Танкист-штрафник (с иллюстрациями)
Мы смотрели на «тридцатьчетверку» с тайной завистью. Садись в нее и круши тяжелыми снарядами фашистскую сволочь. Мне доведется воевать на этой маневренной, надежной машине. Я смогу оценить ее превосходство над вражескими танками, а часть рассказов о ее непобедимости окажется мифом. Дадут знать о себе еще недоработанные двигатели, кстати, всего на 50 «лошадей» мощнее, чем у БТ-7. И бортовую броню немцы научатся просаживать своими усиленными снарядами, подкалиберными и кумулятивными.
В батальоне были всего две «тридцатьчетверки». У комбата и нашего ротного. Диковинкой смотрелся тяжелый танк КВ-2 с гаубицей калибра 152 миллиметра. Правда, громоздкая башня делала танк каким-то несуразным. Но я считал, что этот мамонт с такой пушкой не подпустит близко к себе ни один вражеский танк.
Собравшись вечерком, мы пришли к выводу, что нам повезло. Отдельный батальон на правах полка. Спокойный и доброжелательный командир нашей первой роты, старший лейтенант Тихомиров. Сразу понравился комбат, капитан Хаустов, единственный из командиров с орденом Красного Знамени. Мы не успели вскочить при его появлении. Вместе с кем-то из командиров он шел быстрым шагом по своим делам. Комбат остановился и немного с нами поговорил.
– Жаль, что не доучились. Но бой – лучше всякой науки. Это ничего, что немцы нас вначале одолевали. Зато сколько их танков горелых под Смоленском осталось. И будем их еще сильнее бить. К драке с фашистской сволочью готовы?
– Готовы, товарищ комбат, – дружно ответили мы.
– На днях получим еще «тридцатьчетверки». Будет полегче.
Вряд ли сам комбат верил, что будет легче. Война уже шла три с лишним месяца. 16 июля немцы взяли Смоленск, но на два месяца увязли в боях вокруг древнего города. Линия фронта держалась пока в ста километрах восточнее Смоленска, но и до Москвы оставалось всего четыреста, а от Брянска – пятьсот с небольшим километров.
Наступление на Москву на участке нашего Брянского фронта началось 30 сентября 1941 года. Ближайшими планами немецкого командования, как позже выяснилось, были города Брянск и Орел. Над нами большими и малыми группами шли немецкие самолеты: пикировщики Ю-87, тяжелые двухмоторные «Юнкерсы-88», истребители. Кого-то бомбили, обстреливали из дальнобойных орудий. Потом разнесся слух, что немцы прорвали фронт. Что это означает «прорвали фронт», я тогда не понимал. Зато хорошо знали те немногие командиры и бойцы, которые уцелели в летних боях, видели гибель целых полков и дивизий. Мы сидели в танках, вылезая лишь по нужде. Встретились с Пашей, и он злорадно сообщил:
– Летеха наш не из героев. Боится Князьков. Даже ко мне привязываться перестал.
Я тоже боялся. Временами на меня нападала дрожь. Руки тряслись так, что я не смог набрать в кружку воды, когда меня попросил Федор Садчиков. Я протянул ему трехлитровую флягу, а потом жадно пил сам. День был холодный, а по лицу катился пот. Прокофий хорошо видел мое состояние и сказал, ни к кому не обращаясь:
– Перед боем всегда так. Весь напружинишься, ждешь команды. Скорее бы, что ли…
Одни части снимались и куда-то шли. Другие оставались на месте. Потом настала очередь нашего батальона. Дул холодный ветер, с деревьев летели листья. Быстрые облака неслись по голубому небу. Батальон шел походной колонной по лесной дороге. Без конца останавливались. По каким причинам, не знаю. Во второй роте расплавились подшипники у БТ-5.
Командир роты бегал вокруг танка, матерился. Он явно боялся комбата. За такие вещи можно было угодить под трибунал. Танк оттащили в сторону. Неизвестно, что с ним стало дальше, но вскоре наша рота отделилась от батальона. Мы проехали километров семь и остановились на опушке леса. Впереди были позиции полка, за которым нас закрепили.
