Борьба с подземной непогодой (журн. вариант)

— По настоящему, надо не проверять, а продолжать, — сказал Ковалев. — Аппараты у нас есть, как они ставятся, я знаю, видел тысячу раз, помогал, сам выравнивал. Пожалуй, аппарат я настрою. Но что и как снимать — не знаю. Какие-то расчеты были у Виктора. А расшифровка совсем темное дело.
— Он смотрел на пятнышки и прямо диктовал, — вставила Тася, — этому надо учиться в институте.
— Но, возможно, при аппаратах есть инструкция, — предположил Спицын — Мы могли бы разобраться все вместе.
А жена его тотчас же возразила: — Трудно сейчас разбираться, самое горячее время. Да и Грибов не даст. У него свой план наблюдений.
— А мы не позволим ему ставить палки в колеса. Он все время мешал Шатрову, теперь радуется, небось, — сказал летчик.
Как раз при этих словах дверь отворилась и в столовую вошел Грибов.
— О чем речь? — спросил он отрывисто. — Телеграмма? Покажите.
Грибову совсем не нужно было измерять пепел. Он ушел, чтобы подумать наедине. Эти дни были для него катастрофическими. Погибший Виктор победил его. Грибов лежал на обеих лопатках и понимал это.
Он был немногословен и сдержан. Его считали холодным человеком, с рыбьей кровью. На самом деле, Грибов был решителен, смел, дерзок, даже азартен. По характеру он был страстным бойцом, но вел сражения мысленно, в голове. Он был неустрашим в мыслях — это нужное качество для ученого. Грибова оценили еще в институте; его дипломный проект опубликовали, как научную работу. Способности математика сочетались в нем со способностями юриста. Он легко видел слабости противника, побеждал в спорах всегда, хотя не всегда был прав. Полеты мысли увлекали его. Он разил и упивался своей силой…
И вдруг — осечка… И не мелкая случайная ошибка, а глубокое поражение. Талант и умница Грибов не сумел предсказать ничего, извержение предсказал вчерашний студент Виктор. Виктор был опытнее? Нет. Способнее? Нет. Старательнее? Нет. Методичнее? Нет. Не Шатров победил Грибова, а метод Шатрова победил. Искусный ямщик безнадежно отстал от самолета. Все его мастерство спасовало перед новой техникой. Грибов — не первый. В сущности, каждое усовершенствование отменяет чье-то мастерство. На заре капитализма это было трагедией. Новая машина отнимала у ремесленников работу. Люди бунтовали против машин, ломали их во имя устаревшего, но привычного труда. В нашей стране изобретения не обездоливают никого, но они заставляют переучиваться. В это положение попал Грибов. Перед ним стал вопрос: что он должен делать — не как мастер своего дела, не как автор и защитник собственной теории, а как начальник, отвечающий за порученную ему станцию. Ломать все планы, идти за Виктором? Грибов честно старался найти правильный путь, а голова его еще работала в прежнем направлении, еще таилась в нем обида за свои незавершенные и ставшие ненужными замыслы, за свое, с таким трудом добытое, умение.
Часа два бродил он по сугробам черным от пепла, но под конец замерз и решил идти домой, потому что о научных методах трудно рассуждать, когда у тебя коченеют ноги. Грибов вернулся на станцию и в сенях услышал нелестный разговор о себе.
— Неприятный тип — этот Ковалев, — подумал Грибов. — Давно надо было поставить его на место. Предлагает то, что я хочу предложить, и меня же хулит.
Но эти мысли тотчас же подавило привычное педагогическое: как должен держать себя начальник — обрезать, или не замечать? Пожалуй, лучше не замечать.
— О чем речь? — спросил он. — Телеграмма? Покажите.
Он трижды медленно перечел телеграмму, обдумывая, как распределить работу. Выполнить просьбу Дмитриевского можно. Бумаги упакует Тася, девушка она аккуратная, не потеряет ни одного листочка. Биографию можно поручить Петру Ивановичу. Старик любит воспоминания, он напишет с чувством. Только надо проследить, чтобы не слишком копался. Труднее продолжить съемки. Спицына права: время горячее, работы по горло. Кого же оторвать? Тася не годится — она не знает ни геологии, ни техники. Ковалев в аппарате разберется, но он не геолог. Возле него должен стоять знающий человек и указывать, что и где снимать. Катерина Васильевна занята больше всех. Петр Иванович сравнительно свободен но он человек медлительный и пожилой. С его сердцем лазить по горам опасно. Значит остается…
— Материалы мы отошлем, — сказал Грибов вслух. — Тася упакует, Ковалев отвезет в Петропавловск. Но статью о Шатрове я предлагаю написать здесь. Я знаю профессора Дмитриевского. Дмитрий Васильевич добросовестный и деловой человек, но очень занятой. Начатая статья может пролежать у него в столе полгода. Мы сделаем быстрее. Статью я беру на себя. Кроме того, пока не прислали заместителя Шатрову, нужно кому-нибудь изучить аппараты и продолжать его работу. Это я тоже беру на себя, поскольку у всех других определенные обязанности.
— А, может лучше я возьмусь за это. Я технику знаю и видел, как Виктор работал, — возразил Ковалев.
— На аппаратах самостоятельно могут работать только знающие геологию, — сказал Грибов с раздражением.
— Ну тогда установим сроки, когда мы обсудим статью, — не унимался Ковалев.
В его прищуренных глазах Грибов увидел глубокое недоверие.
— Допустим, на аппараты 10 дней, на статью — еще 10 — сказал Грибов, не повышая голоса, и вышел в лабораторию.
— Десять дней — не велик срок. Посмотрим, как он возьмется за дело, — сказал летчик за его спиной.
В тот же вечер, разбирая вместе с Тасей папки Виктора, Грибов неожиданно спросил девушку:
— Скажите, Тася, довольны ли мной товарищи?
Тася была смущена Кажется, это был первый вопрос Грибова, не относящийся к работе Как ей быть, отвечать честно или щадить?
— С вами трудно, — сказала она — Вы отделяете себя. Про вас говорят: «Его прислали сюда служить, а он держится так, как будто эту станцию подарили ему».
— Кто говорит? Ковалев? — Тася почувствовала, что перед ней приоткрылась дверка в сердце Грибова. Можно было сказать: «Да», можно было осудить Ковалева, вступить в союз с Грибовым польстив его самолюбию. Но нет, Тася не хочет дружбы основанной на слабостях. Она не унизит Грибова, потакая ему.
— Все так думают, — говорит она громко — И я тоже.
Она держит голову высоко, но не видит Грибова. Слезы туманят ей глаза.
— Хорошо, — говорит Грибов сухо — Можете идти. Мы закончим завтра.
  
