«А» упало, «Б» пропало... Занимательная история опечаток.

А вот и пример конкретной древнеримской описки, обретшей благодаря стечению обстоятельств долгую жизнь. В одном из своих трудов знаменитый врач Гален написал о «сфекоидальной» кости, находящейся в черепе. «Сфекоидальная» – значит, похожая на осу. Но переписчик допустил ошибку, и кость превратилась в «сфеноидальную» – то есть клиновидную. Новое слово закрепилось в практике: «клиновидная кость» называется так даже в наши дни.
Описки не обошли стороной и наше Отечество. И были у нас столь распространены, что знаменитый просветитель Максим Грек гневно назвал их «растлением книг». А царь Иоанн Грозный в 1551 году констатировал: «Книги писцы пишут с неисправленных переводов и ошибку к ошибке прибавляют». Одно время на Руси было даже запрещено продавать книги с неисправленными описками.
Не стоит думать, что переписчики относились к своим оплошностям легкомысленно. За дело они болели, но не все было в их силах. Переписчик Мартирий однажды пояснил читателям: «Груба 6о по истине книга сия и всякого недоумения полна, понеже с неисправлена списка писана, а писавый груб» – то есть переписывалась с копии, полной ошибок, а сам Мартирий не настолько был образован, чтобы все их исправить. Еще один старинный русский переписчик, признавая свои описки, пояснял читателям, как и почему они появились: «Где прописался аз грешный неразумом, или несмыслием, или недоумием, или непокорством, или непослушанием, или не рассмотрел, или поленился рассмотреть, или не дозрил, и вы меня, ради бога, простите и не кляните, а сами собою исправливайте».
И все-таки озабоченность властей легко понять: книги в ту пору были преимущественно церковные, описки в них – дело опасное, чреватое ересями. А ну как верующие примут неверные слова за чистую монету, да и начнут по ним творить молитвы и обряды? Так оно в принципе и случилось. Выдающийся наш историк Сергей Платонов писал: «В тексте церковных книг была масса описок и опечаток, мелких недосмотров и разногласий в переводах одних и тех же молитв. Так, в одной и той же книге одна и та же молитва читается разно: то „смертию смерть наступи", то „смертию смерть поправ"...»
Об этом Сергей Федорович рассказывал в главе, посвященной церковному расколу на Руси, ибо к возникновению раскола описки имели самое прямое отношение. Еще до патриарха Никона русские церковные иерархи убедились в многочисленных разночтениях между русскими и греческими церковными книгами. Восприняли они это открытие чрезвычайно болезненно, задумались об исправлении книг, но решимости на столь масштабное дело у них не хватило.
А вот Никон взялся за дело круто. И в правоте своих исправлений был уверен полностью. Другой наш выдающийся историк, Николай Костомаров, отмечал: «Благочестие русского человека состояло в возможно точном исполнении внешних приемов, которым приписывалась символическая сила, дарующая Божью благодать... Буква богослужения приводит к спасению; следовательно, необходимо, чтобы эта буква была выражена как можно правильнее. Таков был идеал церкви по Никону».
Никоновские поправки приняли далеко не все верующие, ведь даже начертание имени Спасителя было исправлено: вместо Исус – Иисус. Дальнейшие события хорошо известны, и вряд ли стоит тут их пересказывать: прямого отношения к опискам они уже не имеют.
ИЗ ЛИЧНОГО: ЗА ОПИСКУ – НА КОВЕР!
Описки и сегодня случаются частенько – не реже, чем в стародавние допечатные времена. Автору этих строк сей факт хорошо известен по собственному опыту. Случалось мне писать вместо «Лиговский проспект» – «Литейный проспект», а мои коллеги допускали и более рискованные описки.
Среди журналистских баек, связанных с опечатками, есть и такая, которая рождением своим обязана именно описке. Ее рассказал автору известный ленинградский, а ныне питерский репортер, которого можно назвать условным именем Юрий Смирнов. В 1970-е годы Смирнов работал в ленинградской комсомольской газете «Смена». Как положено репортеру, писал много и обо всем. Трудиться приходилось и вечерами, и ночами, отправляя иногда материалы в номер прямо «с колес».
