История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

В Люцерне я увиделся с апостолическим нунцием, который пригласил меня обедать, а во Фрайбурге – с женой графа д’Аффри, которая была молода и галантна; но вот что я увидел в восьми-десяти лье от въезда в Золотурн.
В начале ночи я прогуливался с деревенским хирургом. Вдруг вижу в ста шагах от меня фигуру человека, который карабкается снаружи дома и, достигнув окна, влезает внутрь. Я показываю на него хирургу, тот смеется и говорит, что это молодой влюбленный крестьянин, который собирается провести ночь со своей избранницей.
– Он проводит с ней, – говорит он, – всю ночь и покидает ее утром еще более влюбленным, потому что она не оказывает ему последних милостей. Если она их ему оказывает, он, может быть, на ней не женится, и она с трудом найдет нового возлюбленного.
Я нашел на почте в Золотурне письмо м-м д’Юрфэ, в которое было вложено другое от герцога де Шуазейль, адресованное г-ну де Шавиньи, послу. Оно было запечатано, но имя министра, который его написал, было на адресе. Я нанял на день коляску, оделся, как в Версале, прибыл к дому посла, который не принимал, и оставил там письмо. Это был праздничный день, я явился к последней мессе, где не увидел прекрасной дамы, и, после небольшой прогулки, вернулся в свою гостиницу. Офицер, который там ожидал, пригласил меня от имени посла обедать ко двору.
М-м д’Юрфэ сказала мне в своем письме, что явилась специально в Версаль, что она уверена, что герцогиня де Грамон получила от министра самое действенное письмо. Я был этому весьма рад, так как предполагал играть соответствующую роль. У меня было много денег. Маркиз де Шавиньи был послом в Венеции за тридцать лет до того, я знал множество вещей, которые его касались, мне не терпелось с ним познакомиться.
Я явился в назначенный час, обо мне не объявляли; когда открылись двери, я вижу красивого старика, выходящего мне навстречу, и слышу самое любезное придворное обращение. Он представляет мне всех окружающих, затем, делая вид, что не запомнил моего имени, достает из кармана письмо герцога де Шуазейль, которое читает вслух в том месте, где тот просит оказывать мне всяческое внимание. Он сажает меня на софу рядом с собой и расспрашивает только о том, что позволяет мне ответить, что я путешествую лишь для собственного удовольствия, что швейцарская нация предпочтительнее всех прочих, и что настоящий момент самый счастливый в моей жизни, потому что позволяет мне познакомиться с ним.
Подают на стол, и Его Превосходительство усаживает меня справа от себя. Стол был накрыт на пятнадцать-шестнадцать кувертов, и каждого сидящего обслуживал лакей в ливрее посла. Воспользовавшись случаем, я говорю, что в Венеции о нем говорят до сих пор с чувством глубокого восхищения.
– Я всегда вспоминаю, – говорит он, – ту доброту, которую проявляли ко мне во все время моего посольства, но прошу вас назвать мне тех, кто до сих пор говорит обо мне. Они должны быть весьма стары.
Это было то, чего я хотел. Я знал от г-на де Малипьеро о делах, происходивших во времена Регентства, которые доставили ему много славы, и г-н де Брагадин мне много рассказывал о его амурах со знаменитой Стрингеттой. Его повар был превосходен, но удовольствие говорить с ним заставило меня забыть о еде; я увидел, что он порозовел от радости; он сказал, поднимаясь из-за стола, что никогда не обедал в Золотурне с большим удовольствием, и что его похождения в Венеции, о которых я ему напомнил, заставили его помолодеть. Он обнял меня и просил бывать у него с утра и до вечера, все время, пока я пробуду в Золотурне. В свою очередь, он много говорил о Венеции: воздав хвалы правительству, он сказал, что в мире не знает города, где могут приготовить лучший стол, хоть постный, хоть скоромный, с помощью лишь доброго масла и заграничного вина. В пять часов он пригласил меня прогуляться в визави [14], куда поднялся первый, вынудив меня сесть в глубине коляски. Мы высадились у красивого деревенского дома, где нам подали мороженое. Вернувшись в город, он сказал, что у него собирается каждый вечер многочисленная компания, мужчины и женщины, и, что касается его, он надеется, что я не пренебрегу этим. Мне не терпелось взглянуть на эту ассамблею; мне казалось невозможным, что я не увижу там м-м … Народ стал прибывать. Несколько некрасивых женщин, несколько так себе, ни одной красивой. В игровых кружках, которые образовались, я оказался с молодой блондинкой и с женщиной в возрасте, демонстрировавшей некоторый ум. Я потерял, скучая, пять-шесть сотен фишек, не пускаясь в разговоры. Когда настало время платить, более опытная дама сказала, что это три луи.
