Барышня Эльза
Но почему же я плачу? Нет ведь причины плакать. Это нервы. Нужно взять себя в руки. Нельзя так распускаться. Но плакать довольно приятно. Когда я посетила в больнице нашу старую француженку, которая потом умерла, я тоже плакала. И на похоронах бабушки, и когда Берта уезжала в Нюрнберг, и когда у Агаты умер ребенок, и в театре на «Даме с камелиями» я тоже плакала.
Кто будет плакать, когда я умру? О, как было бы хорошо быть мертвой. Лежишь в зале на столе, горят свечи. Длинные свечи. Двенадцать длинных свечей. У подъезда стоят уже дроги. Перед воротами толпа. Сколько лет ей было? Только девятнадцать. Неужели только девятнадцать?.. Представьте себе, ее отец — в тюрьме. Почему же она покончила с собою? Из-за несчастной любви к одному проходимцу. Бросьте, что вы толкуете. Говорят, она была беременна. Нет, она свалилась с Чимоне. Это несчастный случай. Здравствуйте, господин фон Дорсдай. Вы тоже пришли отдать последний долг маленькой Эльзе? Маленькой Эльзе, — говорит старуха, — почему? Разумеется, я должен отдать ей последний долг. Я ведь подверг ее первому позору. О, фрау Винавер, я не жалею об этих деньгах, никогда еще не видал я такого прекрасного тела. Это обошлось мне всего лишь в тридцать миллионов. Рубенс стоит втрое дороже. Она отравилась гашишем. Ей хотелось только иметь красивые видения, но она приняла слишком большую дозу и уже не могла проснуться. Почему же у него красный монокль, у господина Дорсдая? Кому это он машет платком? Мама идет вниз по лестнице и целует ему руку. Фу, фу! Теперь они перешептываются. Я ничего не могу расслышать, потому что лежу на столе. Венок из фиалок у меня на лбу — от Поля. Ленты опускаются до полу. Никто не решается войти в комнату. Встану лучше и выгляну в окно. Какое большое синее озеро. Сотня яхт с желтыми парусами… Волны сверкают. Сколько солнца! Гонки. Все мужчины в гребных трико. Дамы — в купальных костюмах. Это неприлично. Они воображают, будто я голая. Какие глупые! На мне ведь черное траурное платье, потому что я умерла. Я вам это докажу. Лягу сейчас опять на стол. Где же он? Нет его. Унесли его. Похитили. Поэтому папа в тюрьме. И все же они оправдали его. На три года. Все присяжные подкуплены Фиалой. Теперь я пойду пешком на кладбище, маме дешевле обойдутся похороны. Нам нужно сократиться. Я иду так быстро, что меня никто не может догнать. Ах, как быстро я умею ходить! Все останавливаются на улице и удивляются. Как можно так смотреть на покойницу? Это бестактно. Лучше я пойду полем, оно совсем синее от незабудок и фиалок. Морские офицеры стоят шпалерами. Здравствуйте, господа! Откройте ворота, господин матадор. Вы не узнаете меня? Я ведь покойница… Поэтому вы не должны мне целовать руку… Где же моя могила? Неужели ее тоже похитили? Слава Богу, это совсем не кладбище. Это ведь парк в Ментоне. Папа будет рад, что меня не похоронили. Я змей не боюсь. Только бы меня не укусила в ногу змея. О Боже…
Что это? Где я? Я спала? Да. Спала. Даже видела, кажется, сны. Ногам так холодно. Правой ноге. Как же так? Вот на лодыжке маленькая дырочка в чулке. Почему я все еще сижу в лесу? Вероятно, давно уже звонили к обеду. Dinner.
О Боже, где же я была? Так далеко. Что снилось мне? Кажется, я была уж мертва. И никаких у меня не было забот, и я не должна была ломать себе голову. Тридцать тысяч, тридцать тысяч… их еще нет у меня. Их еще надо заработать. А я сижу одна на опушке леса. Вдали светится отель. Надо вернуться. Это ужасно, что надо вернуться. Но нельзя больше терять время. Господин Дорсдай ждет моего решения. Решения! Решения! Нет. Нет, господин фон Дорсдай, коротко и ясно — нет. Вы пошутили, господин Дорсдай, это несомненно. Да, так я ему скажу. О, это превосходно. Ваша шутка была не слишком благородна, господин фон Дорсдай, но я готова вас простить. Завтра утром я пошлю телеграмму папе, господин фон Дорсдай, что деньги будут в срок вручены доктору Фиале.
