Увидеть море (СИ)

Говоря о «более благополучной социальной среде», я, конечно, не имею в виду, что я родился в семье алкоголиков или что-то в этом роде. На самом деле мертвецки пьяным я видел отца только два раза в жизни.
Первый раз, когда ему, простому прорабу, дали какую-то правительственную грамоту, что-то типа почетного строителя республики, и он наотмечался, как говорится, «до изумления». Единственно, что в данном случае изумляться пришлось нам с матерью и братом, когда мы пришли среди бела дня с базара, и вдруг увидели, что окно нашего одноэтажного дома в частном секторе открыто, и оттуда торчат чьи-то неподвижные ноги. Мать так испугалась, что велела нам позвать соседей и уже с ними, вооруженные молотками и кухонными ножами, мы обнаружили невероятным образом безмятежно спящего вверх ногами отца.
От шума он проснулся, открыл один глаз, как гигантская летучая мышь поворочал головой, оглядев собравшихся, и, с трудом ворочая языком, осведомился: «Кто вы?». После чего, видимо решив, что мы ему снимся, закрыл глаз обратно и вернулся ко сну. От возмущения мать на секунду потеряла дар речи, и, всплеснув руками, повернулась к нам и беспомощно воскликнула: «И он ещё спрашивает, кто МЫ?!».
Второй раз отцовского падения тоже сопровождался драматическими спецэффектами. В два часа ночи нас разбудил шум во дворе и стук в дверь кулаком. Пьяный мужской хриплый голос с мощным балкарским акцентом вопросил: «Зайцевы здэсь живут?»
- Да, а кто это? — спросила перепугавшаяся мама через дверь.
- Мы Сэргей привезли.
В ужасе от дурных предчувствий мама принялась дрожащими руками отпирать замки. Два натуральных абрека с бородами и в папахах внесли отца за руки и за ноги.
- Пусть спыт, многа пиль, — сказали абреки, аккуратно положив отца на кровать.
- Двэрь савсэм так дэржи, — обратились они ко мне, после чего начали заносить в дом бараньи туши. Их было пять штук. Туш, не абреков. Гора мёртвых баранов осталась лежать у нас на кухне, а абреки уехали.
Потом мы узнали, что во время сдачи одной из подстанций в высокогорном ауле, выпив с местными властями, отец похвастался председателю совхоза, что хорошо играет в шахматы. Оказалось, что в этом селе очень активен шахматный клуб и балкарские «васюковцы», изнывающие без достойной конкуренции, не могли отпустить нового соперника, не сыграв пару партий. Играли они всегда на интерес. Точнее на баранов. Интерес к баранам в высокогорных селах традиционно высок.
Скорее всего, прагматичные балкарцы решили споить отца, чтобы повысить свои шансы. Но они не могли знать, что шахматы — его самая сильная тайная страсть, и что на его счету к тому времени были победы над мастерами спорта и даже одним гроссмейстером. Шахматные любители были разбиты отцом в пух и прах, но и сам он пал жертвой их безкомпромисного гостеприимства.
«Де юре» отец прибыл домой «со щитом», но «де факто» внесли его «на щите».
Несмотря на трезвость, экономность и трудолюбие моих родителей финансовое положение нашей семьи постоянно колебалось между «плачевно» и «весьма плачевно». Брат донашивал одежду отца, я донашивал одежду брата, а нашими соседями по частному сектору, где родители умудрились выбить жилплощадь от предприятия, были через одного бывшие зеки и дети бывших зеков.
С одной стороны родители держали нас в ежовых рукавицах, чтобы уберечь от соблазнов преступной жизни, внушая нам, как пели Битлз, «that a man must break his back to earn each day of leisure»  [1]. С другой стороны улица постоянно загружала наши юные мозги задачами на выживание и борьбой за место в суровом социуме. Если учесть, что в среде моих сверстников было модно быть «хулиганом» и не модно читать книжки, то такие «не пацанские» темы как любовь к девушкам в принципе не могли всплыть в беседах.
Кроме этого воспитанные в детдоме наши родители не были экспертами в воспитании детей, и не имели современного удобства юных родителей в виде интернета, поэтому их педагогические принципы в области просвещения о взаимоотношении полов сводились к сакраментальному: «Не пущать!»
