Великий Гусляр (худ. В. Шатунов)

…В тот день столичного журналиста, неудачливого пророка, до полусмерти искусала его домашняя сиамская кошка.
  
Родимые пятна
 
Беда случилась часов в шесть вечера, но сначала никто не сообразил, что же произошло.
Инопланетный корабль в лучах вечернего солнца казался облаком, лишенным четких форм, переливчатым и совершенно безопасным.
Он отделился от облачной гряды и медленно поплыл над лесом, снижаясь к окраине городка, где вдоль пыльных улиц выстроились за палисадниками одноэтажные домики. Над последним, еще новым домом корабль-облако завис надолго, но это не вызвало ни в ком тревоги. Даже собака Тренога, существо на редкость злобное и сварливое, тявкнула раза два на облако, потом забралась в будку и задремала. В тот момент в доме находились Марья Степановна, ее дочь Леокадия и внучка Сашенька, которая была больна ангиной и капризничала. Семенский, муж Леокадии, еще не вернулся с работы.
Очевидцы рассказывали: облако, повисев несколько минут над домом Семенских, вдруг обрушилось на него, окутало дом, как туманом, затем поднялось вновь, набирая скорость, пока не смешалось с прочими облаками и тучами.
Дом исчез. Исчезли также палисадник, заросший сорняками, будка с Треногой и хозяйственные постройки. Осталось пустынное место, где не росло ни травинки, а также квадратная яма от фундамента.
Примерно через пять минут пустоту на месте соседского дома увидела Прасковья Ильинична. Она не поверила собственным глазам, выбежала из дому, потом дошла до границы своего участка, заглянула через забор, но дальше двигаться не посмела, а вернулась в дом и разбудила мужа. Муж сперва отказался идти смотреть на соседский дом, но, видя, что Прасковья рыдает, выглянул в окно и послал жену за милицией.
Старшина Пилипенко прибыл на место происшествия через десять минут. После исследования пустой площадки, вокруг которой собрался уже народ, старшина задал вопрос:
— Кто последним видел здесь дом?
Никто не смог в этом признаться, хотя многие подтвердили, что обычно здесь стоит дом Семенского, еще не вернувшегося со службы.
Затем приехала «Скорая помощь», водитель которой подтвердил общее мнение, что дом Семенского должен стоять на этом месте. Старшина Пилипенко пребывал в растерянности, так как должен был принять меры, прежде чем докладывать начальству, но характера мер он не знал. Кто-то предложил оцепить пустую площадку веревкой, но площадка и без того была отгорожена забором. Тогда Пилипенко послал в райисполком за планом квартала.
Семенский, который шел домой, не подозревая дурного, издали заметил густую толпу, но своего дома не увидел. Он сразу понял, что дом сгорел, что было наиболее вероятным объяснением. Это его так поразило, что он остановился посреди дороги. Тут его увидели, и толпа расступилась, открывая Семенскому проход к старшине Пилипенко, стоявшему посреди пустого участка.
— Люди живы? — крикнул Семенский издали, не в силах сделать ни шагу.
— Вы хозяин? — спросил Пилипенко.
— А где дом? — крикнул Семенский.
— Не бойтесь! — ответил Пилипенко. — Пожара не было.
Кто-то из присутствующих всхлипнул.
Семенский вышел на пустое место, огляделся, не узнавая своего участка, и куда бы он ни бросал взгляд, наталкивался на внимательные и печальные взгляды.
— Люди где? — спросил он у старшины Пилипенко.
— Какие люди?
— Моя семья. Дочь, жена, теща Марья Степановна?
Старшина Пилипенко обратил глаза к зрителям, и в толпе закивали.
— Еще утром были, — сказал кто-то.
— Может, уехали? — спросил старшина.
— Его теща от дому никуда, — объяснили из толпы. — Страшного нрава и дикости женщина.
— У меня и жена была, — сообщил Семенский, присел на корточки и поковырял ногтем землю.
— Там ничего нет, — сказал водитель «Скорой помощи». — Материк. Провалиться не могли.
— А где дом? — спросил тогда Семенский у старшины.
— По этому поводу меня и вызывали, — произнес старшина. — Но вы не волнуйтесь, разберемся.
— Может, вам укол сделать? — предложил врач «Скорой помощи».
— Зачем? — спросил Семенский. — Это уже не поможет.
— Держись, — сказал водитель «Скорой помощи».
— Утром я уходил, они здесь были, — проговорил Семенский.
— Леокадия ко мне днем забегала, — подтвердила одна из соседок. — За солью. Если бы что, она бы рассказала.
