Дневники русских писателей XIX века: исследование

Здесь проглядывает не то полная творческая беспомощность профессора изящной словесности, не то архаизм его художественного мышления. Во всяком случае, те немногие описания, которые имеются в его путевом дневнике, отдают сентиментальным примитивизмом: «Нам отвели премиленькую комнату в хорошеньком настоящем швейцарском шале <…> Немножко правее из-за зелени выглядывает прелестный домик, где пьют сыворотку» (II, 131); «Слева – отлогие берега, слегка холмистые, усеянные прелестными домиками и виноградниками <…> Мимо беспрестанно мелькали прелестные городки <…>» (II, 139); «Мы все пешком отправились к дому, который я теперь уже могу назвать вполне нашим. Домик оказался небольшой, но очень миленький, уютный, удобный. Мой кабинет чистенький, светлый – прелесть» (II, 201).
Встречающиеся в описаниях природы сравнения выглядят банальными и натянутыми: «Солнце льет свой свет на Юнгфрау, и она блестит радостно в своих снежных одеждах, как невеста, приготовляющаяся к венцу»; «Юнгфрау на минуту обнажила свои передние белоснежные члены и опять, как будто застыдясь, прикрыла их непроницаемым облаком» (II, 132); «На мгновение только проглянуло солнце, вспыхнула радуга и перекинулась через Альпы, как орденская лента через плечо кавалера» (II, 136–137).
Как сами путешествия были исключением из статично-однообразной жизни Никитенко, так и жанр описаний стилистически диссонировал с устойчивой речевой структурой текста дневника. Попытка Никитенко создать автономное стилевое образование внутри выработанной и отшлифованной формы была эстетически неудачной вследствие консервативности его языковой манеры.
Эволюция. Интенсивное развитие дневникового жанра в XIX в. естественно включало в себя существенные изменения различных его элементов. Несмотря на устойчивость эстетических и философских взглядов Никитенко, в решающей мере определивших структуру и содержание дневника, некоторые составляющие его летописи были подвержены этой тенденции. Главные направления эволюции уже были отмечены в ходе предыдущего анализа. Теперь остается лишь систематизировать их.
В эволюции дневника есть два рода изменений – универсальные и индивидуальные. Первые свойственны жанру в целом и накапливаются независимо от личности автора. Вторые присущи только данному литературному образцу.
Первым общезначимым изменением было функциональное. Переход от ранних дневников (1819–1824 гг.) к зрелым означал преодоление стадии психологической индивидуации в жизни автора. Внутренние изменения личности были спроецированы на литературную форму таким образом, что функция замещения психологических содержаний юношеского сознания преобразовалась в функцию отражения событий внешнего мира и душевной жизни, передаваемой отстраненно.
Следствием этого на первом этапе эволюции было изменение пространственно-временных форм протекания событий. Субъективно-психологическое время переходит в строго ограниченные рамки хронотопа с периодическими выходами в мир большого пространства и времени. На стадии активизации душевной жизни автора в поздних дневниках наблюдается сужение границ внешнего мира и анализ событий вне физических пределов, в форме переживания их как психических фактов.
К индивидуальным особенностям эволюции дневника Никитенко прежде всего относится изменение структуры образа человека. В последние 15 лет целостная характеристика все чаще заменяется односторонним подходом, в котором преобладают негативистские тенденции.
Другие жанровые элементы дневника – типология, метод, стиль, жанровое содержание – на протяжении 50 лет практически оставались неизменными. Это объясняется тем, что все они зависят от личностных характеристик автора и применительно к Никитенко служат выражением устойчивости мировоззрения, психологического типа и социального статуса автора.
 
Александр Иванович
ГЕРЦЕН
В творческом наследии герценовского круга центральное место занимают художественно-документальные жанры: воспоминания, дневники, письма. Интерес к ним был сформирован как семейной традицией, так и бытовавшими в молодежно-студенческой среде формами общения – кружковыми беседами, чтением, дружескими исповедями и клятвами-признаниями.
Помимо широко известных мемуаров Герцена и циклов его писем («Письма из Франции и Италии», «Концы и начала», «Письма к старому товарищу»), к данному ряду принадлежат воспоминания Тучковой-Огаревой и ее дневник, «Исповедь» Н.П. Огарева, дневники жены Герцена Натальи Александровны и его дочери (Таты) [40].
Популярность этих форм и их преобладание над жанрами, созданными художественной фантазией, объясняются повышенным интересом поколения людей 1830-х годов к проблеме внутреннего содержания личности и ее исторического самоосуществления. Сознание людей 30-х годов формировало три мощных культурных потока: духовная культура романтизма, классический немецкий идеализм и французская историческая школа эпохи Реставрации. Из синтеза этих начал образовались взгляды передовых людей последекабрьской эпохи на соотношение личности и социума. Но отсутствие в стране элементарных форм общественности вынуждало молодое поколение переносить решение актуальных социальных проблем в интимный кружок духовно и родственно близких людей и придавать им литературно-философский характер.
Бытовые формы письма и дневника (следы «шалости», по выражению писателя), широко распространенные на начальном этапе, впоследствии перерастали в жанры пространного мемуарно-исторического повествования, которое подводило итог деятельности целого поколения и отдельной личности («следы жизни»). С этой точки зрения дневник служил своего рода подготовительным этапом: на его материале апробировались приемы самоанализа, он фиксировал первые шаги на пути философско-исторического осмысления личностного опыта.
Все дневники Герцена можно разделить на три неравные группы, среди которых наибольшее значение по объему и содержанию имеет первая. Дневник 1840-х годов начат на переломном этапе, когда писатель осознал значение критического возраста в жизни человека: «25 марта <1845 г.> Тридцать лет! Половина жизни. Двенадцать лет ребячества, четыре школьничества, шесть юности и восемь лет гонений, преследований, ссылок. И хорошо, и грустно смотреть назад» (т. II, с. 201).
Как и через десять лет Л. Толстой, Герцен намечает четыре эпохи в формировании личности, границы которых соответствуют индивидуальным психологическим, семейным и социальным условиям. В этом заключается функциональное родство раннего дневника Герцена с дневниками других авторов, но здесь начинается и его отличие от них.
Одной из важнейших функциональных закономерностей дневника является отражение в нем процесса психологической индивидуации. Те дневники, которые начинают вести в юношеском возрасте, обычно фиксируют стадии роста сознания, освоение духовного наследия прошлого в форме выписок из книг и обширных комментариев к ним, прописывание моральных правил с параллельной критикой собственных недостатков. Все эти приемы встречаются в дневниках предшественников и современников Герцена (А.Х. Востоков, В.А. Жуковский, Н.И. Тургенев, A. B. Никитенко, Л.Н. Толстой, И.С. Гагарин и др.).
Герцен приступил к ведению дневника в том возрасте, когда индивидуация завершена, когда пройден значительный этап жизненного пути и автор вступил в полосу творческой активности. Дневник уже подводит определенный итог, а не намечает первую программу действия, как у вышеназванных авторов. Однако Герцен принадлежал к тому редкому психологическому типу людей, у которых внутренний, духовный рост интенсивно продолжается длительное время. Дневник и был начат на новом этапе духовного подъема: «Кажется, живешь себе так, ничего важного не делаешь, semper idem ежедневности, а как только пройдет порядочное количество дней, недель, месяцев – видишь огромную разницу воззрения. Доселе я тридцать лет не останавливался. Рост продолжался, да, вероятно, и не остановится. В последнее время я пережил целую жизнь <…>» (т. II, с. 269).