Великолепно. Так я ему и скажу. Тогда у него нет выхода, он должен послать деньги. Должен? Должен ли? Почему же должен? А если бы он это сделал, то потом отомстил бы как-нибудь. Он устроил бы так, чтобы деньги опоздали. Или же послал бы деньги, а потом стал бы повсюду рассказывать, что я ему отдалась. Но ведь он совсем не пошлет денег. Нет, фрейлейн Эльза, мы условились не так. Телеграфируйте папе, что угодно, я не пошлю денег. Не думайте, фрейлейн Эльза, что я дам провести себя такой девчоночке, я виконт д'Эпри.
Надо шагать осторожнее. На дороге совсем темно. Странно, мне легче, чем раньше. Ничего ведь не изменилось, а мне легче. Что снилось мне? Какой-то матадор. Что это был за матадор? До отеля дальше, чем я думала. Они, должно быть, все еще не встали из-за стола. Я спокойно сяду за стол и скажу, что у меня была мигрень, и велю подать себе есть. Господин фон Дорсдай, пожалуй, сам подойдет ко мне и скажет, что все было шуткою. Простите, фрейлейн Эльза, простите меня за глупую шутку, я уже послал телеграмму своему банку.
Но он этого не скажет. Он не послал телеграммы. Все осталось по-прежнему. Он ждет. Господин фон Дорсдай ждет. Нет, я не хочу его видеть. Я не могу его больше видеть. Никого не хочу видеть. Не хочу больше в отель, не хочу домой, не хочу в Вену, никуда не хочу, ни к одному человеку, ни к маме и папе, ни к Руди, ни к Фреду, ни к Берте, ни к тете Ирене. Она еще лучше других, она все поняла бы. Но у меня нет с ней больше ничего общего. И ни с кем. Если бы я была волшебницей, я находилась бы где-то далеко. На каком-нибудь великолепном корабле в Средиземном море, но не одна. С Полем, например. Да, это мне совсем не трудно представить себе. Или жила бы на вилле у моря, и мы лежали бы на мраморных ступенях, ведущих к воде, и он крепко сжимал бы меня в объятиях и кусал бы в губы, как это сделал Альберт, бесстыдник, два года тому назад, у рояля.
Нет, я хотела бы одна лежать на мраморных ступенях у моря и ждать. И наконец пришел бы один, или пришло бы их несколько, и у меня был бы выбор, и отвергнутые мною бросились бы все с отчаянья в море. Или им пришлось бы потерпеть до следующего дня.
Ах, что бы это была за дивная жизнь! К чему же мне мои роскошные плечи и мои прекрасные стройные ноги? И для чего я вообще живу на свете? А им было бы поделом, им всем, они ведь только к тому меня и готовили, чтобы я продалась, так или иначе. О сцене они ничего не хотели слышать. Высмеяли меня. И они бы ничего не имели в прошлом году против того, чтобы я пошла замуж за директора Виломицера, которому скоро стукнет пятьдесят. Правда, они меня не уговаривали, папа все-таки постеснялся, но мама делала очень прозрачные намеки.
Какая громада этот отель, похож на исполинский освещенный волшебный замок. Все так огромно. Горы тоже. Можно испугаться. Никогда еще не были они такими черными. Луны еще нет. Она взойдет только к началу представления, когда господин фон Дорсдай велит своей рабыне плясать нагишом.
Какое же мне дело до господина Дорсдая? Полно, mademoiselle Эльза, бросьте дурачиться! Вы ведь уже были готовы пойти на все, стать любовницей чужих мужчин, одного за другим. А перед мелочью, которой требует от вас господин фон Дорсдай, вы останавливаетесь? За жемчужную нить, за красивые платья, за виллу у моря вы готовы продаться? А жизнь отца не стоит, по-вашему, такого пустяка? Это как раз подходящий дебют. Он в то же время послужил бы оправданием для всего остального. Это вы сделали, могла бы я сказать, вы меня такою сделали, вы все виноваты, что я до этого дошла, не только папа и мама. И Руди виноват, и Фред, и все, все, потому что все безучастны. Немного нежности, когда выглядишь мило, и немного озабоченности, когда тебе нездоровится, и в школу тебя посылают, и дома учишься играть на рояле и болтать по-французски, а летом живешь на даче, и на рождение получаешь подарки, и за столом они говорят о разных вещах. Но что во мне происходит и что во мне бродит и чувствует страх, интересовались ли вы когда-нибудь этим? Подчас во взгляде папы читалась догадка, но так мимолетно. А потом опять профессиональный долг, и заботы, и биржевая игра… и, вероятно, какая-нибудь женщина на стороне, «не очень хорошего тона, между нами говоря», — и я опять была одна. Ну, что бы ты стал сегодня делать, папа, не будь меня на свете?