Против Рубена Волфа

– Я тобой горжусь.
Это он говорит потом, в раздевалке, и тут же снова уходит в себя.
Позже мне становится за него тревожно.
Он… Не знаю, как сказать.
Я замечаю в своем брате какую-то волевую перемену. Он стал жестче. В нем как будто появился переключатель, и перед выходом на ринг он поворачивает его и перестает быть моим братом Рубом. Превращается в машину. Это Стив, но иной. Злее. Стив – победитель, потому что он таким был всегда. Руб – победитель оттого, что решил вышибить из себя неудачника. Стив знает, что он победитель, но Руб, мне кажется, еще только доказывает это себе. Он неукротимее, свирепее, он готов до последнего крушить кулаками собственную неудачливость.
Он Рубака Рубен Волф.
Или он на самом деле рубится против Рубена Волфа?
В душе.
Утверждает себя.
Перед собой.
Я не знаю.
Это в обоих глазах.
Вопрос.
В каждом вдохе.
Кто с кем рубится?
В каждой надежде.
Сегодня на ринге он рвет соперника в клочья. С самого начала боя на ринге будто бы один Руб. У Руба есть что-то такое против них всех. Его жажда сурова, а кулаки быстры. В этом бою всякий раз, как противник оказывается на полу, Руб стоит над ним и призывает:
– Вставай.
И опять.
– Вставай.
На третий раз тот уже не может встать.
И Руб орет на него.
– Вставай, пацан!
Он тузит кулаками свой угловой мешок и еще пинает разок, уходя с ринга.
В раздевалке он не смотрит на меня. Произносит слова, не обращенные ни к кому. Он говорит:
– Еще один, слышь. Два раунда и он всё, на полу.
Он еще больше нравится женщинам.
Я вижу, как они наблюдают за ним.
Молодые, уличные, смазливые. Им нравятся суровые парни, и плевать, что суровые парни такого плана вряд ли будут обращаться с ними ласково. Думаю, среди женщин многие тоже просто люди. Иногда они оказываются так же глупы, как и мы. Кажется, они симпатизируют негодяям.
«Не негодяй ли Руб?» – спрашиваю я себя.
Хороший вопрос.
Он мой брат.
Может быть, это все, что я о нем знаю.
Мимо нас текут недели, он дерется, побеждает и не морочится с бритьем. Руб выходит и побеждает. Выходит и побеждает. И только улыбается, когда хорошо дерусь я.
В школе на него теперь смотрят иначе. О нем знают. Его узнают. Известно, что он крутой, все что-то слышали. Все в курсе, что он выступает на подпольном ринге, хотя никто не знает этого про меня. Оно и к лучшему, по-моему. Если б кто из школы увидал, как я дерусь, он бы только посмеялся. Я был бы прицепом к Рубу. Говорили бы: «Сходи посмотри, слышь, как эти Волфы дерутся. Младший – как его зовут-то? – клоун, но Рубен хлещется как сумасшедший».
– Да это всё слухи, – так Руб отвечает на расспросы. – Нигде я не боксуюсь, кроме как у себя во дворе. – Он ловко врет. – Глянь, вон у моего брата фингалы. Мы дома постоянно махаемся, вот и все. Только так.
Как-то в субботу утром, особенно холодным, но ясным, мы отправляемся на пробежку. Солнце только показалось над горизонтом, и на улице мы замечаем каких-то ребят, которые возвращаются домой. Гуляли всю ночь.
– Эй, Руби, – орет один из них.
Это старинный Рубов дружок по имени Сыр. (Ну, по крайней мере, прозвище у него такое. Думаю, настоящего имени его никто и не знает.) Сыр стоит на аллее, ведущей к Центральному вокзалу, с огромной тыквой подмышкой.
– Привет, Сырчо. – Руб поднимает голову. Мы подходим к ребятам. – Как поживаешь, чем занимаешься?
– Да как-то ничем. Просто живу в пьяном тумане, ну. Я как школу бросил, так только работаю и пью.
– Да?
– Оно клево, друган.
– Тебе нравится?
– Тащусь каждую минуту.
– Во, такое я рад слышать. – На самом деле брату все равно. Он скребет свою двухдневную щетину. – А че это за тыква у вас?
– Болтают, ты вроде как боксер.
– Да не, разве что во дворе. – Руб что-то вспоминает. – Уж кто-кто, а ты должен знать.
