Дневники русских писателей XIX века: исследование

Однако как художнику, создателю типов (пусть порой отрицательных), автору «Княжны Зизи» должен быть чужд односторонний взгляд на человека. И в дневнике, несмотря на приверженность Одоевского влиятельному направлению эпохи, то тут, то там встречаются попытки подняться над «частным» и «преходящим» в человеке и обозреть его с разных сторон. И если такие попытки не приводят к созданию полноценного конструктивного образа, то причину этого следует искать в противоречии между эстетическим чувством автора и жанровой природой дневника как хроники ежедневных событий.
В случае, когда образ не укладывается в рамки расхожих суждений о нем или в социально-иерархическую страту, он содержит в себе богатое эстетическое начало, правда, не выраженное, а в виде потенции. Писатель лишь намекает на него, помечает одним или двумя легкими штрихами: «Петров-Батурин – любопытная личность в остроге; лейб-гусарский офицер» (с. 224).
Образ автора в дневнике подвержен тем же изменениям, которые претерпел в 60-е годы жанр в целом. Прямые самовысказывания Одоевского в «хронике» практически отсутствуют. Его образ создается посредством косвенных характеристик и свидетельств других людей, приводимых в тексте записей. Данную тенденцию усиливает и то обстоятельство, что Одоевский, как уже было показано выше, начал дневник в зрелом возрасте, испытывая свойственные его летам психологические изменения. Мнения посторонних людей были для него не менее важны с этой точки зрения, чем самоощущения и самооценка. В дневнике образ автора дается отстраненно. Он выступает чаще не как субъект, а как объект повествования. Интерес к чужому мнению вообще, свойственный эпохе, в частности распространяется и на личность самого автора.
Многообразны источники, из которых Одоевский черпает мнения о себе. Это статья кн. П. Долгорукова, которая полностью приводится в записи под 24 ноября 1860 г.; высказывания некой Антоновской, квартиросъемщицы в доме Одоевского, в записи под 26 декабря того же года. Порой автор конструирует свой образ, прибегая к полемике с критиками, мнения которых также дословно приводятся в «хронике». Создается впечатление, что Одоевский намеренно отыскивает и с жадностью ловит на ходу всякое суждение о себе и своей частной жизни, чтобы поскорее занести его в дневник: «Про меня, после многих толков, рассказывают <…>» (с. 143); «В клубе зашел разговор (без меня), что ужасно скверно пишутся сенатские записки и что я над ними глаза порчу» (с. 174); «В «Будущности» <…> посвящена мне следующая любопытная статейка <…>» (с. 117).
Разноголосица, многообразие мнений эпохи отражаются и на образе автора. Как и другие образы его хроники, он сам становится объектом односторонних оценок, следствием которых является утрата целостности. Как у художника с философским складом ума подобные крайности вызывают у Одоевского удивление, которое выражается графически: «В шахматном клубе, говорят, на меня напали – и Лесков заступился. Ведь это очень забавно: псевдолибералы называют меня царедворцем, монархистом и проч., а отсталые считают в числе красных!» (с. 147).
Типологически дневник принадлежит к интровертивной разновидности этого жанра: «хроника» в основном сосредоточена на изображении внешних событий. В этом отношении она выделяется на фоне других продуктивных жанров в творчестве писателя. «Любомудр»-шеллингианец, философ и романтик Одоевский всегда интересовался «внутренним» человеком. И эта позиция находит подтверждение в одной из записей дневника: «Нет ничего интереснее второй жизни человека; внешняя жизнь выставлена напоказ всем. Внутренняя же, вторая жизнь есть скрытая основа, которая управляет всем существованием человека» (с. 146).
Однако в своей практике «хроникера» писатель оказывается далеким от того, чтобы применять свой излюбленный художественно-философский принцип. Этому есть несколько причин, о которых говорилось выше: далекая от установившегося порядка эпоха, замысел и творческая установка автора, наконец, жанровая природа «хроники»-дневника.