3.
 
Гибов лежал на спине и широко раскрытыми глазами глядел на синий прямоугольник окна. Начинался рассвет. Из тьмы проступали пазы бревенчатых стен, тумбочка, кровати. На одной ворочался и скрежетал зубами во сне Ковалев, другая была пуста Хозяин покинул ее. О нем, ушедшем раздумывал Грибов.
Виктор разбил его дважды — как специалист и как человек. Виктора все любили и уважали, его, оказывается, считают зазнайкой. Как сказала Тася: «Прислали сюда на службу, а он ведет себя, будто эту станцию подарили ему». Несправедливые, слепые люди. Его считают эгоистом, а для него работа — выше всего. Почему они не заметили? Потому что он не хвастал, не говорил красивых слов? Но он еще докажет. А как? Слова никого не убедят. Надо выполнить обещание — через двадцать дней написать статью, через десять — выйти в поле с аппаратом. За десять дней изучить подземную съемку — задача не из легких. Так зачем он теряет время? Скоро утро. Все равно он не спит.
По ночам движок не работал, электричества на станции не было. Грибов зажег жужжащий фонарь, при его свете поставил на обеденный стол два аппарата — самый большой, с экраном, и один из маленьких, — вынул из-под крышки инструкции, разложил найденные вечером конспекты Виктора.
— Романтика кончилась. Слово имеет технология, — сказал он вслух, беря в руки отвертку. Он не понимал еще, что дорогая ему творческая догадка нужна одинаково при истолковании любых фактов, и увиденных глазами, и доставленных приборами.