Последнее искушение Христа (др. перевод)

— Твоя голова забита не рыбной ловлей, а Богом. Ну так и отправляйся в обитель. Слава Богу, у меня два сына. Господь хочет, чтобы я с Ним поделился — так тому и быть — пусть получит свое!
Настоятель взглянул на юношу, собираясь побранить его, но при виде молитвенного выражения его лица смягчился.
— Почему ты остановился, дитя мое? Ты отвлекся посередине рассказа. Так не следует делать. Даниил был пророком, а пророков следует почитать.
Послушник залился краской, снова раскатал на кафедре пергаментный свиток и продолжил монотонно читать:
— После сего видел я в ночных видениях, и вот — зверь четвертый, страшный и ужасный и весьма сильный; у него — большие железные зубы; он пожирает и сокрушает, остатки же попирает ногами; он отличен был от всех прежних зверей, и десять рогов было у него…
— Хватит! — воскликнул настоятель. — Достаточно!
Крик испугал Иоанна, и свиток скатился на каменный пол. Юноша поднял его, приложился к нему губами и, глядя на учителя, отошел в угол. Настоятель кричал, впившись ногтями в подлокотники кресла:
— Все твои пророчества сбылись, Даниил. Четыре зверя прошло над нами. Явился лев с орлиными крыльями и растерзал нас, явился медведь, кормящийся плотью иудеев, и пожрал нас, явился четырехглавый барс и изъязвил нас с востока, запада, севера и юга. Бесстыдный зверь с железными зубами и десятью рогами воссел на нас. Весь позор и бесчестье, о которых пророчествовал ты, Господь наслал на нас, и мы благодарим тебя! Но ты пророчествовал и о благе. Почему же оно не приходит? Отчего, Господи, Ты так жаден до него? Ты щедро излил на нас беды, будь же столь щедр в своих благодеяниях! Где Сын человеческий, обещанный нам?.. Читай, Иоанн.
Юноша вышел из угла, где стоял все это время, прижав к груди свиток, и, подойдя к кафедре, продолжил. Но в голосе его, как и в голосе учителя, появились угрожающие нотки:
— Видел я в ночных видениях, вот, с облаками небесными шел как бы Сын человеческий, дошел до Ветхого днями и подведен был к Нему. И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится.
Не в силах более сдерживаться, настоятель вскочил, сделал шаг, другой, споткнулся и чуть не упал, схватившись за священную рукопись.
— Где Сын человеческий, которого Ты обещал нам? Дал Ты свое слово или нет? Тебе не удастся отказаться от него — оно занесено в Писание! — и он торжествующе ударил кулаком по свитку. — Все записано! Читай снова, Иоанн! — Не дожидаясь, когда послушник начнет, настоятель схватил Писание и, подняв его вверх, не глядя, принялся ликующе выкрикивать:
— И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится, — он положил свиток на кафедру и взглянул в заоконный мрак. — Ну так где же Сын человеческий? — закричал Иоахим, вглядываясь в темноту. — Ты обещал его, так что теперь он принадлежит нам, а не Тебе! Так где же он? Почему Ты не даешь ему власти, славы и царства, чтобы Твой народ, народ Израиля стал правителем Вселенной? У нас уже шеи затекли от долгого глядения в небо. Так когда же, когда? Что ж Ты медлишь — ладно, мы знаем, что Твоя секунда — тысяча лет человеческих. Но если б Ты был справедлив, Господи, Ты бы стал мерить время человеческой мерой, а не божеской. Вот что такое справедливость!
Он двинулся к окну, но колени его подогнулись, он закачался и вытянул руки, словно пытаясь схватиться за воздух. Иоанн бросился к нему на помощь, но настоятель сердито махнул рукой, чтобы тот не приближался. Призвав все свои силы, он добрался до окна, оперся о стену и высунулся как можно дальше из окна. Темнота… Молнии вспыхивали все реже, но дождь продолжал лить. Кусты, освещаемые молниями, казалось, вращались, меняя форму, словно толпа калек вздымало к небу обрубки рук, изъеденные проказой.
