поколебав при этом нашей уверенности. Будь на то Господня воля, мы никогда не нуждались бы в нем и все существенное познавали бы с помощью ин­стинкта и чувства. Но природа отказала нам в этом благе, она отмерила нам более чем скудные познания именно в самом существенном, меж тем как все прочие сведения мы и впрямь обретаем с помощью разума.
Вот почему те, кого Бог сподобил обрести веру по велению сердечного чувства, так счастливы, а их убеж­дения так неколебимы. Что же касается всех прочих, нам остается одно — склонять этих людей к вере до­водами разума в ожидании, пока Господь не откроет их сердцам истину, ибо только вера, идущая от сердца, возвышая человека над всем человеческим, обещает ему вечное спасение.
480. Вера — дар Божий. И не рассчитывайте, что мы станем утверждать, будто она — дар нашего разу­мения. Другие вероисповедания гласят другое: для них только наше разумение наставляет на путь истинный, вот только путь этот никуда не ведет.
481. Человек не умом, а сердцем чувствует Бога. Это и есть вера: не умом, а сердцем чувствовать Бога.
  
7. Вера и что может помочь нам уверовать. Просопопея
 
482. Веру можно обрести тремя способами: либо с помощью разума, либо обычая, либо откровения. Хрис­тианская вера — а она исполнена разума — истинными своими чадами числит только тех, кому даровано было откровение; это не значит, что она отметает здравый разум и обычай; напротив того, человек должен здраво оценить доводы в пользу ее разумности, должен найти подкрепление им в обычае, но откровение будет ему дано, если он смирился духом, затем что только смире­ние приносит нетронутые порчей плоды: Ne evacuetur crux Christi  [75].
483. Вступление; после истолкования непостижимости. — И величие, и ничтожество человека так очевидны, что истинному вероучению не­обходимо преподать ему суть великого начала, в котором коренится это величие, равно как суть великого начала, в котором коренится это ничтожество. И объяснить смысл столь разительного противоречия.
Дабы люди обрели наконец счастье, христианскому вероучению надлежит внушить всем и каждому, что Бог воистину существует и наш долг — любить Его, что подлинное наше блаженство — в причащении Ему, а подлинное несчастье — в отпадении от Него; надлежит признать, что мы погружены во мрак, который мешает нам познать и возлюбить Господа; что, внемля гласу долга, призывающему любить Бога, и велениям похоти, заглушающим этот глас, мы преисполняемся несправед­ливости. Поэтому вероучению надлежит объяснить нам, в чем причина такого нашего сопротивления и Господу, и собственному благу. Пусть вероучение научит и тем це­лебным средствам, которые помогут человеку справиться с духовной немощью, пусть укажет, как эти средства обрести. Вникните в любое из существующих в мире вероучений, и вы обнаружите, что исполнить все пе­речисленные требования способно только христианство.
Может быть, его вполне заменят те философы, ко­торые предлагают единственным благом считать лишь те блага, которые присущи нашему внутреннему миру? Но так ли это? Удалось ли помянутым философам найти средство, помогающее нам нести бремя наших недугов? Исцелят ли человека от самовозвеличивания те, кто при­равнивает его к Богу? А те, кто приравнивает нас к животным, или магометане, даже в вечной жизни сулящие земные услады как наиглавнейшее благо, — помогут ли они нам совладать с нашими вожделениями? Какая вера научит справляться с гордыней и похотью? Научит, на­конец, пониманию, в чем истинное наше благо и наш долг, каковы они, наши слабости, отвращающие от исполнения этого долга, чем вызваны, какими средствами возможно их исцелить и как обрести эти средства?
Никакому другому вероисповеданию это не под силу. А вот что совершает Господь в премудрости своей.
“Не ждите, о люди, — вещает Он, — ни истины, ни утешения от людей. Это Я сотворил вас, и лишь Я могу поведать вам, кто вы такие. Но вы уже не те, какими были сотворены Мною. Я создал человека святым, безгрешным, совершенным, исполненным разуме­ния и света, приобщил его к славе Моей и к Моему чудотворству. Взор его созерцал тогда величие Господне. Он не был тогда обречен мраку, его ослепляющему, смерти и горестям, его гнетущим. Но он не выдержал причастности к такой славе и впал в грех самонадеян­ности. Возжелал стать средоточием своего бытия, неза­висимым от Моей помощи. Он вышел из-под Моей власти, уравнял себя со Мною, возжелав найти блажен­ство в себе самом, и тогда Я покинул его и вдохнул непокорство в тварей, прежде ему послушных, и они стали врагами человека; и ныне он уподобился животным и живет в таком отлучении от Меня, что еле различает слабый отсвет сияния своего Творца, до того изгладилось из его памяти или смешалось все, что некогда было ему ведомо! Чувства, независимые от разума, а порою им повелевающие, толкают человека на поиски наслажде­ний. Все живые существа либо мучают его, либо иску­шают, они властвуют над ним, либо подавляя силой, либо чаруя прелестью, а власть прелести — самая жес­токая и неумолимая.
Таков ныне людской удел. Человек ощущает какое-то смутное и бессильное томление по утраченному бла­женству, неотрывному от первоначальной его натуры, но при этом он слеп и ввергнут в пучину вожделений, которые стали сутью второй, нынешней его натуры.