Грозный эмир
– Не устроит, – задумчиво покачал головой обленившийся бек. – Аль-Кашаб фанатик веры, и крестоносцев он ненавидит даже больше, чем ассасинов.
– Так зови его в свой дом, – рассердился даис. – Я хочу, наконец, собственными глазами увидеть мусульманина, не утратившего мужества и готового идти по пути, предначертанном пророком Мухаммедом.
Аль-Кашаб являл собой тип истинного араба. Он был худ, жилист и надменен, как халиф. Андроника кади презирал по двум причинам: во-первых, тот был ассасином, во-вторых, – сирийцем, отрекшимся от веры своих отцов. Тем не менее, он пришел на встречу с даисом, подтвердив тем самым, что надменность вполне способна сочетаться с острым умом. Гости почтенного Саббаха довольно долго стригли друг друга глазами, пытаясь постичь тайные мысли возможного союзника, а сам хозяин тем временем возлежал на мягких подушках, наслаждаясь если не покоем, то, во всяком случае, тишиной. Впрочем, буря не заставила себя ждать. Аль-Кашаб обвинил Андроника в измене делу ислама и тайных сношениях с франками.
– Увы, кади, – вздохнул даис, – союз шейха Гассана ибн Сулеймана с крестоносцами уже не является тайной для умных людей. К сожалению, у Повелителя Времени очень плохие советники, и я не вхожу в их число. Я не готов, почтенный аль-Кашаб вести с тобой спор по вопросам веры, но меня, как и тебя, я полагаю, волнует судьба города Халеба, падение которого уже не за горами.
– У тебя есть важные сведения, даис?
– Да, кади, – кивнул Андроник. – У графа Рожера появился соперник, сын известного тебе Боэмунда Тарентского. Теперь у грозного нурмана нет выбора – либо он возьмет Халеб и забьет глотки своих рыцарей вашим золотом, либо потеряет власть, а с нею и жизнь.
– До сих пор эмиру Лулу удавалось ублажать крестоносца бесконечными уступками…
– Я же сказал тебе, почтенный аль-Кашаб, для Рожера это вопрос жизни и смерти. Он не станет церемониться. Халеб будет не просто взят, город будет подвергнут разграблению, а его жителей продадут в рабство. Если ты полагаешь, что эмир Лулу способен отразить нападение жестоких варваров, то я сегодня же покину город, ибо не хочу умирать на его развалинах.
– Эмир Лулу трус и предатель, – скрипнул зубами кади. – Он сдаст город крестоносцам в обмен на свою никчемную жизнь.
– Я рад, почтенный аль-Кашаб, что в данном случае наши мысли совпадают, – ласково улыбнулся суровому гостю Андроник. – Я помогу тебе устранить эмира Лулу, но прежде мне бы хотелось услышать имя его преемника.
С преемником вышла заминка. Кади шиитов морщил благородный лоб, добросовестно перебирая в памяти имена прославленных эмиров и беков, но подходящего кандидата так и не нашел.
– Быть может Бурзук, – неуверенно предложил Саббах. – Все-таки он из рода Сельджуков. Опытный полководец.
– Этот опытный полководец положил цвет ислама в битве у реки Оронт четыре года тому назад, – напомнил забывчивому беку Андроник.
– Ну тогда эмир Мардина почтенный Ильгази сын Артука брат Сакмана Хазанкейфского, – вошел в раж каирский бек. – Я хорошо помню его отца, который стал правителем Иерусалима по воле султана Мухаммада. Нашим мамелюкам потребовался месяц, чтобы выбить упрямого сельджукида из города.
– Ильгази вкупе с Тугтекином сделали все, чтобы победоносный поход атабека Бурзука закончился оглушительным провалом.
– Эмиры боялись усиления султанской власти, – пожал плечами Саббах. – Никому не хочется ходить под ярмом.
– Мардинский эмират расположен не так уж далеко от Халеба, а в долине Джазира туркменские племена пасут свои многочисленные стада, – напомнил Саббах. – Ильгази не составит труда собрать многочисленную армию.
– Сын Артука – горький пьяница, – вздохнул аль-Кашаб. – Порою он теряет разум, и тогда его бояться собственные нукеры.
– А где я вам возьму эмира-трезвенника, – развел руками Саббах. – Все они пьют.
– В любом случае Ильгази Мардинский лучше Бадр ад-Дина Лулу, – вздохнул Андроник. – Лучшего правителя для Халеба тебе, почтенный аль-Кашаб, пожалуй, не найти.
