Верховные судороги

— Хейден Корк — «Корки», как вы назвали его при людях, которые провели на государственной службе больше времени, чем вы на белом свете, — возглавляет персонал Белого дома. Цель у него во всей этой истории только одна — служить президенту. Я бы на вашем месте не стал обращать его во врага только ради того, чтобы потешить свое самолюбие. Этот город бывает иногда очень злобным. Очень. Вы даже представления не имеете, каким он бывает. И не исключено, что один-два друга вам здесь не помешают. С другой стороны, — без всякого нажима произнес старик, — вы можете продолжать в том же духе до самой финишной черты. И тогда вам никакие друзья до скончания ваших дней не понадобятся. Вы просто добьетесь успеха.
— Вас, похоже, такая перспектива в восторг не приводит.
— Могу я говорить с вами откровенно, судья?
— Почему же нет?
— Я понимаю, сегодняшний день — один из главных в вашей жизни. Для меня же он — просто еще один четверг.
Некоторое время Пеппер молча смотрела на старика, отвечавшего ей взглядом, в котором никакая жалость и не ночевала.
— Ну и ну, — наконец выдавила она. — Ладно. Спасибо за откровенность.
— Добьетесь вы успеха или не добьетесь, заботит меня лишь в той мере, в какой это отразится на президенте. — И Грейдон повел подбородком в общем направлении Белого дома. — Он, видите ли, нравится мне. И мне нравится то, что он пытается сделать — несмотря на серьезные препятствия. Если вы из одного лишь желания уязвить Митчелла и прочих обратите сенатские слушания в подобие вашей телевизионной программы, — а в том, что вам это удастся, я не сомневаюсь, поскольку женщина вы умная, — они не смогут отомстить непосредственно вам, ибо будут знать, что страна на вашей стороне. И потому отыграются на президенте. Они уже пытаются унизить его этой их идиотской поправкой об ограничении срока правления. Ирония, правда, состоит в том, что он… сколько я понимаю, президент посвятил вас в свою грязную тайну.
— Какую тайну? — спросила Пеппер.
— Очень хорошо. Вы отлично знаете, о чем я говорю. О том, что он не собирается баллотироваться на второй срок.
— Мне об этом ничего не известно.
—  Оченьхорошо, судья. Но успокойтесь, он сам сказал мне, что сообщил вам об этом. Он не хочет, чтобы все узнали о его решении уже сейчас, потому что, едва оно станет известным, к президенту станут относиться как к неудачнику. Ему нужно, чтобы все считали его собирающимся баллотироваться на второй срок, поскольку это дает ему возможность использовать ту власть, какая у него еще осталась. Однако Митчелл и его банда наемных убийц могутобратить остаток правления президента в пытку. Вы же тем временем будете, не подвергаясь никакой опасности, сидеть в вашем новом мраморном бомбоубежище. Сверхпрочном. Это место — пожизненное, и никто его у вас не отнимет, — Грейдон мягко улыбнулся, — пока вы не начнете оборачивать уши фольгой.
Лицо старика вдруг стало очень серьезным.
— Президент предлагает вам ключи от царства, судья Картрайт. Будьте благодарны. Мы поняли друг друга?
— Да, сэр.
— Сэр? — улыбнулся Грейдон. — Так-так. Похоже, меня повысили в чине.
«Коллегия душегубов»  [29]возобновила свою работу. Пеппер ничего лишнего больше не говорила, на вопросы отвечала сжато и вежливо. И ни на какие наживки не клевала. Хейден поначалу задавал ей вопросы юридического характера — спрашивал, что она думает о первоначальном умысле, о темпераменте судьи, о роли судьи в сравнении с ролью законодателя, о школьной молитве, о расовом профилировании, о том, должна ли «Клятва на верность флагу» содержать слова «именем Божиим», и, естественно, об аборте — впрочем, о нем сказано было по возможности мало и в кратких, по возможности же, словах.
Затем он, получив от Грейдона условный знак, обратился к другой странице лежавшего перед ним фолианта и ровным тоном спросил:
— Ваш отец служил в полиции Далласа, судья Картрайт?
Пеппер немного напряглась:
— Да, сэр, совершенно верно.
