Вам сообщение
— Я обожаю шопинг! — одновременно с ней прощебетала Лючия.
— Я тебе не верю, — пожала плечами Эмма. — На всей Земле нет такой девочки, которая бы ненавидела шопинг.
— Одна есть, — заявила Грета почти с гордостью.
Эмму это задело. Грета рубила слова короткими слогами, резко и четко чеканила свои мысли, нисколько не стараясь быть вежливой, и рядом с ней все казалось более настоящим. И таким далеким от гостиной в доме Килдэр, где каждый жест был определен изысканными манерами, усвоенными за долгие годы путешествий и шопинга в самых цивилизованных городах мира.
— Хорошо, что же тогда тебе нравится делать? — спросила она у Греты с искренним любопытством.
— Вместо того чтобы стоять полдня в очереди, чтобы купить новую футболку? Да кучу всего.
— Например?
— А тебе-то что?
— И потом, прости, кто тебе сказал, что я собираюсь купить футболку?
— А мне-то что?
— Ей очень нравится ездить на велосипеде! — успела вмешаться Лючия, прежде чем собеседницы набросились друг на друга как две разъяренные кошки. — Правда, Грета?
— Правда, — согласилась Грета, повернулась спиной к обеим и направилась к Мерлину. Сняла цепь, повесила ее себе на грудь, натянула браслет на икру и закрутила педалями, успокаиваясь и оставляя позади Эмму с ее болтовней.
— Слушай, ну зачем она тебе? — спросила Лючия. — Я знаю ее два года, и она всегда была такой.
— Какой «такой»?
— Вредной.
Эмма весело улыбнулась:
— Она не вредная. Она притворяется.
Брови Лючии снова превратились в два вопросительных знака, но на этот раз она не получила ответа.
— Ну что, встретимся в три в центре, идет? — предложила Эмма.
— Идет. Можем встретиться на Кампо де Фиори. Там работают мои родители.
— Отлично! — одобрила Эмма, помахала рукой и направилась к дому.
Лючия заложила большие пальцы за лямки рюкзака и двинулась в противоположном направлении, всерьез размышляя о том, с чего бы это человеку понадобилось притворяться вредным. Она уже дошла до прилавка, за которым торговали родители, но так и не нашла убедительных объяснений.
Супруги Де Мартино владели прилавком овощей и фруктов в самом центре рынка на Кампо де Фиори. Они всю жизнь работали бок о бок и гордились двумя вещами: своими помидорами и своими детьми. И тех и других они считали плодом своей любви и преданности, единственное отличие состояло в том, что помидоры всегда зрели слишком медленно, а дети росли слишком быстро. Два старших брата Лючии были уже совсем взрослыми, один пошел в дорожную полицию, другой только что поступил в университет. Но теперь и их малышка на глазах превращалась в молодую девушку. Отец упорно не хотел этого замечать и продолжал называть ее уменьшительно-ласкательными именами, навеянными сезонными овощами и фруктами. Осенью он называл ее «тыквочкой» или «фасолинкой», зимой она становилась «морковиной» или «капусточкой», весной на главу семейства Де Мартино снисходило вдохновение и он творил шедевры вроде «огуречичек», «клубничника», «артишочек», готовясь к летнему триумфу, когда Лючия называлась только одним гордым именем: «помидорка».
— А вот и она, моя прекрасная клубничинка! — обрадовался папа Де Мартино, увидев дочь в самом начале рынка.
— Самая прекрасная на площади! — подхватила Сестра Франка.
Сестра Франка, как звали ее все торговцы на Кампо де Фиори, была жадной старухой, переодевшейся в добрую бабушку. Она продавала консервированные оливки по цене чистейших алмазов, нисколько не стыдясь и даже считая это в некотором роде своим законным правом, своей пенсией после стольких лет честного труда. Ее любимыми жертвами были туристы. Ей всегда удавалось обмануть их при помощи одной и той же коварной тактики: наполняя кулечек, свернутый из старых газет, Сестра Франка отвлекала внимание клиентки лавиной комплиментов, которые она распыляла на причудливой смеси английского языка с римским диалектом:
— Ю ар соу красивая! Ю ар лайк мадонна в Сан-Пьетро! Красавица-просто-красавица! Ар ю э топ модел?
Она спрашивала это у шведок ростом метр девяносто и у полутораметровых японок с одинаковым неискренним любопытством.