- Кажется, кому-то пора идти делать уроки? — говорили родители, как только во время семейного телепросмотра на экране вырисовывался хотя бы намёк на целомудренные поцелуи.
- Мы уже сделали, — отвечали мы.
- Тогда вам пора ложится спать, — следовал вывод.
Воспитанный в таком духе родителями и улицей, я был абсолютно безоружен перед девочками и, если бы какой-нибудь из них в старших классах пришло бы в голову обратить на меня внимание, я был бы смятён и обращён в бегство.
Другое дело, что девочкам не приходило в голову обращать на меня внимание. Наградив меня самой заношенной и не модной одёжкой в классе, худобой и не модельными чертами лица, судьба не успокоилась. К пятнадцати годам, она неожиданно расписала мою многострадальную вывеску сыпью юношеских прыщей, которые, как тяжёлая могильная плита, надежно скрыли от девичьих глаз природное остроумие и «богатый внутренний мир», которые оставались моим последним оружием для покорения девичьих сердец.
Вообще, пятнадцать лет — это тяжёлый возраст. Ты уже в полную силу испытываешь непреодолимое желание быть замеченным противоположным полом, но ещё выглядишь угловатым недоразумением и не умеешь играть на гитаре.
И это, я вам скажу, адская дилемма. Как любили в таких случаях писать литературные критики эпохи соцреализма — «мечты героя столкнулись с жестокой реальностью». В моём случае, как мне казалось, проклятая «жестокая реальность» была ко мне более жестока, чем к другим сверстникам. Я чувствовал себя пресловутым Квазимодо. С той только разницей, что Квазимодо умел не кисло запиливать на колоколах и был брутальным накачанным сукиным сыном, а мои супергеройские навыки заканчивались окучиванием картошки на родительской даче и вязанием смешных человечков из трубки от капельницы, чему я научился, валяясь по многочисленным больницам.
Придавленный бременем собственной ничтожности я бродил по книжным магазинам и тырил книжки фэнтази в промышленных масштабах. Казалось, только магия может изменить мою жизнь к лучшему. Я страстно искал встречи с волшебным и неизведанным и наткнулся на могущественный магический элексир по имени «алкоголь».
Чудо свершилось! Всего несколько глотков огненной воды обеспечивали +40 к собственной крутости и -200 урона от жизненной несправедливости, и наполнили мою жизнь новыми увлекательными приключениями и происшествиями.
Встреча с горячительным произошла в бригаде электриков-строителей, куда отец пристраивал меня с братом каждое лето с целью подвергнуть трудовому воспитанию по методу Макаренко. Электрики были не прочь скрасить рабочий обед парой-другой стаканчиков, и, опасаясь доносов с моей стороны, решили втянуть меня в своё алкогольное общество.
Маленькими глотками, как компот, без остановки я выпил полный граненый стакан горячей от солнцепёка водки, отвергнув широким жестом услужливо протянутый бутерброд с подтаявшим куском сала и кружку разбавленного водой варенья. Этот без сомнения мужественный поступок вызвал бурю комплиментов и похвал со стороны квасящих коллег, чьи наученные многолетним опытом желудки отказывались единовременно принимать в себя больше ста грамм, и немедленно требовали после этого запивки или закуски.
Молодой и наивный организм не понимал, с чем встретился. Стакан горячей палёной водки взорвался в моём пустом желудке и перемешал всё в голове, наполнив меня великолепным настроением и жаждой деятельности. Послав напарника отключать питание линии освещения на щите, я пошел снимать светильники в цеху макаронных изделий. Рабочий персонал цеха состоял целиком из девушек-упаковщиц, что придавало моему скучному заданию определённую пикантность.
Широким уверенным шагом я приближался к обречённым светильникам через залитый палящим августовским солнцем двор. Чёрная майка-безрукавка не скрывала стальных мыщц, перекатывавшихся под красивым южным загаром, тёмно-русые волосы выбивались из под модной банданы, лихо закрученной на голове. Старые потёртые джинсы и пояс монтажника с инструментами подчёркивали мою принадлежность к уважаемой касте электриков.