Полк яростно долбила немецкая авиация. Штук двенадцать «Юнкерсов-87» кружились, по очереди пикируя и обрушивая вниз бомбы. До позиций было километра полтора. Все звуки слышались отчетливо. Зенитного прикрытия и наших самолетов в воздухе не было. Немцы хозяйничали как хотели.
Полтора километра – большое расстояние. Фигурка человека кажется крошечной. Но я видел лица бегущих в нашу сторону бойцов. Может, от напряжения что-то происходит со зрением? Но, скорее всего, мозг работал как-то по-другому. Двенадцать «юнкерсов» – большая сила. Разрывы тяжелых бомб доставали взрывной волной наши танки. С деревьев сыпались мелкие ветки, и земля ощутимо вздрагивала. У пехоты не было бетонных укреплений, и немцы бросали свои «пятисотки», чтобы посеять панику. Вместе с ними «юнкерсы» сбрасывали множество осколочных бомб калибром поменьше. Грохот взрывов сливался с непрерывным треском пулеметов.
Такое я видел впервые. Клубящиеся облака дыма, огромные столбы взлетающей земли, каких-то обломков. Серая пелена и вой сирен. Бомба угодила в хранилище боеприпасов, и облако дыма словно проткнуло огненным смерчем. В других местах тоже что-то горело. «Юнкерсы» сделали еще пару заходов. Стреляли только из пулеметов, но их было так много, что треск стоял непрерывный. Жутко представить сейчас, что творилось там.
Многие из бойцов, пытавшихся убежать, лежали на осенней траве убитые или тяжелораненые. Остальные приближались к лесу. Командиры пытались их остановить, бежали следом, стреляя из наганов вверх. Но бойцы мелкими кучками и поодиночке ныряли в кусты, исчезали среди деревьев.
– Трусы! Паникеры! – кричал Тихомиров. – Вы предаете Родину!
Вряд ли кто из бегущих красноармейцев слышал или понимал, что им кричат. Ротный приказал дать несколько предупредительных очередей, но и это не помогло. Появились еще четыре самолета, чем-то похожих на наши истребители-бипланы «чайки», с такими же массивными радиаторами. Позже я узнал, что это были легкие бомбардировщики «хеншель-123». Два самолета снова принялись обрабатывать позицию полка, а два с небольшой высоты преследовали убегающих.
Раскрашенные в несколько цветов, с красными хвостами и обязательной свастикой на них, самолеты сбрасывали небольшие бомбы и били очередями по бегущим, которые инстинктивно сбивались в группы. Спаренные очереди поднимали фонтаны земли, перехлестывая фигуры в серых шинелях. Еще несколько человек все же успели добежать до леса, а трое спрятаться под бревенчатым мостком. Привели пятерых, пойманных по приказу командира роты, а когда самолеты улетели, на нас выбрели двое красноармейцев, прятавшихся под мостком. На вопрос, где третий, угрюмо ответили, что на дне речки. Пули достали его через бревна. Тихомиров принялся их отчитывать, обещая трибунал, а Федя Садчиков считал убитых, лежавших на поле.
– Их там человек сорок с лишним, – тихо сообщил он мне.
Двигаться дальше по открытой местности ротный не рискнул. И правильно сделал. Нас бы раздолбали на поле почем зря. Немцы попадать в цель умели. Сквозь панораму я видел приближенные оптикой разбитые пушки и многочисленные воронки вдоль линии стрелковых ячеек. Низко пригнувшись в седле, к нам прискакали капитан, назвавшийся помощником командира полка по разведке Безугловым, и сержант. Капитан поглядел на стоявших под деревом беглецов. Те съежились, Безуглов обрушился на нашего ротного:
– Долго прятаться здесь будете? Вам был приказ идти на поддержку полка. Не слышали?
– Все я слышал… и видел тоже, – огрызнулся старлей. – Самолеты десять минут назад как улетели. Нас бы на открытом месте расколошматили в момент.
– Может, и так, – согласился капитан. – Бомбежка кончилась, дальше сидеть здесь нечего. Дуйте в расположение полка.
Капитан оглядел своих красноармейцев. Те съежились еще больше, сбившись в тесную кучку. Один – босой, почти все без шинелей, но винтовки бросили лишь двое. Один сразу доложил:
