Дневники русских писателей XIX века: исследование

Две странички, сохранившиеся от записей начала 20-х годов, отражают беседы и споры на политические темы и отклики на злободневные европейские события в кругу будущих декабристов.
Несохранившийся «Кавказский дневник 1829 г.», реконструированный Я.Л. Левкович, живописует путешествие Пушкина в Арзрум и служит вспомогательным материалом для известного очерка.
Наиболее полно сохранился петербургский дневник 1833–1835 гг., который по своей жанровой принадлежности может быть отнесен к дневнику светской жизни.
Таким образом, дневник Пушкина представляет собой сложное жанровое образование, в котором отсутствует единая линия развития.
Зыбки и жанровые границы дневника: он от начала до конца остается на грани заметок на память, отдельных мыслей, портретов современников. Не случайно, что некоторые записи впоследствии оказались в произведениях других жанров. Например, анекдот о Давыдове, открывающий дневник 1815 г., позднее попадает в «Table talk» («Застольные разговоры»).
Жанровая пестрота дневника Пушкина свидетельствует не столько о творческой неразработанности этого непродуктивного у автора «Евгения Онегина» рода литературы, сколько вскрывает тот громадный потенциал, который заключал в себе дневник и который был реализован в послепушкинскую эпоху. Здесь линии Пушкина-поэта и Пушкина-прозаика совпадают с линией Пушкина-автора дневника, который, как тот и другой в определении судьбы последующей русской литературы, стоит у истоков жанрового богатства дневниковой прозы.
Специфика дневника как пограничного жанра, стоящего на стыке большой литературы и бытовых форм письма, обусловила и эстетику дневникового слова. Находясь между прозаическо-бытовым и художественным словом, слово литературного дневника может выступать в трех функциях – как информативное, аналитическое и эстетически нагруженное. В отличие от слова художественной прозы дневниковое слово несет большую информационную нагрузку, но обладает меньшими выразительными возможностями. Перераспределение функции слова зависит от жанра дневника и творческой задачи автора.
Поливалентность пушкинского слова находится в прямой зависимости от жанровой динамики его дневника. Информативное слово в нем превалирует, но его преобладание не всегда является качественным. Информативная интенсивность слова повышается в кратких записях и убывает в пространных.
От дневника 1824 г. южного периода сохранилось несколько скупых строчек. Но каждая из них обладает предельной информационной насыщенностью, так как связана со знаменательными или поворотными событиями в жизни поэта: смерть Байрона, отъезд и приезд в Михайловское, письмо Воронцовой. Для Пушкина, писавшего дневник для себя, подобные события не требовали развернутого изложения, они переживались эмоционально, оставляя в дневнике лишь неглубокие отметины, по которым впоследствии нетрудно было в полном объеме восстановить в памяти каждое из них.
Аналитическое слово в целом не свойственно пушкинскому дневнику. Оно встречается лишь в записях 1831 г., посвященных холерным бунтам. Эта часть дневника отличалась от других тем, что должна была служить материалом для несостоявшейся газеты. Диссонирующий характер интонационного строя записей бросается в глаза. Здесь обычное информационно-аналитическое слово облечено в форму императивного требования, что противоречит интимному характеру жанра, внося в дневник чуждый ему элемент публицистики: «<…> сие решительное средство <…> не должно быть всуе употребляемо»; «Народ не должен привыкать к царскому лицу»; «Царю не должно сближаться лично с народом»; «Уничтожьте карантины» (с. 16–17). Однако именно от этой пушкинской записи тянется нить к политической публицистике «Дневника писателя» Достоевского.
В дневнике Пушкина эстетически нагруженное слово встречается в двух разновидностях – как единичное вкрапление в информационно-повествовательный контекст и как организованное целое, обладающее смысловой самостоятельностью.
Первый вид призван мобилизовать художественно-выразительные возможности слова и аналогичен курсиву с его смысловой акцентировкой. Так, в записи от 2 июня 1834 г. благодаря одному вскользь брошенному слову сухая информативная фраза вдруг приобретает образную эффектность: «Вчера вечер у Катерины Андреевны <…> Говорили много о Павле I-м, романтическом нашем императоре» (с. 35).