— Тут облако странное висело, — вспомнила другая соседка. — Я в небо смотрю, а оно висит. Вот, думаю, странное облако.
— Почему не сообщили? — спросил строго старшина.
— Куда сообщать? — удивилась соседка. — Об чем сообщать?
Старшина не ответил.
— Нет, — решил Семенский. — Надо что-то делать. Что же вы стоите?
Прибежал посланный из райисполкома. Принес план квартала.
Стали смотреть, сверять план с действительностью. Оказалось, что дом Семенского на плане не значился. Тогда старшина Пилипенко ушел в отделение доложить и испросить указаний. Семенский остался на участке, сказал, что подождет, хотя соседи звали его к себе. Кто-то принес стул. Семенский сел на стул посреди пустого места. Соседи разошлись по домам, но часто подходили к окнам, выглядывали и говорили:
— Сидит.
Семенский думал. Он прожил на свете сорок один год, работал сантехником, зарабатывал прилично, почти не пил, значительных событий до того с ним не происходило, он их и не ждал.
Пустота участка, даже какая-то подметенность говорили за то, что дом убран надолго, может, навсегда. Соседи или недоброжелатели сделать это с корыстными целями не могли, теща при всей своей вредности и нелюбви к Семенскому не решилась бы на такой шаг. Да и Леокадия бы не позволила — новый дом, второй год как построен, в нем жить да жить… А вдруг они уже не вернутся? Эта мысль смутила и расстроила Семенского, и вот по какой причине: дело в том, что еще час назад он мечтал как раз об этом. Он подумал тогда, как хорошо бы прийти домой, а на дверях бумажка: «Мы уехали к тете Анастасии в Мелитополь. Вернемся через два месяца». Или еще лучше: «Мы уехали в Бразилию. Жди через…» Вот было бы блаженство. Приходишь домой. Тренога не норовит тяпнуть за пятку, теща не кричит на тебя за то, что ты ноги не вытер, жена не пилит, что премию маленькую дали, дочка не упрекает, что у нее нет велосипеда. Тишина, благодать… А вдруг есть какая-то высшая сила? И эта сила услышала его желание. И приняла меры. Как бы вняла его молитвам.
«Постой-ка, — сказал себе Семенский. — Получается, что я ликвидировал своих ближайших родственников посредством глупого желания. А им каково? Где они теперь? Может быть, пойти в милицию, все объяснить и потребовать себе наказания? Нет, сначала попробуем сами исправить».
Соседи, глядевшие из окон, увидели, как Семенский сполз со стула, встал на колени и, обратив к небу лицо, начал шевелить губами: «Господи или какая там есть высшая сила! Я же не всерьез просил. Это была минутная слабость. Верни их, пожалуйста, и тещу, и жену, и дочку, и собаку Треногу». Соседи не слышали, конечно, шепота, но понимали, что в поисках утешения Семенский обратился к небу, и некоторые сочувствовали ему. Они понимали, что нет ничего хуже, как вернуться с работы домой в ожидании борща и телевизора, а вместо этого найти голый участок.
Когда Семенский убедился, что ответа с неба ему не будет, он снова сел на стул и так просидел до самой ночи, раскаиваясь и вспоминая редкие добрые моменты своей жизни, а иногда принимался беззвучно плакать, раскачиваясь на стуле. Соседи по очереди приходили к нему, приглашали к себе, но он мотал головой.
Без четверти двенадцать ночи на участок пришел старшина Пилипенко. Поняв, что добром Семенского не уговоришь, старшина препроводил его в отделение милиции, поместил в пустовавшую камеру предварительного заключения и дал две таблетки элениума. Потом накрыл Семенского поверх казенного одеяла своей шинелью и запер до утра, чтобы в расстройстве Семенский чего не натворил.
Утром на голый участок начали ходить люди с других улиц. Посетило его городское начальство. Всем старшина Пилипенко показывал план квартала. Семенский снова сидел на стуле. «Вот теща Марья Степановна, — думал он, — она кажется злобной и сварливой. Но ведь она думает, как сделать лучше, в ней есть доброта, только скрывается она под грубой и неприятной оболочкой. И вообще, в людях надо искать доброе. Даже в животных. Что из того, что Тренога бросается на своих? Она и на чужих лает, значит, и от нее есть польза. А что жена жадная и не очень умная женщина, что ж, другой я не заслужил, тоже мне — красавец. Она по-cвоему меня жалеет. Когда третьего дня теща бойкот затеяла, Леокадия мне тарелку супа налила, добровольно…»