Эмир Халеба считал себя опытным и осторожным человеком. Неблагодарные подданные называли его трусом. Что было не совсем верно в отношении правителя, отстоявшего с оружием в руках город, вверенный его заботам Аллахом и султаном. Бадру ад-Дину Лулу пришлось уступить крестоносцам, озверевшим после победы над Бурзуком, большую часть земель эмирата. Злые языки даже утверждали, что почтенному Лулу скоро негде будет предаваться любимой забаве, и он начнет охотиться на ворон в цитадели. Слава Аллаху, недруги были неправы. И эмир решил лично опровергнуть нелепые слухи, гуляющие по городу, выехав ранним солнечным утром за стены Халеба, в сопровождении сокольничих, телохранителей-мамелюков и знатных беков. Последним особенно полезно было растрясти телеса и проветрить мозги на свежем, пахнущем степными травами воздухе. Иные из этих воинственных мужей уже с трудом держались в седле по причине беспробудного пьянства, под тяжестью других, разжиревших от лени, приседали смирные кобылы. И с кем же, скажите на милость, отважный Лулу должен идти на крестоносцев? С беком Юсуфом, беспрерывно икающим от самых ворот цитадели, или с почтенным Саббахом, елозящим толстым задом по крупу коня? Если бы не поддержка кади ассасинов Бузург-Умида, за дружбу с которым халебцы так часто упрекают своего эмира, то почтенный Лулу остался бы в прискорбном одиночестве на виду у головорезов Рожера Анжерского. А тут еще, вдобавок ко всем неприятностям, умер султан Мухаммад, и теперь в Багдаде началась грызня между его наследниками. Эта страшная междоусобица могла затянуться на годы, ввергнув исламский мир в пучину жуткого кровопролития. На сообщение о смерти султана эмир Лулу отреагировал именно так, как и должен был реагировать мудрый правитель – повысил налоги. Что, конечно же, не понравилось мастеровым и торговцам Халеба, разбогатевшим в последние годы. А то, что разбогатели они благодаря мудрой политике Бадр ад-Дина этим олухам невдомек. Что же касается земель, отданных крестоносцам, то вряд ли жадные нурманы унесут их с собой. Придет срок и доблестный Лулу вернет утерянные городки и села под свою руку. Твердую руку, способную не только держать поводья коня, но и снести при случае голову, закружившуюся от спеси.
Сокол парил в небе, выцеливая добычу, а эмир Лулу, несмотря на одолевавшие его мысли, следил за ним с нарастающим азартом. Бадр ад-Дин был страстным охотником, а халебские соколы славились своей выучкой не только в Сирии, но по всему Востоку. Правда, сегодня удача, похоже, отвернулась и от хищной птицы, и от доблестного эмира. Лулу уже пожалел, что взял с собой столь пышную свиту. Неповоротливые беки способны распугать своей болтовней всю дичь на сотню миль в округе. Злой взгляд эмира остановился на пыхтевшем поодаль Саббахе. Лицо каирца блестело от пота, и он то и дела смахивал крупные капли рукавом кафтана. В отличие от Бадр ад-Дина, старый бек не был охотником и крайне редко выезжал за стены Халеба. Но именно он вдруг вскинул руку и закричал:
– Заяц! Заяц!
Вот ведь идиот! Если бы шустрый зверек появился в поле зрения, то первым бы его заметил сокол, паривший высоко в небесах. Лулу уже собрался сделать выговор подслеповатому беку, но не успел. Крик Саббаха подхватили мамелюки:
– Заяц! Заяц!
Три стрелы почти одновременно впились в грудь Бадр ад-Дина, прикрытую только материей. Эмир покачнулся, но удержался в седле. Он еще успел сообразить, что стреляют в него собственные телохранители, когда четвертая стрела угодила ему точно в глаз, выбросив из седла и из жизни.
Почтенный Саббах первым оказался у тела, густо утыканного стрелами. Лулу был уже мертв. И беку ничего другого не оставалось, как крикнуть во всю мощь своих легких:
– Да продляться дни почтенного Ильгази ибн Артука нового правителя славного города Халеба!
Пятнадцать дней, проведенных Констанцией, за стенами замка Ульбаш, практически ничем не отличались друг от друга. Свадьба византийского патрикия и благородной Элоизы прошла скромно, в присутствии немногочисленных гостей. Что, однако, нисколько не огорчило жениха и невесту, обретших друг друга при весьма трагических обстоятельствах. Графине ничего другого не оставалось, как благословить новобрачных на долгую жизнь и пожелать им счастливого пути в Константинополь. Сумма приданного, выделенного Элоизе, баронами удивила Констанцию. Десять тысяч денариев – это щедрый дар для девушки, не имевшей до недавнего времени даже серебряного су за душой.