В дневнике представлен ряд портретных характеристик современников Пушкина – А. Иконникова, А. Шаховского, В. Кочубея, С. Уварова. Созданные в разные жизненные эпохи поэта, они тем не менее выделяются на общем фоне, так как представляют собой автономные речевые образования, в которых эстетическое начало преобладает над информативно-повествовательным. Законы жанра не позволяли дать объемные психологические портреты известных людей; они намечены силуэтно, главным образом методом нанизывания характеристических деталей, и порой напоминают пушкинские рисунки-карикатуры на полях рукописей. Показательно, что портреты создавались поэтом как на начальной, так и на завершающей стадии ведения дневника. Они раздвигали рамки жанра и усиливали его выразительные возможности художественно-эстетическим элементом.
Эстетически нагруженное слово встречается в дневнике и в необычной функции. Будучи переведено из поэтического контекста в прозаический, оно утрачивает выразительные свойства и, как в зеркальном эффекте, поворачивается в отражении. Такой эффект производит запись от 19 ноября 1824 г.: «Вышед из Лицея, я почти тотчас уехал в Псковскую деревню моей матери. Помню, как обрадовался сельской жизни, русской бане, клубнике и проч., но все это нравилось мне не долго» (с. 14). Это – авторская парафраза LIV строфы I главы «Евгения Онегина» «Два дня ему казались новы уединенные поля <…>».
Таким образом, сугубо прозаический, бытовой язык дневника под пером Пушкина теряет будничное однообразие благодаря удачно встроенному эстетически значимому слову.
Типологически дневник Пушкина стоит в экстравертивном ряду образцов данного жанра. Сам автор отметил в дневнике это свойство своего характера: «Я любил и доныне люблю шум и толпу <…>» (с. 14). Поэтому записи, передающие внутренние переживания, почти отсутствуют у поэта. Дневник является хроникой внешней, публичной жизни Пушкина.
Однако дневник как средство отстраненной самохарактеристики не обладал для Пушкина самодостаточностью, что побуждало поэта на поиски дополнительных средств выражения. Одним из них стал автопортрет. Автопортретные рисунки дополняли, а порой и замещали дневник. В них «внешний» Пушкин вырисовывался силуэтно. Из взаимодействия графических и словесных средств создавался целостный образ личности поэта.
Крупнейший исследователь графики Пушкина А.М. Эфрос еще в 1930-е годы отметил эту особенность рисунков поэта: «Это дневник в образах, зрительный комментарий Пушкина к самому себе» [36].
Так же, как и дневники, автопортреты отражают меняющийся облик поэта. Дневниковый абрис в основном совпадает со стилистикой рисунков соответствующих периодов. Подобно зыбкости и неустойчивости дневникового материала в рисунках Пушкина отсутствует линейно-объемное постижение формы. Они в основном представляют собой контурный профиль.
Самый ранний автопортрет относится к 1816–1820 гг. На нем изображен Пушкин-лицеист. Как бы в pendant к форме лицейского дневника образ поэта дан в нем не в виде строго выдержанной замкнутой линии, а сочетает линеарность с пунктиром, которым намечены затылок и воротник мундира, – намек на незаконченность образа.
Погрудный портрет 1821–1822 гг. представляет Пушкина размышляющего. Взгляд его выразительных глаз направлен внутрь, в себя. Он как бы переносит нас в атмосферу напряженных политических и философских споров, в которой находился поэт в период южной ссылки и которая нашла отражение во фрагментах дневника той поры, написанных на французском языке.
Стилистика рисунка меняется в серии автопортретов, созданных под впечатлением путешествия в Арзрум. На них запечатлен Пушкин верхом, в бурке, круглой шляпе и с пикой. Рисунки выполнены в усложненной графической технике, приближенной к пластической моделировке: здесь использованы контурная линия, штрих и пятно. Сделана попытка передать движение.