Шерлок Холмс в Америке

– Входите, джентльмены, – радушно предложил он. – Мы вас ждем.
Он взял у нас пальто и пригласил в небольшую гостиную, украшенную заурядными безделушками и необычно многочисленной коллекцией фотографий в рамочках, на большинстве из которых явно были запечатлены члены семьи Кенсингтона.
– Присаживайтесь, – сказал он. – Сейчас скажу жене, что вы пришли. Муни обмолвилась, что она будет рада вашему визиту.
– Приятно слышать. – Холмс уселся в деревянное кресло-качалку, а я устроился на кресле без подлокотников по соседству. – Мы тоже с нетерпением ждем встречи.
Кенсингтон вышел и тут же вернулся со своей супругой Элси, крупной дамой с веселым открытым лицом, ямочками на щеках и блестящими карими глазами. Он представил нас, после чего миссис Кенсингтон настояла, чтобы мы попробовали сахарное печенье, которое она принесла на подносе. Хотя Холмс, как показывает мой опыт, не особо любит сладкое, он с радостью взял печенье, с удовольствием откусил кусочек и тут же рассыпался в похвалах, прибавив:
– Что ж, миссис Кенсингтон, вынужден признаться, что ваше печенье куда вкуснее, чем то, что я пробовал в Лондоне или в Париже. Надо обязательно взять у вас рецепт!
Мой друг не был гурманом, поэтому подобная просьба показалась мне странной, но тут я увидел широкую улыбку на лице миссис Кенсингтон. Тут я вспомнил одно из наблюдений Холмса: когда имеешь дело с лицами женского пола, лесть не просто полезна, но и необходима. Обаяние проницательного сыщика возымело желаемый эффект, поскольку всего через пару минут бессодержательной беседы Кенсингтон расслабился и вскоре Холмсу удалось перевести разговор на тему Муни Вальгрен.
– Мне не терпится с ней встретиться, – заявил Холмс. – Судя по всему, она очень интересная девочка.
– Да, слово «интересная» лучше других подходит Муни, – признался Кенсингтон. – Тогда, думаю, нам стоит подняться к ней в мансарду. Но, прошу, будьте с ней полюбезнее.
– Разумеется, – кивнул Холмс.
Мы вслед за Кенсингтоном поднялись по узкой лестнице на второй этаж и очутились в вытянутой комнате с сильно скошенными стенами и парой окон в дальнем конце. Перед окнами горела керосиновая лампа, и в ее свете мы впервые увидели Муни Вальгрен, которая сидела, сгорбившись, за маленьким столиком и что-то рисовала на большом листе бумаги. Девочка была одета в ситцевое платье с пышными рукавами, а на длинной тонкой шейке поверх кружевного воротника висел маленький серебряный медальон.
При нашем приближении Муни подняла голову, и меня тут же потрясли ее черты, поскольку такое лицо, увидев однажды, уже никогда не забудешь. Не красавица, но и не дурнушка, она обладала своеобразной внешностью, иначе и не скажешь: высокие вытянутые скулы, широкий лоб, прямые светлые волосы, ниспадавшие на плечи, маленький рот с необычно пухлыми губами, острый нос, напоминавший птичий клюв, и огромные синие глаза, которые, казалось, смотрели сквозь нас, словно сконцентрировавшись на невидимом мире за пределами нашей вселенной.
– К тебе джентльмены из Англии, – мягко сказал Кенсингтон, когда мы остановились у стола.
Никогда не забуду первых слов Муни – она произнесла их деловым тоном, который показался мне смешным в сочетании с детской непосредственностью.
– Я бы хотела увидеть королеву, – сказала она. – Королева великая женщина.
Я даже не знал, как отвечать на такое странное замечание, но Холмс и глазом не моргнул:
– Уверен, в один прекрасный день королева увидится с тобой, Муни. Ты права, она великая женщина.
– Не такая великая, как мама, – продолжила девочка. – Мама была очень великая. Она умерла.
– Жаль слышать.
– Папа тоже умер. Вы мне сказали, – Муни взглянула на Кенсингтона. – Очень плохо.
Девочка не поинтересовалась нашими именами, поэтому Холмс не стал называть их, а вместо этого посмотрел на крайне затейливый рисунок Муни, на котором, как я догадался, был изображен рунический монолит. Сам камень был едва намечен тонкими карандашными штрихами, а вот надпись прочерчена с большим нажимом, в итоге руны с мастерски выполненными тенями казались словно вырезанными на бумаге. Мне подумалось, что это великолепная работа, которой вполне мог бы гордиться Джордж Крукшенк [8] или Сидни Пэджет [9]. Одно было странным в этом рисунке: на нем виднелась лишь часть надписи, поскольку последняя строка рун постепенно исчезала, словно кто-то пытался стереть ее.
– Вы прекрасная художница, Муни, – сказал Холмс, наклоняясь, чтобы получше рассмотреть рисунок. – Можно спросить, что тут изображено?
– Папин камень, – сказала она. – Очень красивый.
– Да, – согласился Холмс. – Это папа вырезал?
Девочка повернулась к Холмсу. По ее отсутствующему взгляду нельзя было догадаться, о чем она думает или что видит.
– А мне нравится камень, – наконец произнесла она. – Мне нравится небо. Вы когда-нибудь дотрагивались до неба?
– Нет. А ты, Муни?
– О да! Я трогаю его каждый день. Оно чистое и голубое. Мне нравится все чистое.
Интересно, подумалось мне, что теперь скажет Холмс, когда стало совершенно ясно, что девочка не просто «другая», как описывал ее Кенсингтон. Я даже усомнился, понимает ли она вообще, о чем ее спрашивают.
Однако мой друг явно увлекся беседой с девочкой. Он продолжил:
– Я тоже люблю все чистое. А папа любил чистое?
– Папа был грязным. Папа и тот, другой, они были грязные.
– Да, некоторые люди грязные, – согласился Холмс. – Это очень плохо. Люди должны быть чистыми.
Девочка кивнула, посмотрела на рисунок, потом снова на Холмса и проговорила:
– Я их поймала.
– Разумеется. Но куда ты дела их, Муни?
– В коробку. Я поймала их в коробку.
– Понятно. А что они делали, Муни? На чем ты их поймала?
– Я поймала их, – повторила она. – Рочестер знает.
– Конечно же знает, – поддакнул Холмс.
Девочка кивнула и добавила:
– Рочестер забрал коробку. Рочестер знает.
– А мог бы я поговорить с Рочестером? – спросил Холмс.
Девочка без предупреждения поднялась со словами:
– Я так устала. Спокойной ночи.
И тут, к моему удивлению, она начала прямо при нас расстегивать платье.
– Мы пойдем, – заторопился Кенсингтон, когда мы с Холмсом скромно отвели взгляды. – Спокойной ночи, Муни.
– Спокойной ночи, – сказала она нам вслед, когда мы уже спускались по лестнице, оставив Муни Вальгрен наедине с ее странными фантазиями.
 
