Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов
— Зачем быть таким угрюмым? — сказала она. — Разве не приятнее и тебе самому, и окружающим, если с виду ты будешь более довольным? — Не дождавшись от него ответа, она продолжила: — К тому же в конечном счете это воздействует и на внутреннее «я», по крайней мере, так утверждается в великолепной работе по психологии Уильяма Джеймса и Лэнга.
— Это ты на своих курсах набралась? — спросил он.
— Да, на курсах, мистер Меланхолик, — быстро ответила она, не намереваясь менять свой настрой.
Она готова до последнего сражаться за то, чтобы быть счастливой, понял он. Ее улыбка была усилена решимостью; эта улыбка бросала ему вызов. В любых обстоятельствах, при любой реакции она сохраняла свою веру; он ничего не добьется.
В этом доме, подумал он, в моем собственном доме, я не могу даже впасть в уныние. Во всяком случае, явно. Это недозволительно. Как мусор. Выметается за дверь.
Она стала двигаться чуть быстрее. Ее руки так и летали от масленки к кофейной чашке, затем к салфетке. Сколько бодрости, подумал он. На что она направится, когда сквозь меня цветы прорастут? И не маргаритки, а вонючки. Вообрази–ка ее у моей могилы с охапкой цветов из сада, что она разбила за домом, с розами и всем таким прочим, а там запашок — с ног валит. Он рассмеялся.
— Ах! — воскликнула она.
Наблюдая за ней, он вдруг обратил внимание на то, что она намного моложе его. Разумеется, он и так знал об этом, данный факт никогда не утаивался. Но обычно он не особо о нем задумывался. Ее руки. По–прежнему гладкие. Что ж, ей не приходилось четырежды в день оттирать их растворителем. Кто мыл полы в доме? Два раза в неделю к ней приходила цветная девушка, которая делала всю тяжелую и грязную работу. Лидия же только вытирала пыль, мыла посуду, ходила за покупками и готовила; все остальное время она была вне дома: училась.
— Что ты изучала? — спросил он. — Сегодня?
— Тебе интересно? — сказала она веселым голосом.
— Конечно, — сказал он. — Ведь я за это плачу.
— Деньги, — сказала она, — являются мерилом достоинства в обществе варваров, которые осознают себя, когда видят священную дощечку в храме, сделанном из золота.
Ее взгляд устремился прямо на него. Взгляд, лишенный робости.
Он сказал:
— В обществе варваров и ты займешь выдающееся место, ждать недолго.
Глаза ее не шелохнулись. Продолжали наблюдать.
— Тридцать пять тысяч долларов, — сказал он с такой яростью, что ее улыбка наконец угасла. — Почему бы тебе не учредить фонд? Фергессоновский Фонд для Бездельников. Платить бездельникам, чтобы весь день спали. — Он повысил голос. — В гостиной! — прокричал он. — На кушетке. — Голос задрожал на грани визга. — Здесь, в моем доме!
Она ничего не сказала. Смотрела на него.
— Может быть, мне пойти к Луису Мальзоне? — сказал он. — К моему поверенному? Может быть, похлопотать и вложить деньги в облигации?
Но почему? — спросил у самого себя. Потому что в любом случае она их в конце концов получит, ни за что, за ничегонеделанье. А он, за все, что он сделал, — что получал он?
Но его одолевала усталость. Он ел булочку, намазав ее маслом — настоящим маслом. И все это время она за ним наблюдала.
— Расскажи мне об этой твоей стычке с Элом, — сказала она.
Он ничего не ответил. Он ел.
— Это она стала причиной твоего столь всеобъемлюще неверного взгляда на истинное положение вещей, — сказала она.
При этих словах он рассмеялся.
— Этот тип… — сказала она. — Такая намеренная растрата жизненных сил, каковую он проявляет. А его отношение к другим по тому или иному поводу в действительности основывается на его собственной внутренней реальности. Когда он и его жена — к которой, как ты знаешь, я отношусь с большой заботой — пришли к нам на обед в то воскресенье, то мое о нем впечатление усилилось как никогда прежде.
— Какое впечатление?
