Борьба с подземной непогодой (журн. вариант)
— Такой ученый и такой молодой! — рассказывала она своим родичам в деревне. — Ни одного седого волоса, лоб чистый, высокий. И нос тонкий, красивый, с горбинкой. А какой обходительный, хотел меня провожать… только я убежала, неловко было.
Эти разговоры повторялись ежедневно, пока тетка Таси не сказала ей:
— Однако, я не против… пусть присылает сватов. Если он по душе тебе, препятствовать не будем.
Тася покраснела и замахала руками.
— Да что ты, что ты! Одно сватовство у тебя на уме. Как ты могла подумать? Он такой человек… такой человек…
— И мы не какие-нибудь — обиделась тетка. — Отец твой, покойник, — депутатом Райсовета был, в Петропавловске на съезде выступал. И дядя твой — лучший охотник на селе. Больше его никто мехов не сдает. У нас медвежьими шкурами все стенки обиты, а у начальника твоего — голые доски. Нечем ему гордиться перед нами.
— Ах, тетя, ничего ты не понимаешь, — вздохнула Тася.
С той поры она воздерживалась говорить о Грибове вслух. Но по вечерам, сидя над задачами, частенько задумывалась, забывала про вычисления и долго глядела на стену поверх тетрадки с мечтательной улыбкой на лице.
А Грибов? Трудно сказать, как он относился к Тасе. Грибов был человеком сдержанным, в обращении сухим и скупым на слова. Положение начальника обязывало (Грибов считал, что начальник не имеет права влюбиться в подчиненного, что это подорвет его авторитет). Но ему было приятно показывать свои работы Тасе, слышать удивленные возгласы, приятно было смотреть на ее миловидное личико, склоненное над тетрадкой, на тонкие брови, сдвинутые на переносице, а приятно было, угадавши растерянность ученицы, намеком подсказать решение и увидеть лестное восхищение в удлиненных глазах.
Отношение Таси к Грибову не изменилось с приездом Виктора, но Виктор отнимал у девушки очень много времени. Нужно было чертить схемы, переписывать журналы, проявлять снимки, готовить воск, золу, краску, подписи для модели. Притом же работа Виктора была понятнее и даже интереснее для Таси, она с неохотой отрывалась от воскового вулкана, когда наступали часы занятий.
— Если можно, через четверть часика, — говорила она Грибову.
Грибов сердился.
— Вы мешаете девушке учиться. Нельзя думать только о себе, — упрекал он Виктора.
— Но я успею. Александр Григорьевич, я приду чуть попозже.
Тася относилась к Грибову с великим почтением, но робела при нем. Уроки с ним были для Таси почти тягостны — она чувствовала себя такой неумелой и глупой. С Виктором совсем другое дело — с ним можно было поспорить, можно было даже пошутить, между делом спросить, как бы невзначай:
— А у вас осталась девушка в Москве?
Виктор хмурился, смущался:
— Что за глупости! Нет никакой девушки.
— А вчера вы дали мне переписывать журнал и там между страницами лежали стихи про какую-то Елену. Ее звали Еленой, Леночкой, да?
Виктор с возмущением говорил, что чужие бумаги читать невежливо и вообще надо работать внимательнее. Изображая раскаяние на лице, Тася пережидала, чтобы буря улеглась, потом начинала снова:
— Куда вы ходили с ней? В Большой театр?
Виктор вздыхал Один раз он пригласил Елену на «Пиковую даму» и напрасно прождал ее под колоннами вплоть до второго действия. И Тася вздыхала. Никто не посвящал ей стихи, должно быть, это очень приятно. И в театр ее не приглашали никогда. Пьесы она видела только в клубе в исполнении самодеятельных кружков, а сцену Большого театра — в кинохронике. Но это совсем не то, самой бы побывать там: войти в ложу 1-го яруса, сесть в кресло, облокотиться на бархатный барьер…
— Скажите, а можно пойти в театр в платье с короткими рукавами?