– Да конечно, друган.
Сыр, случалось, бывал у нас, когда мы доставали свои перчатки. Он вспоминает про тыкву, что у него подмышкой. Подымает ее, суя обратно в разговор.
– Вот нашел на аллее, хотим поиграть ей в футбол.
К нам подходят его дружки.
– Здесь, что ли, Сыр? – спрашивают они.
– Ну да.
И он крепким пинком отправляет тыкву по аллее. Кто-то бросается следом и бежит обратно с тыквой.
– Хватай его! – вопит другой, и игра началась. Моментом делимся на команды, парня с тыквой валят, и ее обломки летят по всей аллее.
– Руб!
Я прошу пас. Он бросает мне.
Я роняю.
– Ну, балбес безрукий!
Сыр хохочет. Разве кто-то еще употребляет это слово? Его деды еще говорили. Ну, как бы оно ни было, я заглаживаю промах, повалив захватом следующего игрока на бетон.
Мимо идет нищенка, выискивая чего-нибудь на завтрак.
Потом несколько парочек обходят нас стороной.
Тыква уже пополам. Мы продолжаем играть одной половиной, а вторая – брызгами на стене рядом с банкоматом.
Руба роняют.
Меня роняют.
Все валяются, и вокруг нас стоит плотный угар из пота, сырой тыквы и пивных паров.
– Чуваки, от вас воняет, – говорит Руб Сыру.
– Вот спасибо-то, – отвечает Сыр.
Мы играем, пока от тыквы не остается кусок размером с мяч для гольфа. Тут-то и появляются копы.
Они идут по аллее, мужик и тетка, улыбаются.
– Ребята, – обращается к нам мужик, – как дела?
– Онанист Гэри! – восклицает Руб. – Ты что здесь делаешь?
Да, вы верно угадали. Эти копы – наши добрые знакомцы с собачьих бегов. Гэри, коррумпированный податель ставок, и Кэсси, роскошная брюнетка, сногсшибательная напарница.
– А-а, ты! – Коп смеется. – На бега захаживаешь?
– Не, – отвечает Руб, – некогда последнее время.
Кэсси пихает Гэри в бок.
Тот умолкает.
Вспоминает.
Обязанности.
– Ладно, парни, – начинает он, и мы все знаем, что услышим дальше, – вы ж понимаете, так не годится. Тут все тыквой устряпано, и когда солнце пригреет, она завоняет, как боты моего папаши.
Молчание.
Потом несколько «ага».
«Ага» то, «ага» это и «ага, ну да, правда».
Но никто не внимает, на самом-то деле.
Всем до лампочки.
Я ошибся.
Я ошибся, потому что вдруг выступаю вперед со словами:
– Ладно, Гэри, я понял, о чем ты, – и начинаю собирать обломки тыквы. Ни слова ни говоря, Руб присоединяется. Остальные, бухие, только смотрят. Немного помогает Сыр, другие стоят столбом. Они слишком обалдели. Слишком пьяны. Слишком запыхались. Слишком тормозные.
– Спасибо, – говорят Гэри и Кэсси, когда мы заканчиваем, а наши пьяные друзья отправляются своей дорогой.
– Пожалуй, я бы кое-кого из этих ребят отметелил, – замечает Руб. Фраза небрежная, но злая. То есть он бы так и сделал, если бы копы хоть на минуту отвернулись.
Гэри смотрит на него.
Смотрит долго.
Замечает.
И говорит вслух.
– Ты изменился, приятель. Что случилось?
– Не знаю, – это все, что отвечает Руб.
И я не знаю.
Это мой разговор с самим собой, на Центральном вокзале. Он происходит у меня в голове, пока Гэри с Рубом перекидываются еще парой фраз.
Разговор такой:
– Эй, Кэмерон.
– Что?
– Почему он тебя вдруг так напугал?
– Он стал какой-то свирепый и даже если рассмеется или улыбнется, то сразу же перестает и снова уходит в себя.
– Может, он просто хочет быть кем-то.
– А может, хочет кого-нибудь убить.
– Не дури, что за ерунда.
– Ладно.
– Может, ему до смерти надоело быть пустым местом, и совсем не хочется снова им оказаться.
– Или это он сам боится.
– Может.
– Но боится чего?
– Не знаю. Чего может бояться победитель? Поражения?
– Нет, не все так просто. Могу сказать тебе…
– А Кэсси все равно шикарная, правда?