— Разве тебе не известно мое впечатление? — сказала Лидия. — Если так, то я не знаю почему. В прошлом я приложила немало усилий, чтобы обсудить это с тобой. Как долго он арендует стоянку рядом с тобой для своих машин? На данный момент уже много лет. На протяжении этого периода времени я наблюдала происходящие в тебе перемены. Это не случайное совпадение. Что я отметила, когда ты сегодня пришел домой? Что у тебя дурное настроение. Мне такое настроение знакомо. Прежде ты не так часто возвращался домой расстроенным. Что он в твоей жизни? Он обозначает для тебя абсолютную глупость, безнадежную. Этот тип делает сам себя глупым. Но вот ты совершенно безосновательно возлагаешь на себя ответственность.
Подняв взгляд, он увидел, что она указывает на него пальцем и хмурится.
— Поскольку, — сказала Лидия, — он испортил себе жизнь ничегонеделаньем, ему удалось заставить тебя чувствовать, что ты ему чем–то обязан, но на самом деле ты обязан выставить его. Заставить его уйти.
— Лишь потому, что он плохо одевается, — сказал Фергессон.
— Что, дорогой мой?
— Господи, — сказал он. — Он опрокинул эту чертову пепельницу. Как насчет этого? Все это мудрствование, знаешь, из–за чего оно? Из–за того, что он опрокинул пепельницу, когда пришел сюда в первый раз. А еще — из–за того, как он одевается.
— Прошу прощения, — сказала Лидия. — Потому что я лучше знаю, мой дорогой. В нем есть презрительность. Вот скажи мне. В чем состоит его предпочитание?
Он не понял; его жена перешла на свою быструю греческую манеру речи, а когда это происходило, когда она впадала в такое состояние, большую часть из того, что она говорила, он просто не улавливал.
Лидия пояснила:
— Что есть храм его веры?
— Откуда мне знать?
— Ничто.
— Может быть.
— Видишь ли, — сказала она, — то, что человек думает о боге, на самом деле, как показал Фрейд, есть его отношение к своему отцу. И у того, кто не способен обнаружить в себе должной почтительности к Небесному Отцу, какое хорошее выражение, нет и на этой земле отца, на которого он мог бы положиться? Что ты об этом думаешь, хотелось бы мне знать. Что определяет характер в этом нашем старом мире? Семья. Именно в семье растет смеющийся младенец. Кто смотрит на него поверх края благословенной колыбели?
— Его мать, — сказал Фергессон.
— Его мать, — сказала Лидия, — известна ему через грудь, источник вечного изобилия.
— Хорошо, — сказал он, — но он же ее и видит.
— Он воспринимает ее как нектар, — сказала Лидия, — как пищу богов. Но от отца он не получает ничего. Между ним и отцом существует разъединение. В то время как с матерью имеется единство. Понимаешь?
— Нет, — сказал он.
— Отец для него, — сказала она, — это общество и его связи с ним. Если у него это есть, он никогда от этого не избавится. Но если нет, он никогда не сможет это получить.
— Что получить? — уточнил он.
— Веру и надежду, — сказала Лидия.
— Сдаюсь, — сказал он. — Тебе бы к курсам по Платону добавить еще и курсы английского.
— Я знаю, — сказала Лидия, — что если бы с тобой — в тебе — находился более счастливый человек, ты не стал бы сейчас смотреть вперед с такой опустошенностью. Другой на твоем месте, уходя в отставку с таким огромным накопленным богатством, — знаешь, что было бы у него на уме? Позволь мне увидеть и обрисовать это для тебя, мой дорогой. Радость.
— Радость, — эхом отозвался Джим, с горечью и некоторым удивлением.
— Радость завтрашнего дня, — сказала его жена.
— Я болен, — заявил он. — Я устал и болен физически. Спроси у моего доктора. Спроси у доктора Фратта. Позвони ему. Я имею в виду, спроси у него, как обстоит дело с фактами, вместо того чтобы вкручивать всю эту философию. За мой счет! Чем, ты полагаешь, мне теперь заниматься? Начать вместе с тобой посещать курсы по изучению великих книг? Читать этих гавриков? Что ты вообще знаешь? Я бы хотел посмотреть, как ты починишь какую–нибудь самую простую штуковину — скажем, разъем шнура к фарам. Почини его, а уж потом приходи потолковать.
— Ты так похож на этого человека, — сказала она.