Немыслимо было вести такие разговоры с начальником станции. К Грибову приходила школьница, робко присаживалась на край табуретки, упавшим голосом докладывала:
— У меня не выходит N 273, Александр Григорьевич, там, где в конус вписана пирамида…
— Почему вы задержались сегодня? — спрашивал Грибов, глядя на часы. Тася рассказывала о сегодняшних работах Виктора… Грибов слушал, расхаживая по комнатке.
— Лавы — туфы, туфы — лавы, — говорил он. — Все это знали и Заварицкий, и Павлов, и Карпинский, великие умы, которые силой своей мысли пронизывали горы. Так развивается наука, Тася: мысль идет впереди, а приборы ее подтверждают. Если вы хотите стать настоящим ученым, вам нужно заниматься математикой всерьез. Математика приучает нас думать последовательно и точно. Давайте посмотрим, на чем вы застряли с этим конусом…
8.
Конечно, ученые и раньше знали, что Горелая сопка — типичный слоистый вулкан, сложенный лавой и туфом. Но только Виктору удалось открыть, что между слоями лавы прячутся здесь пласты самородной серы, что в одной жиле — богатая хромовая руда, а в другой — пустоты с кристаллами горного хрусталя.
Конечно, ученые и раньше знали, что в центре вулкана должен быть канал, по которому подымается лава, что застывшая лава часто закупоривает такие каналы, образуя каменные пробки. В 1902 году, например, во время извержения на Мартинике, вулкан выдавил пробку, и на вершине горы выросло что-то вроде обелиска, как бы памятник в ознаменование катастрофы. Этот обелиск видели, рисовали, фотографировали, о пробках писали все, но до Виктора никто не знал, как именно расположены пробки прежних извержений в действующем вулкане.
С особой тщательностью Виктор проследил вулканический канал, начиная с кратера. Почти от самого жерла шли удлиненные пещеры с раскаленными стенами. Между пещерами были трещины, иногда узкие расселины, иногда довольно широкие трубы. В полутора километрах ниже кратера основной канал изгибался двойным коленом. Именно здесь образовалась последняя пробка, наглухо закрывшая выход лаве.
Под этой пробкой аппарат обнаружил пустоту. Видимо, начавшая застывать, но еще не застившая лава нашла другой выход, и уровень ее резко упал. В канале остался каменный тампон. Так в стакане из-под простокваши остается ободок на том уровне, где была сметана. Все это Виктор узнавал постепенно, день за днем, маленькими порциями. Он сдерживал нетерпение, словно человек, который читает приключенческий роман на незнакомом языке со словарем и за вечер успевает перевести две-три странички.
Виктор работал последовательно, не разрешал себе забегать вперед. «Не меняй в пути планы» — говорил его учитель Сошин. Эти слова были обведены красным карандашом в дневнике. Виктор вел съемку послойно от вершины к подножью. В первое время он успевал заснять за день пласт толщиной метров 100-120, но чем дальше от кратера — тем шире становился вулкан. На уровне каменной пробки Виктор работал целую неделю и целую неделю вся станция старалась угадать, что же будет найдено ниже.
А там обнаружилась огромная пустая камера, целая пещера. В ней без труда можно было разместить средневековый собор или 20-этажный дом. Дно у пещеры было совершенно гладким и под ним канал исчез, во всяком случае, Виктору не удалось его обнаружить.
Виктор несколько дней проверял себя. Наконец, решил, что ошибки нет и можно продолжать съемку. Он еще раз измерил местоположение гладкого дна пещеры. И тут неожиданно выяснилось, что за эти несколько дней дно поднялось на три метра.
Как это можно понять? Только так: на дне пещеры жидкая лава. Она прибывает, и уровень ее поднимается. Весь канал под пещерой заполнен лавой, поэтому его не удалось обнаружить. Лава обычная — базальтовая. Она не выделяется среди окружающих ее пластов твердого базальта. Чтобы отличить жидкую лаву от застывшей, нужна специальная съемка. До сих пор Виктор не производил таких съемок. Но можно попробовать.
Станция взволнована. Лава стоит на высоте двух километров. За несколько дней она поднялась на три метра. Скоро она заполнит пещеру и подойдет к пробке вплотную. Что произойдет тогда? Не приближается ли извержение?