Иоахим напряженно вслушивался в ночь: издали донесся вой дикого пустынного зверя, кричащего от страха. А над их годовой ревел и метался другой зверь, окутанный огнем и смерчами. Настоятель вслушивался в голоса пустыни. Вдруг он вздрогнул и обернулся: кто-то невидимый вошел в его келью. Семь язычков пламени затрепетали и готовы были погаснуть. Все девять струн стоявшей в углу псалтири задрожали и зазвенели, словно невидимая рука коснулась их. Иоахим затрепетал.
— Иоанн, подойди ко мне поближе, — попросил он, оглядываясь.
— Повелевай, отец. — Выйдя из угла, послушник опустился перед ним на колени.
— Пойди, Иоанн, позови братьев. Мне надо сказать им кое-что перед уходом.
— Перед уходом, отец? — юноша вздрогнул, увидев за спиной старца два черных трепещущих крыла.
— Я ухожу, — промолвил настоятель, и голос его вдруг прозвучал словно уже с другого берега. — Я ухожу! Разве ты не видишь, как трепещет и срывается с фитилей пламя? Не слышишь, как безумно дрожат струны псалтири, готовые разорваться? Я ухожу, Иоанн. Беги звать братьев. Я хочу говорить с ними.
Иоанн склонил голову и исчез. Настоятель остался один под сенью подсвечника. Наконец он был один на один с Богом: он мог говорить свободно и бесстрашно. Он спокойно поднял голову, твердо зная, что перед ним стоит Господь.
— Иду, иду. Зачем Ты входишь в мою келью, задуваешь пламя, тревожишь струны? Я иду к Тебе, и не по Твоей воле, но по собственной. Я иду. В руках моих таблички с жалобами моего народа. Я хочу видеть Тебя и говорить с Тобой. Я знаю. Ты не привык слушать, по крайней мере, делаешь вид, что не слышишь, но я буду стучать в Твою дверь, пока Ты не откроешь, а если Ты не откроешь (сейчас меня никто Не слышит, и я скажу Тебе прямо), если Ты не откроешь дверь, я ее выломаю! Ты жестокосерд и любишь жестокосердых — лишь они могут называть себя Твоими сыновьями. До сих пор мы рыдали и повторяли: «Да исполнится воля Твоя!» Но мы не можем больше ждать, Господи. Сколько еще? Ты жестокосерд и любишь жестокосердых — так мы ожесточимся. Да исполнится теперь наша воля, наша! — Настоятель прислушался. Дождь кончился, далеко с востока доносились приглушенные раскаты грома. Семь язычков пламени спокойно горели над седой головой старика.
Иоахим замер в ожидании, когда огонь снова затрепещет, когда вздрогнут от страха струны… Но нет! Он покачал головой.
— Да будет проклята плоть человеческая! — пробормотал он. — Вечно она идет поперек духа и не дает разглядеть невидимое. Убей меня, Господи. Я хочу избавиться от непроницаемой стены своей плоти, которая не дает мне расслышать Тебя!
Тем временем дверь кельи бесшумно отворилась, и внутрь вошли разбуженные братья — все в белом. Встав у стены, они замерли в ожидании, словно бесплотные духи. Они слышали последние слова настоятеля, и дыхание остановилось в них: «Он говорит с Богом, он бранит Его — теперь всех нас поразит гром!»
Иоахим обернулся. Но взгляд его блуждал где-то далеко. К нему подошел Иоанн и пал ниц.
— Все собрались, — мягко произнес он, чтобы не испугать Иоахима.
До старца долетел голос Иоанна, и он медленно двинулся к креслу, стараясь как можно прямее держать свое умирающее тело. Дойдя до кресла, он сел и замер. Амулет со священными апофтегмами [9], висевший на его руке, развязался. Молодой послушник вовремя подхватил его и снова затянул, прежде чем тот успел упасть на пол и оскверниться от соприкосновения с землей, по которой ступали человеческие ноги. Настоятель протянул руку и сжал посох с навершием из слоновой кости. Почувствовав прилив сил, он поднял голову и окинул взглядом сбившихся в кучу братьев.
— Дети мои, — вымолвил он, — я хочу сказать вам несколько слов, последних. Раскройте свои уши, и если кто-нибудь еще не проснулся, пусть уйдет. То, что я скажу, понять нелегко. В вас должны пробудиться все ваши страхи и упования, дабы вы смогли мне ответить.
— Мы слушаем, святой отец, — откликнулся старейший из братии Аввакум и приложил руку к сердцу.