Хейден, выдержав паузу, задал следующий вопрос:
— До того, как посвятить себя другой профессии?
Пеппер расслабилась:
— И это тоже верно, сенатор.
— Он священник, живет в Техасе?
— «Первая Скиния Дня Отдохновения в Плейно». Он свидетельствует о Слове — круглосуточно, семь дней в неделю, в дождь и в вёдро, в адскую жару и в пору весеннего паводка, нет греха слишком малого и преступления слишком страшного. Даааааа, Иисусе!
— Простите?
— Так он начинает свои воскресные выступления по телевизору.
— А. Ну да. Детство, проведенное в такой обстановке, как-то сказалось на ваших религиозных воззрениях?
— Разумеется, сэр. Другое дело, что религиозных воззрений у меня нет.
— Что вы этим хотите сказать?
— Видите ли, сенатор, каждый из нас проводит священный день отдохновения по-своему.
— Могу я спросить, как проводите его вы?
— В постели — с кроссвордом, кофе и круассанами.
— О. Понимаю.
— О круассанах, если вы считаете, что они выглядят чересчур французистыми, я могу на слушаниях не упоминать. Хотите, заменю их рогаликами? Или рогалики выглядят слишком еврейскими? Как насчет кекса с изюмом? Кекс с изюмом — вполне по-американски.
Хейден и прочие сенаторы обменялись сокрушенными взглядами.
— Вернемся, если вы не против, к отсутствию у вас религиозных воззрений, — произнес Хейден. — Я не хотел бы, чтобы вы… я просто пытаюсь понять…
— Позвольте, я помогу вам с этим, сенатор. Когда мне было девять лет, мою маму убила молния — у меня на глазах. Папа счел случившееся карой Всемогущего за то, что она играла в гольф в день отдохновения, и построил на этом умозаключении всю свою церковь. Я же пришла к выводу несколько иному.
— Выводу о том, что… — начал Хейден. — Не хочу показаться вам чрезмерно любопытным, однако…
— К выводу о том, что Бог — паршивый сукин сын, — сообщила Пеппер.
—  Так и сказала? — переспросил президент.
Разговор происходил в тот же день, несколько позже. Президент только что вручил очень усталому на вид Грейдону Кленнденнинну двойной мартини и налил себе большой бокал холодного пива.
— Открыто, — ответил Грейдон. — Ликующе. Она атеистка. И гордится этим.
— О господи, — сказал президент.
— Насколько я смог понять, обратиться в таковую Пеппер помог ее чокнутый папаша, который окрестил ее в своей идиотской церкви, окунув головой в воду и продержав там какое-то время — и все на глазах у тысяч людей. Хейден очень умело вытянул это из нее. Но, повторяю, она ничего не скрывает. Я переговорил с ней частным порядком, попросил не напирать на ее атеизм во время слушаний. И все-таки это настоящая ахиллесова пята. Если ее взгляды станут известными, Митчелл вцепится в них, что твой терьер.
— Но ведь заседали же в Верховном суде люди, которые не верили в Бога. Верно?
— Верно. Однако не думаю, что они столь же живо и весело излагали свои взгляды комитету, который утверждал их кандидатуры. По-моему, она хочет, чтобы ее не утвердили. Я не психолог, конечно, но мне кажется, все дело в этом.
— Хм, — отозвался президент. — Что ж, может быть, атеизм даже и привлечет людей своей новизной. Тот же Сантамария приходит в суд чуть ли не в шлеме мальтийского рыцаря. С плюмажем. Она честна. Ничего не скрывает. Дуновение свежего техасского ветерка. Народу это понравится. Уверен.
— Дональд, согласно опросам, людей, верящих в непорочное зачатие, в этой стране гораздо больше, чем верящих в эволюцию. Не понимаю, почему вы вечно полагаетесь на так называемую «мудрость народа Америки». На мой взгляд, половина нашего населения — люди просто-напросто умалишенные. Им бы по клеткам сидеть…
— А может быть, ничего и не всплывет, — сказал президент.
— Я бы на это не рассчитывал. У нас пять тысяч журналистов, и все они роют вокруг нее землю. Как черви.