Чары колдуньи
Хмурое, влажное утро застало князя Аскольда вновь на том же поле. К счастью, дождь смыл, а утренняя свежесть приглушила тяжелый, отвратительный запах, неизбежно повисающий над полем смерти. С самого рассвета ратники с обеих сторон под присмотром волхвов убирали мертвые тела — некоторые из них за ночь уже были обгрызены лисицами и разорваны волками. Истошно крича, прыгали по полю вороны, не желали улетать прочь, даже когда их гнали, а садились неподалеку и ждали, не уйдут ли люди, не удастся ли вновь подобраться к сладкой добыче? Поляне и деревляне, занятые уборкой трупов, поглядывали друг на друга хмуро: кроме обычной вражды, они теперь видели в противниках виновников Перунова гнева.
Когда явились князья, тела уже были убраны, только валялись везде обломки щитов, разные части потерянного снаряжения. Мстислав пришел сам, только опирался на посох и на руку своего старшего сына Доброгнева. Высокий худощавый мужчина лет тридцати с продолговатым лицом и узкой бородкой совершенно не походил на отца. Внимательные глаза, высокий лоб, прорезанный морщинами, тревожный взгляд делали его даже старше на вид, и почти не верилось, что у Мстислава может быть такой взрослый сын.
Небо было затянуто серыми тучами, иной раз принимался моросить мельчайший дождь — даже не капли, а мелкая водяная взвесь, которой и не замечаешь, пока вдруг не обнаружишь, что весь вымок. От этого, а может, оттого, что боевой пыл был растрачен вчера и тогда же остужен сильным дождем, сегодня никто в бой не рвался. Даже сами князья-противники смотрели один на другого хоть и без дружелюбия, но и без ярости, скорее с досадой и тоской, как на до смерти надоевшую помеху, от которой так или иначе надо избавиться.
Они сошлись посреди поля. Каждого сопровождали воеводы, старейшины, волхвы. Все были в бронях и шеломах, но оружие оставалось в ножнах.
— Ну, здравствуй, князь Аскольд, Диров сын! — первым поздоровался Мстислав. Голос его звучал хрипло — сорвал вчера в битве, — и видно было, что на эти переговоры его тоже привела необходимость, а вовсе не избыток дружеского расположения к противнику.
— Здравствуй, князь Мстислав! — Аскольд, как младший годами, не столько поклонился, сколько обозначил поклон, подчинившись обычаю. — Передали мне, что хочешь ты со мной говорить.
— А ты со мной не хочешь? — Мстислав выразительно глянул на него. — Или нам с тобой и поговорить не о чем?
— С теми, кто в полянские пределы вторгается, будто волк в овчарню, мне говорить не о чем, — надменно ответил Аскольд.
— Да ты не только врагов, ты и гостей дубьем встречаешь! — злобно отозвался деревлянский князь. — Или не ты закон гостеприимства нарушил, когда сына моего в Киеве избил и пленил? Он к тебе с торговыми делами пришел, без дружины почти, без оружия…
— А на Рупину ты как зимой пришел? Без оружия? Только с коробами, чтобы мою дань собирать?
— Полно вам обиды перебирать, князья! — остановил их деревлянский волхв Далибож. — Перун дал вам знак, а вы не слушаете.
Мстислав с усилием проглотил слова, вертевшиеся на языке, и немного помолчал. Аскольд тоже молчал и готов был молчать так хоть весь день: он с Мстиславом говорить не собирался.
И деревлянский князь снова начал первым:
— Говорят волхвы, будто волю Перуна мы с тобой нарушили, что на рать пришли. Слышал я, что другая туча грозная на тебя с полуночи надвигается: идут кривичи да русь, погибели твоей ищут. Это правда?
Аскольд промолчал, лишь с досадой отметил про себя: все знает, гад! И кто только разболтал? Хотя даже и не ходи по Днепру торговые гости, едва ли можно утаить такие важные новости от племени, живущего всего в трех днях пути от Киева.