Правда, Одоевский в своих записках далек от механической фиксации событий. Аналитическое начало если и не преобладает, то явно присутствует в дневнике. Но в анализе Одоевскому не удается дойти до основ, глубин «текущих» явлений. Как человек другой эпохи он многое не в состоянии понять и правильно оценить. Порой ему просто не хватает времени для того, чтобы разобраться в сути события по причине его мимолетности. Этим вызвана фрагментарность, логическая незавершенность ряда записей. Кажется, что писатель оставляет их осмысление на «потом». Действительность преподносит новые факты, которые просятся на страницы журнала. Мысль не поспевает за ходом исторического времени, и «философствование» «по поводу» постоянно откладывается.
Одоевскому, может быть, и удалось бы проникнуть в суть происходящего, возьми он для анализа какой-нибудь сегмент исторической действительности. Но любопытство, желание охватить и запечатлеть как можно больше событий не позволяет вовремя остановиться и проанализировать случившееся. А справиться с таким объемом материала не представляется возможным. Поэтому его уделом до конца остается хроникерство. Даже в тех немногих записях, которые посвящены собственной, государственной и литературной деятельности и частной жизни, писатель не доходит до глубинного анализа проблем, оставаясь все время на поверхности.
Жанровое содержание хроники укладывается в определение дневника общественно-политической жизни. Замысел журнала Одоевского в точности соответствует его исполнению.
Дневник начат в период интенсивной подготовки крестьянской реформы. На его страницах нашли отражение важнейшие события того времени: общественные движения, тверская дворянская оппозиция, студенческие волнения 1861 г., польская тема, покушение и казнь Каракозова, политическая борьба эпохи «великих реформ».
Особое место в дневнике занимает тема сенаторства Одоевского. Ее преподнесение почти лишено личного оттенка. Она дается в контексте других событий в общем для всего произведения ключе. Одоевский выступает здесь не просто свидетелем, но активным участником происходящего. Его «сюжетная линия» встроена в движение исторического потока.
Злободневность и публицистическую остроту записям придает то обстоятельство, что источником информации для Одоевского преимущественно служат свидетельства очевидцев. При этом автор сортирует информацию, выбирая из всего многообразия материалы общественно-политической тематики. Это относится и к фактам личной жизни автора, который предстает на страницах своего дневника не как частное лицо, а в качестве государственного деятеля, человека определенных политических воззрений, потомка Рюриковичей. Реже – как известный литератор и музыкальный критик, собиратель древностей или осколок философской культуры 1820-х годов.
Из всех составляющих дневника как жанра наиболее радикальные изменения в 60-е годы произошли в методе. Оживление общественной жизни и вызванный им поток информации вынуждает хроникеров менять принципы отбора материала для своих дневников. Авторы уже не довольствуются личными наблюдениями; они все чаще обращаются к другим источникам и насыщают страницы своих журналов говором улицы, газетными сообщениями, авторитетными мнениями других лиц.
Впервые в истории жанра мы видим в дневнике Одоевского калейдоскопическую картину информационного изобилия. Кажется, писатель ловит любое мало-мальски правдоподобное сообщение и старается поскорее занести его в свой журнал. Порой он даже не брезгует такими источниками, которые еще недавно показались бы сомнительными для человека его круга, воспитания и культуры. Но, по замыслу автора, «хроника» должна вмещать в себя решительно все – в этом ее назначение.
Встает вопрос о достоверности источников информации и степени доверия к ним Одоевского. Почему маститый писатель, сенатор, человек высокой философской культуры рядом с сенатскими дебатами располагает сплетни Гостиного двора и «жареные» факты бульварной прессы? Разгадку этого психологического феномена нужно искать в необыкновенно возросшем доверии к свободному слову. Одновременно к старым источникам информации кредит доверия был здорово подорван. Официоз утратил то магическое воздействие на сознание человека, которым обладал в недавнем прошлом.