Персеиды. Ночная повесть

Так мы с тех пор и связаны, все мечтатели и оптимисты, связаны с нашим прошлым и будущим, и с ним – нашим древним отчаянным мастером кисточки и рисовой бумаги – фантазером и жизнелюбом. Связаны нашими сокровенными желаниями и мечтами, связаны верой в благословенную миссию неутомимых звездных дождей.
Ну вот. Как-то много лет назад, летом, как уже хвасталась тут, я забралась на крышу, поймала взглядом поток, что чиркал небо, оставляя тоненькие золотые следы. И когда вдруг, хотя и через какое-то довольно продолжительное время, сбылось все, что мной было загадано, я поняла, что надо срочно делиться этим самым с друзьями. Как это так? Это ведь чудо, а чудеса не могут принадлежать одному человеку, я же не скупой рыцарь на самом деле. И тогда, накануне очередного августовского звездного дождя я написала объявление и поместила его у себя на страницах в Живом Журнале и в Фейсбуке. Мол, обращайтесь ко мне, ребята, смело что хотите загадывайте, у меня сбывается! А что, думала я, повеселимся. Ребята загадают себе чего-нибудь простенького: нового платья, щенка или пылесос к Новому году, ну или какого-нибудь там легкого заработка. Причем я была уверена, что там не будет пожеланий вроде «реальных бабок» или «чтоб мои враги сдохли конкретно», потому что хорошо знаю моих товарищей по перу и клавиатуре. Ребята откликнулись. И прочитав то, что они написали, я несколько дней не могла спать, не могла есть и пить, я, конечно, уже кроме шуток, хотела этого или нет, обязана была теперь лезть на крышу с этим огромным списком самых сокровенных пожеланий моих прекрасных и внешне таких благополучных друзей. Пожеланий шуточных и солидных, реальных или фантастических, забавных и серьезных. Причем таких серьезных и заклинающих, как будто Персеиды и я, примостившаяся на крыше как связной или посредник между землей и небом – таким гигантским таинственным небом, как будто мы – их последняя надежда. И я, конечно, проклиная себя за легкомыслие, полезла на крышу и читала вслух эти пожелания, произносила их как заклинание и, подсвечивая распечатанный список друзей и их просьб фонариком, молила за них небо и падающие звезды. Я говорила со звездами как с живым и понимающим собеседником. Понимаешь, говорила я, мальчик не ходит. Почему? За что? Он же ребенок – родился с абсолютной верой в справедливость – и видит, что все дети бегают, играют, а он – нет. Это разве правильно?
Или вот, слушай, неужели тебя вот такое не тронет:
«Чтобы солдат Гиль, который служит сейчас в Израильской армии, был смелым, но рассудительным и осторожным, был честным с друзьями и верным своему народу. И чтобы вернулся домой живой и здоровый. Гиль – мой сын. Мира».
А такое… Нет, ты слушай, слушай, эти письма не мне, а тебе, дорогое мироздание! И если что-то где-то я еще могла придумать или досочинить в этой книжке, то письма эти абсолютно подлинные. Вот, слушай:
«Хочу ребенка. Везде просила. Лечилась двадцать лет. И ничего. А вдруг звезды помогут? Попросите для меня, пожалуйста, ребеночка. А то мне уже больше сорока. Карине».
«Хочу, чтоб доктор Т. сказал мне 4 октября: что-то она у тебя не только не растет, но как-то даже уменьшается, даже исчезает. Боря».
«А можно попросить про котенка? Чтобы котенок-подобранец выжил. Чтобы поправился и ему нашлись хорошие добрые руки. (У нас три кота и две собаки.) Если нет, мы его оставим себе, конечно, только пусть выживет. Только пусть выживет. Мы уже четыре ночи спим по очереди. Пожалуйста! Гиджан».
«Здравствуй, дорогая Маруся. Хочу снова позволить себе любить. И не бояться, что опять обманут. Я не просто устала. У меня какой-то невроз. Как только человек называет свое имя, я уже начинаю рассматривать его как потенциального обманщика, понимаешь? А если он, например, говорит, давай встретимся в семь, и вдруг приходит вовремя, я даже разочаровываюсь. То есть он обманул мои ожидания, что он обязательно опоздает или вообще не придет. И я начинаю подозревать его еще больше. Такая с этим всем канитель. Короче, скажешь так: Кате – доверия и любви. Спасибо. Ты как почтальон. Катя».
Да, конечно, больше всего писем пришло с желанием встретить того самого единственного человека. И про детей, и про родителей, и про работу. И любви, все просят любви. И еще много такого, из-за чего я, сидящая тут, на крыше, должна вдохнуть глубоко, подготовиться, набраться мужества и произнести это вслух.
