Ночь в «Восточном экспрессе»

Последовавшую было за ними Адель остановила медсестра. Ее взгляд над маской был холодным и осуждающим.
– Какая у нее группа крови? – спросила она.
– Простите, я понятия не имею, – ответила Адель, сообразив, что ее приняли за мать Миранды.
Сестра бросила на нее неодобрительный взгляд. Адель хотела объяснить, кто она такая, что она жена врача, но никого не было рядом. Адель оставили в комнате ожидания с грязными зелеными стенами. Шло время, и она с ужасом поняла, что не попадет домой. Попросила разрешения воспользоваться телефоном.
– Телефон только для врачей, – коротко ответила ей сестра, поэтому Адель вышла на улицу и нашла телефонную кабину.
– Меня сегодня задержали, да и Бренда пригласила меня на ужин и переночевать у нее, – солгала она Уильяму, благодаря Бога за алиби и неизменное отсутствие у мужа интереса к ее местонахождению.
Снова и снова перечитывала Адель, как различить признаки полиомиелита, и перелистывала старые выпуски журнала «Кинозритель», ничего не запоминая. Уже почти в полночь кто-то зашел и сказал, что состояние Миранды стабильное.
Она тихонько подошла к ее кровати.
– Думаю, ее спасли ваши быстрые действия, – заметила другая, более благосклонная медсестра.
Миранда казалась крохотной, бледной и беспомощной, ничуть не похожей на хищную распутницу, ошивавшуюся у Симоны.
– Я его люблю, – сказала она Адели, когда пришла в сознание, а потом глаза у нее закатились в сторону, как будто перерезали ниточки, держащие ее глазные яблоки в глазницах.
Миранде было не больше восемнадцати лет. «Кем возомнил себя Джек, разбивая сердца еще совсем детям?» – в ярости думала Адель. Ее сердце было законной добычей. Он предупредил ее с самого начала. Она подписала контракт, прочтя все условия, написанные мелким шрифтом. Но девушка, совсем не знающая жизни?
Джек не чувствовал никакого раскаяния, когда Адель наконец добралась до его квартиры, хотя, судя по бледному лицу, происшествие его потрясло.
– Послушай, – начал он. – У Миранды я один из многих. Если она в меня влюбилась, то потому, что я ее не использую, не так как некоторые из тех ублюдков, что охотятся только за ее деньгами. И ей двадцать три года. Вряд ли ее можно назвать ребенком.
– О, значит, все в порядке. Если ей двадцать три, – возмутилась Адель. – Прекрасный возраст для того, чтобы перерезать себе вены у кого-то в спальне.
– У нее неустойчивая психика.
– Тогда тебе не следовало заводить с ней отношения! – закричала Адель.
– У меня нет с ней никаких отношений! – закричал он в ответ. – Однажды ночью я забрал ее из клуба, когда ей было плохо. Дотащил сюда и привел в чувство. Я и пальцем до нее не дотронулся.
Адель могла представить, как он ее успокаивает, развращает.
– В самом деле?
Он посмотрел ей в глаза.
– Я не полное чудовище. Я знаю, ты обо мне невысокого мнения…
– Потому что ты ничего не делаешь, чтобы убедить меня в обратном.
Адель раздраженно вздохнула. Джек стал оправдываться:
– Я честно сказал тебе, что легко поддаюсь искушению. Но, к твоему сведению, уже некоторое время здесь никто, кроме тебя, не бывает.
– Тогда почему ты позволяешь мне думать противоположное?
– Потому что я не переношу, когда на меня давят! Потому что я не доверяю себе! Потому что как только я это сказал, дальше я могу все только испортить!
– Это смешно. Ты что, совершенно собой не владеешь?
– Нет! Не владею. Не навязывай мне свой взгляд на то, как должны себя вести люди, Адель. Мы сейчас не в Шеллоуфорде. Я не врач. И мне жаль, что ты такого низкого обо мне мнения. Иногда я недоумеваю, почему ты вообще со мной связалась.
Адель посмотрела на него.
– Я тоже.
И в тот момент она поняла, что эта связь принесла ей гораздо больше беспокойства и страданий, чем удовольствия.
Адель схватилась за голову.