Глава пятая
 
Можно с тем же успехом украсть «Мону Лизу»
 
– Какая необычная юная леди! – восхищался Холмс по пути домой. – Мне кажется, я таких ни разу не встречал! Работа ее сознания заинтересовала бы доктора Фрейда, вам не кажется, Уотсон?
– Не могу сказать, – ответил я, – но я не уверен, что бедное дитя вообще соотносит себя с реальностью.
– Напротив, Уотсон. Лично я считаю, что она очень даже в курсе того, что происходит вокруг, но просто предпочитает игнорировать происходящее. На самом деле рисунок был потрясающе реалистичным. Нет, я склонен полагать, что юная леди знает намного больше о руническом камне, чем сказала нам.
– Так вы считаете, что она умышленно что-то скрывает?
– Вовсе нет, – покачал головой Холмс, вытаскивая спички и зажигая любимую трубку. – Насколько я понимаю, мисс Вальгрен обладает весьма особым складом мышления, но крайне острым умом, просто он следует совсем другими тропками, чем ваш или мой. Или, говоря иными словами, мы идем одним путем, а она – другим, и потому мы блуждаем в потемках. Как только я найду способ переместиться на ее тропинку, полагаю, многое узнаем.
– Думаю, вы правы, – сказал я. – Но девочка остается для меня загадкой. Как вы думаете, кто такой этот Рочестер, о котором она говорила?
– Понятия не имею, – признался Холмс. – И остальные, по-видимому, тоже.
Это правда, поскольку после беседы с девочкой Холмс какое-то время допытывался у Кенсингтонов, кто скрывается под именем Рочестер, но никто из них никогда не слышал о таком.