«Свободы. Внутренней свободы. Устала себе все запрещать. Даже все рассказать не могу. Запрещаю себе любить, путешествовать, купить. И уйти от этого страшного человека запрещаю. Ищу причину – почему? Дети? У меня их нет. Деньги? Да я сама зарабатываю. А отец говорит: «Что люди скажут?» Здесь у нас, в глубинке под Рязанью, такие языки злые, хоть и Есенин тут родился у нас. Сплетен боюсь. Вот и запрещаю себе все. Чтобы имя мое не трепали. Наташа».
«Хочу, чтобы мама научилась жить без папы и перестала каждый день ездить на кладбище. Оля».
Ты, уважаемое летнее бесконечное небо, и ты, падающая звезда, понимаете ли вы, что люди хотят элементарного чуда? Чуда, которое тебе, летящая через все небо, через дни, годы, века, через ночи и через наши судьбы, тебе, отважная, маленькая, вечная, стремительная Персеида, тебе, как говорила моя бабушка, это по плечу, слышишь?
 
Глава вторая
На крыше
Словом, так. Я захватила с собой наш новый, недавно купленный цейсовский бинокль, как всегда надеясь, что небеса и на этот раз меня услышат. То есть полезла я туда скорей оттого, что пообещала, а еще от тяжкого груза бед и серьезных проблем моих дорогих друзей. Залезла и просто уселась наверху, закутавшись в старое одеяло, перечитывая еще и еще раз список имен и пожеланий.
Кстати, бинокль для жизни – это очень важная, практически необходимая вещь. Когда мы с Кузьмичом собирались пожениться, он, тогда еще студент, сделал мне царский подарок – не пошлое кольцо или дурацкую кофточку, не букет погибающих срезанных цветов или кулинарную книгу, не набор кастрюль или скатерть с салфетками, а то, что надо – лучший подарок на земле, – небольшую подзорную трубу. И мы с этой трубой – Кузьмич, труба и я – ходили в центральный парк наблюдать за тем, что происходит на танцплощадке. Практически подглядывать за молодежью из трех ближайших учебных заведений. За молодежью, которая облюбовала это место для своих встреч. Подзорная труба была истинным чудом для меня, близорукой, – видеть выражения лиц, ухмылки, гримасы, игривые, кокетливые ужимки, разные уморительные танцевальные коленца.
Правда, нас как-то поймали за нашим неблаговидным занятием, и мы еле ноги оттуда унесли, а потом и вообще пришлось продать нашу трубу, чтобы купить что-то бесполезное, вроде платья для какого-то мероприятия. Но тяга к такому увлекательному и полезному для души делу – смотреть в хорошую увеличивающую оптику, и не только на людей, но и на птиц, животных, облака, звезды наконец – у нас осталась. Да и не только у нас. Оказалось, что это очень распространенное хобби.
Да вот хоть недавно! Ходили мы в гости к друзьям. Они – необычные легкие свободные люди. Художники. Она – просто невероятная красавица, влюбленная в своего мужа. Да вообще там все взаимно, прекрасная пара. Лена и Слава. Слава говорит, мол, сейчас поужинаем и я вам что-то покажу, хотите? Мы, конечно, хотели. Поужинали и с нетерпением – давай, Славка, показывай. Он вытащил бинокль, хороший, тоже цейсовский, говорит, смотрите воооон туда, на балкон того большого особняка, вот-вон, на третьем этаже, видите? Только так смотрите, чтобы вас не заметили.
Мы по очереди смотрели из-за портьеры, а там, на балконе этого самого особняка, стоит в казенной пижаме, синей с белым воротничком, дядя по имени Вавка К. Т. (мы его узнали), генеральный директор одной серьезной конторы NNN, уважаемый в городе, да что в городе, уважаемый в стране человек… ну нельзя сказать, что всеми уважаемый, ну как и за что сейчас уважают, не ясно, что ли? Когда выборы были в этом учреждении NNN, там по уставу условие одно было, что генеральный директор избирается пожизненно. И когда Вавку К. Т. выбрали пожизненно, он банкет закатил. И кто-то из его подчиненных произнес тост и от волнения или уже во хмелю сказал, что мол очень гордится, что Вавку избрали генеральным директором посмертно. Да. Короче, смотрим и видим, что этот вот известный многим человек стоит у себя на застекленном балконе и… подглядывает. Тоже в бинокль. Облизывается, поерзывает и подглядывает. И не за людьми на площади, не за облаками или собаками, а пялится в чужие окна многоквартирного дома напротив. Ма-ла-дец!