— Стало быть, правда. — Мстислав понял его молчание. — И сказали мне волхвы, — он оглянулся на Далибожа, будто сам слабо верил услышанному, — что негоже нам, полянам и деревлянам, воевать между собой, когда полуночные племена сюда ратью идут. Ведь и поляне, и деревляне, и бужане, и дреговичи — все мы одних дедов внуки, все от старинного дулебского корня свой род ведем. И запали мне в сердце те слова. Стыдно мне будет на Том Свете перед дедами ответ держать, когда спросят, как попустил я, чтобы чужие племена полуночные братьев наших полян пленили и погубили. Коли пришла такая беда, туча черная, то надобно нам прежние раздоры позабыть и вместе злого врага встретить. Коли займут Киев русь и кривичи, то и нам в стороне не отсидеться. Мой сын — теперь зять твой, и нам закон родовой велит за ваши обиды оплачивать, будто за свои.
Аскольд поначалу смотрел на него в изумлении. Да скорее камень со дна всплывет, а лебяжье перо утонет, скорее курица петухом закричит, а петух яйца примется нести, чем деревляне и поляне вспомнят о своем общем происхождении и признают друг друга братьями! Все так, они, а с ними бужане и дреговичи, действительно происходят от разных ветвей древнего племени дулебов, да и в языке, обычаях и всем обиходе их почти нет различий. Но именно то, что они внуки одного деда, и заставляет их уже не первый век ожесточенно бороться за первенство. Аскольду было бы легче помириться с русью или кривичами, с которыми он пока еще ничего не делил, чем с застарелым, привычным врагом, перечень обид на которого длиннее, чем сказание о поединке Сварога со Змеем. И он скорее съел бы свою шапку, чем поверил, что в Мстиславе заговорила старинная дулебская кровь. Нет, не на того напали!
А потом лицо его прояснилось: он все понял. Дело действительно было в родстве, и не столько старом, сколько новом. Мстислав уже видел в Киеве и полянском княжении законное наследство своего сына Борислава и вовсе не хотел, чтобы его имущество и земли прибрали к рукам русь и кривичи! И оказаться лицом к лицу с этими новыми могущественными врагами после своей победы над Аскольдом он тоже не хотел. Ведь и он будет так ослаблен борьбой с киевским князем, что не сумеет отстоять вновь завоеванное. Но подпускать к дележу кривичских и русских князей Мстислав не собирался, поэтому и стоял сейчас на этой истоптанной мокрой траве, невольно ежась под порывами холодного влажного ветра. У него оставался один выход: объединиться с Аскольдом, совместными усилиями отбросить новую беду, а потом уж вспоминать старые обиды и со временем разрешить давнее соперничество в свою пользу. Ведь чтобы заключить с ним сейчас союз, все-таки больше нужный Аскольду, чем Мстиславу, киевский князь должен будет признать брак Ведицы с Бориславом и все его последствия.
Поведение Мстислава перестало быть загадкой, и Аскольд даже ухмыльнулся про себя. Ишь как заговорил старый волк! Родство вспомнил, дулебских дедов! А на самом деле боится, как бы добыча в чужие руки не уплыла!
Мстислав увидел эту ухмылку, насупился, его лицо потемнело, будто тучи в небе. Он и сам чувствовал себя достаточно глупо и не собирался терпеть насмешек.
Аскольд понял по его лицу, что еще одно слово — и деревлянский князь повернется и уйдет. И будь что будет! А он, Аскольд, после его ухода останется один на один с кривичами и русью. И слава Богу, если Мстислав не предложит мир и дружбу им! И тогда… Ему живо представилось, как деревляне, кривичи и русь передерутся над его могилой, перервут друг другу глотки, чтобы он мог порадоваться с того света. Но кто бы ни победил, его, Аскольда, род прервется и память о нем исчезнет с земли. Ему вдруг стало жаль себя, своего еще не родившегося сына, отца, дух которого никогда не порадуется внуку-наследнику, — хотя бы из Валгаллы. Нужно было выиграть время. А для этого… принять глупую Мстиславову игру.
— Истину ты сказал, княже Мстиславе, — медленно проговорил Аскольд. — Негоже внукам общих дедов свой корень забывать, ратью друг на друга идти, родную кровь проливать и тем врагов своих радовать. Сам Перун нас наставил, и ты, годами старший и умудренный, раньше меня его понял.
Аскольду с трудом давались эти смиренные слова, а его крепкая шея сгибалась так же плохо, как еловый ствол, но Мстислав зорким глазом оценил старания соперника, и его лицо смягчилось.