Туристка улыбалась, благодарила, ликовала и не обращала никакого внимания на то, сколько оливок Сестра Франка сыпала в кулечек, свернутый из старых газет. Когда приходило время расплаты, было уже слишком поздно: кулечек был аккуратно завернут и весил в три раза больше, чем того хотела красивая мадонна из Сан-Пьетро.
— Ну что мне теперь — открывать его? Нет-нет, бери так.
Сестра Франка сплавляла сверток, хватала деньги и принималась изучать площадь в поисках новой жертвы. Но при виде Лючии ее охватывали приступы нежности.
— Повезет тому, кому ты достанешься, — громко кричала Франка, прикладывая руку к сердцу.
Лючия приветствовала ее, шевеля пальцами в воздухе, но без улыбки. Всякий раз, когда старуха говорила о счастливце, который ее полюбит, у Лючии кололо в животе. Где он, этот счастливчик? Почему до сих пор не объявился? Она его уже встретила и еще не знает об этом или она пока не была с ним знакома? Сколько времени ей еще ждать его? Лючия подумала об Эмме. У нее, наверное, уже была тысяча историй любви, а может, она уже даже целовалась.
— Хочешь две оливочки? — прервала Франка ее романтические мечты.
— Нет, спасибо, — отказалась Лючия и направилась к родителям.
— Что в школе?
— Все хорошо, мама. У нас новенькая в классе. Она родилась в Голландии, но путешествует по всему свету, потому что ее отец рисует дома. Ее мать итальянка, поэтому она прекрасно говорит по-итальянски, а еще по-английски и по-французски.
— Приведи ее как-нибудь к Сестре Франке, может, научится чему… — пошутила синьора Де Мартино.
— Ага, попозже. Она придет сюда в три. Она звала меня на шопинг. Можно мне пойти с ней?
Мать в изумлении посмотрела на дочь. Она никогда не слышала от нее слов типа «шопинг». Наверное, уже успела подхватить от своей новой одноклассницы. Маме почему-то стало неловко.
— А уроки?
— Нам мало задали, я могу сделать все, когда вернусь.
— Куда вы идете?
— Думали походить по магазинам здесь, в центре.
Синьоре Де Мартино стало легче:
— Ну хорошо, только сначала пусть заглянет к нам, я угощу ее свежей клубникой. Договорились?
— Да. Спасибо, мама, — сказала Лючия, глядя на мать так, будто они ни о чем не договорились.
— Ты что? — спросила Де Мартино-мама.
Дочь промолчала.
— Что за шопинг с корзинкой клубники, правда, артишочек? — угадал Де Мартино-папа и, открыв кассу, протянул своей девочке двадцать евро.
— Нино, ты что?
— Да ладно тебе, Клара, иногда можно…
Клара нахмурилась:
— Я считаю, что неправильно давать ребенку столько денег, пока…
— Мама! — перебила ее Лючия. — Давай я вымою цикорий, и будем считать, что я их заработала.
И, как всегда, стоило Лючии посмотреть своими прекрасными живыми глазами в глаза собеседнику — недовольства как не бывало.
— Чудно, — согласилась мама и, взяв огромный ящик, доверху заполненный темно-зелеными листьями, поставила его перед дочкой. Лючия взяла небольшой нож, окунула руки в зелень, сулившую незабываемый вечер, и тут же принялась за работу. Глядя на ее счастливое лицо и на пучки сочных листьев, папа де Мартино не смог устоять:
— Давай, я тебе помогу.
— Нино, так не считается! — попыталась воспротивиться Клара.
— А так? — спросил ее муж, забравшись с ногами на стул.
Клара улыбнулась, подняла руки вверх в знак того, что признает свое поражение, и вернулась к рассеянным прохожим на Кампо де Фиори.
Завтра
Ансельмо крутил педали, уже почти два часа не слезая с отцовского велосипеда.
Он укатил далеко от мастерской и уже давно должен был повернуть обратно, но у него не было ни малейшего желания. Он проехал через всю окраину, пересек большие проспекты, двигаясь на юг, и спустился к берегу Тибра. Вдоль реки тянулась велосипедная дорожка, нырявшая под римские мосты, как под руки старого великана из камня и металла. Из-за парапета набережной выглядывали барочные здания, томно помигивая изогнутыми окнами из-под мраморного убранства; за поворотами мелькали цветущие холмы в водовороте пьянящих ароматов, и опоры мостов отбивали ритм тяжелой поступью кирпичных и каменных колонн.