– Я больше не могу с этим справляться, Джек. Со всем этим. Для меня это слишком.
Джек посмотрел на нее.
– Никто тебя и не просил, – сказал он.
Разумеется, он был прав. И с самого начала она знала, что он разобьет ей сердце. Тем не менее бессмысленно было сожалеть, что она пошла тогда на первый ленч. Сама виновата, что не справилась с искушением. Что была тщеславной, поверхностной и нуждалась во внимании, когда была счастливейшей из всех известных ей женщин. Какой извращенной стороне ее натуры понадобилось ставить под угрозу идеально счастливый брак?
Она подошла обнять Джека, но он остановил ее, подняв руки. Обидевшись, Джек мог до бесконечности разыгрывать невинно оскорбленного.
Покинуть его было, конечно, легче без ласк. Прикосновение к нему всегда подрывало решимость Адели. Она оглянулась вокруг себя, словно запоминая квартиру, хотя уже знала каждый уголок, каждую полку.
Лежали грудой скомканные простыни, пропитанные кровью Миранды.
– Что ты с ними сделаешь? – спросила практичная до конца Адель.
– Отдам в прачечную, – ответил Джек. – Там никогда не задают вопросов. И не судят.
Адель вздрогнула. Это было правдой. Она его осудила. Осудила по стандартам другой половины своей натуры – докторши, а не прелюбодейки, и она поняла, что допустила ошибку. Поняла, что для их отношений это был смертельный поцелуй.
– Прости меня.
Голос Адели задрожал, когда она произнесла эти слова. Она даже не знала, за что извиняется. Направилась к двери, пока не потеряла самообладание. Если она заплачет, то бросится к Джеку и станет молить о прощении. Она должна сохранить хоть чуточку достоинства.
Адель питала слабую надежду, что сегодняшний день чему-то научит Джека: если он продолжит безответственно играть людскими сердцами, а не будет открытым и честным, то останется ни с чем.
Попытка самоубийства Миранды потрясла Адель больше, чем она думала. Несколько раз она принималась плакать, когда в середине дня неожиданно вспоминала неподвижное тело девушки на кровати. Адель хотела бы знать, что произошло с Мирандой дальше, но не предполагала, каким образом это сделать. Она сбежала из мира богемы, да и все равно ни словом, ни делом не могла помочь Миранде.
Если Уильям и заметил необыкновенную чувствительность жены, то ничего не сказал. Адель все же пожаловалась ему, что плохо себя чувствует и скучает по сыновьям, что было правдой. Ей ужасно хотелось, чтобы они бегали, шумели, нужно было залатать дыру в своей жизни. Когда сыновья приезжали домой, день был веселым, осмысленным, а сама она чувствовала себя беззаботной.
Адель сосредоточилась на галерее. Спланировала грандиозное открытие. В городке об этом стало известно, и жителей, похоже, воодушевило предстоящее событие, что немного подбодрило Адель. Она заказала визитные карточки, разослала пресс-релизы, описала историю и происхождение всех купленных ею картин. Их она заново обрамила, постаравшись, чтобы произведение было представлено в лучшем свете.
Наконец Адель была готова. Весь уик-энд она провела за развешиванием картин. Люди думали, что все дело только в том, чтобы вбить несколько гвоздей в стену, но существовало искусство эффективной выставки. Адель меняла работы местами, перевешивала, попала молотком по пальцу и уронила на пол одну картину, повредив раму, пока наконец не добилась желаемого результата.
В воскресенье днем она устроила для Уильяма большую экскурсию.
– Я так тобой горжусь, – сказал он и неожиданно обнял ее. Его внезапная теплота изумила Адель. – Давай… Пойдем куда-нибудь поужинаем и отпразднуем.
– Но я ужасно выгляжу, – стала отговариваться Адель.
– Ты выглядишь прекрасно, – поддразнивал ее Уильям. – Волосы растрепаны, на щеках пыль, но глаза горят огнем, который в них уже давно не появлялся. Ты никогда не выглядела лучше.
За ужином он извинился за недостаток внимания к Адели.
– Новая клиника захватила меня целиком. Для меня это была сложная перемена, и я знаю, что вел себя ужасно. Мне жаль. Ты простишь меня?
– Конечно.