Вот и очередной свой текст с некоего партийно-хозяйственного форума Смирнов писал оперативно, особенно не перечитывая. Да и что перечитывать! О таких мероприятиях можно было писать только обычными, отработанными штампами. И не забывать о должностях руководителей: член ЦК КПСС, член Президиума Верховного Совета СССР, секретарь обкома КПСС и так далее, через запятую.
Написал Смирнов свой материал, отдал его в номер – и предельно счастливый отправился домой. А ранним утром...
– Юра! Срочно ко мне! – это был звонок от одного из партийных начальников.
Удивленный и встревоженный Смирнов стоит на ковре. Он не совсем понимает, в чем дело: то ли что-то стряслось в городе, то ли он сам провинился. Но как, когда? Если дело в последней заметке, то как ее поспели прочитать партийные начальники? Они же получают газету позже...
И все-таки дело оказалось в этой заметке.
– Ну-ка, прочитай свой текст!
Репортер берет в руки номер газеты: это сигнальный экземпляр, любезно доставленный сюда «доброжелателями» из редакции. Он читает свою заметку, видит подчеркнутое место и холодеет: опечатка! В тексте пропущены две буквы, да какие! Кандидат в члены ЦК КПСС, влиятельнейший в городе начальник, назван кандидатом в члены КПСС. Несложно понять, что между этими двумя званиями – пропасть.
– Прочитал? Теперь иди к Нему! Он тебя вызывает!
И вот смятенный Юрий Смирнов стоит на очередном ковре, на самом большом ковре в городе. И, о счастье! самый главный начальник не гневается, он спрашивает с отеческой улыбкой:
– Так чья же тут вина? Твоя?
Смирнов готов взять вину на себя. Но просит время, чтобы разобраться, и, как подобает коммунисту, клянется ответить за все перед родным партбюро. Конечно, начальники вполне могли бы разобраться и без Смирнова. Да так разобраться, что ему мало бы не показалось. Но тут обстоятельства оказались на стороне репортера. Хорошее настроение Самого да и верная интонация Смирнова помогли грозе рассеяться. Остались только тучки, наличие которых уже можно было пережить.
Последнее действие происходит в родной редакции. Честный коммунист Юрий Смирнов изучил свою рукопись и обнаружил, что ошибку допустил он сам. Банальная описка, плод всегдашней поспешности. Об этом он с большевистской прямотой доложил на партбюро. Товарищи по партии объявили репортеру выговор. Вот и все.
Все, что подобало в таких случаях в достопамятные брежневские времена.
СРЕДНЕВЕКОВЫЕ НРАВЫ
Илья Ильф уверял, что если был первопечатник, то обязательно должен быть и первоопечатник. Писатель не знал, что обе эти персоны соединились в одном лице. Первым познакомился с опечатками тот, кто и напечатал первые книги – Иоганн Гутенберг. Одно из самых ранних его изданий, латинская грамматика Доната, содержало в себе, например, слово «qnos» – вместо «quos». Перевернутая вверх ногами литера, вполне заурядная техническая опечатка, – хотя огорченному Гутенбергу она вряд ли показалась заурядной.
Вообще-то пишут, что Гутенберг был весьма тщательным, аккуратным издателем – опечатки в его книгах довольно редки. А вот предприниматель Иоганн Фуст, какое-то время сотрудничавший с первопечатником, а затем развернувший самостоятельную деятельность, не был таким же аккуратистом. Знаменитая «Псалтирь» Фуста, увидевшая свет в 1457 году в городе Майнце, содержала множество опечаток («спалмов» вместо «псалмов» и так далее). Историки отмечают, что Фуст пытался при переизданиях исправлять опечатки, но, убирая одни, добавлял другие.
Гутенберг и Фуст открыли эру опечаток, но расцвет ее наступил позже, когда печатные издания стали тиражироваться в огромном множестве. Не все новые печатники были тщательны, многие гнались скорее за прибылью, чем за изяществом и совершенством, – а потому опечатками их книги были переполнены. На дворе, напомню, еще XV столетие: со времени гутенберговского изобретения не прошло и пятидесяти лет...