– Три луи?
– Да, месье. Два су за фишку. Вы, может быть, думали, что играли по лиарду [15]?
– Наоборот, мадам. Я полагал, что по двадцать су, потому что я никогда не играю по меньшей ставке.
Она оставила мою гасконаду без ответа, но покраснела.
Сделав тур по залу и не увидев красотки, которую искал, я направился к выходу. Посол уже удалился. Я увидел двух дам, которые разговаривали, поглядывая на меня; я узнал в них тех, которых видел в Цюрихе вместе с м-м…; я ускользнул от них.
На следующий день офицер посла пришел сказать, что Его Превосходительство сейчас придет, и послал его убедиться, что он меня застанет. Я сказал, что жду его. Я раздумывал о средстве узнать от него о м-м…, но он избавил меня от забот.
Через четверть часа я встретил этого респектабельного сеньора, как положено. Поговорив о дождях и хорошей погоде, он улыбнулся и сказал, что пришел ко мне с самым глупейшим из предположений, но сразу предупреждает, что ничего не знает. После этого предисловия он говорит, что две дамы, которые видели меня на ассамблее, и которых он мне назвал, зашли после моего ухода в его комнату, чтобы предупредить, что он должен меня поостеречься, потому что я – официант гостиницы в Цюрихе.
– Вы их обслуживали за столом десять дней назад, когда они совершали паломничество в Нотр-Дам Пустынников. Они в этом уверены; и что они встретили вчера около Аара другого официанта, вашего товарища, который, очевидно, следует за вами, бог знает с какой целью. Они сказали, что вчера вечером, когда вы их заметили, вы скрылись. Я сказал им, смеясь, что был бы уверен, что они ошиблись, даже если бы вы не передали мне письмо герцога де Шуазейль, и что они будут обедать с вами у меня сегодня. Я сказал им, что, быть может, вы переоделись в официанта, чтобы попытать счастья с одной из них. Они ответили, что это предположение абсурдно, что вы никто иной как слуга из гостиницы, очень ловко нарезавший каплуна и очень проворно менявший тарелки на столе, и что они готовы похвалить вас за это, если я позволю. Я ответил, что они вас насмешат и меня тоже. Если есть что-то правдивое в этой истории, прошу вас мне рассказать все.
– Все, и с удовольствием. Но нам понадобится некоторая сдержанность, потому что этот фарс сможет доставить неприятности кое-кому, а я предпочел бы лучше умереть, чем это сделать.
– Так это правда? Я очень заинтригован.
– Между нами говоря, правда. Я надеюсь, что Ваше Превосходительство не примет меня за официанта из «Шпаги».
– Нет. Никогда. Вы там играли роль.
– Именно. Они вам сказали, что их там было четверо?
– Я это знаю. Там была красотка; теперь я все понял. Вы правы, необходима сдержанность, так как она пользуется безупречной репутацией.
– Это меня не трогает. Дело невинное, и тут можно лишь плести всякие небылицы, наносящие вред репутации этой очаровательной женщины, чьи достоинства меня поразили.
Я рассказал ему всю историю, добавив в заключение, что поехал в Золотурн только в надежде с ней познакомиться и, если возможно, завязать с ней отношения.
– Если это невозможно, – сказал я ему, – я уеду через три-четыре дня, поставив в смешное положение двух сплетниц, которые должны отлично понимать, что так называемый официант – не более чем маска. Они притворились, что не поняли этого, лишь для того, чтобы меня унизить и нанести вред мадам, которая очень неразумно поступила, доверив им секрет.