Швейк в денщиках у фельдкурата

Но строгий господин настолько исчерпал свой запас, что ему не пришло на ум больше ни одного стоящего ругательства, и он замолчал. Швейк решил, что ждать дальнейших дополнений не стоит. Он отворил дверь, поставил строгого господина в дверях лицом к лестнице… и такого «шюта» не постыдился бы и лучший игрок сборной команды чемпионов мира.
Вдогонку строгому господину на лестнице прозвучал голос Швейка:
— В следующий раз, когда попадёте в порядочное общество, будете вести себя прилично.
Строгий господин долго ходил под окнами и поджидал фельдкурата. Швейк открыл окно и наблюдал за ним.
Наконец, гость дождался. Фельдкурат провёл его к себе в комнату и посадил в кресло против себя.
Швейк, не говоря ни слова, принёс плевательницу и поставил её перед гостем.
— Что вы делаете, Швейк?
— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, с этим паном уже вышла тут небольшая неприятность из-за плевания на пол.
— Оставьте нас одних, Швейк. У нас кое-какие дела.
Швейк вытянулся во фронт.
— Так точно, господин фельдкурат, оставлю вас одних.
И ушёл на кухню. В комнате, между тем, происходил очень интересный разговор.
— Вы пришли за деньгами по векселю, если не ошибаюсь? — спросил фельдкурат своего гостя.
— Да, и надеюсь…
Фельдкурат вздохнул.
— Человек часто попадает в такое положение, когда ему остаётся только надеяться. О, как красиво звучит слово «надейся» из того высокопоэтического трилистника, который возносит человека над низменной повседневностью: вера, надежда, любовь…
— Я надеюсь, господин полковой ксёндз, что сумма…
— Безусловно, уважаемый, — перебил его фельдкурат. — Могу ещё раз повторить, что слово «надеяться» придаёт человеку силу в его житейской борьбе. Не теряйте и вы надежды. Как прекрасно иметь известный идеал, быть невинным, безгрешным созданием, дающим деньги под векселя, и надеяться своевременно получить деньги обратно! Надеяться, постоянно надеяться, что я заплачу вам тысячу двести крон, тогда как у меня в кармане нет и сотни.
— В таком случае вы… — задохнулся гость.
— Да, в таком случае, я… — ответил фельдкурат.
Лицо гостя опять приняло упорное и злобное выражение.
— Сударь, это мошенничество! — сказал он, вставая.
— Успокойтесь, уважаемый!
— Это мошенничество! — закричал гость. — Вы злоупотребили моим доверием!
— Сударь, — сказал фельдкурат, — вам, безусловно, будет полезна перемена воздуха. Здесь слишком душно… Швейк! — крикнул он. — Этому пану необходимо подышать свежим воздухом.
— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, — послышалось из кухни, — я его уже раз выставлял.
— Повторить! — скомандовал фельдкурат, и команда была исполнена быстро и круто.
Вернувшись с лестницы, Швейк сказал:
— Хорошо, что мы отделались от него, прежде чем он успел набуянить… Был в Малешицах один шинкарь, большой начётчик. У него на всё были цитаты из священного писания. Когда ему приходилось лупить кого-нибудь из посетителей плетью из бычачьих жил, он всегда приговаривал: «Кто жалеет розги, тот ненавидит сына своего, а кто его любит, во время его наказует. Я тебе покажу, как драться у меня в шинке!»
— Вот видите, Швейк, что постигает тех, кто не почитает ксёндза, — улыбнулся фельдкурат. — Святой Иоанн Златоуст [18] сказал: «Кто чтит пастыря своего, тот чтит Христа во пастыре своём. Кто обижает пастыря, тот обижает господа, его же наместником пастырь есть»… К завтрашнему соборованию нам нужно хорошенько подготовиться. Сделайте яичницу с ветчиной, сварите пунш-бордо, а затем посвятите себя размышлениям, ибо, как сказано в вечерней молитве, «милостию божией предотвращены все козни врагов против дома сего».
На свете существуют стойкие люди. К ним принадлежал и муж, дважды выброшенный из квартиры фельдкурата. Только что ужин был готов, как кто-то позвонил. Швейк пошёл открыть, вскоре вернулся и доложил:
— Он опять тут, господин фельдкурат. Я его пока что запер в ванной комнате, чтобы мы могли спокойно поужинать.
— Нехорошо вы поступили, Швейк, — сказал фельдкурат. — Гость в дом — бог в дом. В старые времена на пирах заставляли шутов увеселять пирующих. Приведите-ка его сюда, пусть он нас позабавит.
Через минуту Швейк вернулся с настойчивым господином. Господин глядел мрачно.
— Присаживайтесь, — ласково предложил фельдкурат. — Мы как раз кончаем ужинать. Мы только что ели омара и лососину, а теперь перешли к яичнице с ветчиной. Почему нам не кутнуть, когда на свете существуют люди, одалживающие нам деньги?
— Надеюсь, я здесь не для шуток, — сказал мрачный господин. — Я здесь сегодня уже в третий раз. Надеюсь, что теперь всё выяснится.
— Осмелюсь доложить, господин фельдкурат, — заметил Швейк, — вот ведь гидра! Вроде некоего Броушека из Либни. Восемнадцать раз в вечер его выкидывали из пивной «Экснер», и каждый раз он возвращался, — дескать, «забыл трубку». Он лез в дверь, в окна, через кухню, сквозь стены, через погреб и, наверно, спустился бы по трубе, если бы пожарные не сняли его с крыши. Такой был настойчивый парень, мог бы быть министром или послом! Наклали ему как следует!
Настойчивый господин, словно не слыша того, что говорили, с упрямством повторил:
— Я хочу выяснить окончательно наши дела и прошу меня выслушать.
— Это вам разрешается, — сказал фельдкурат. — Говорите, уважаемый. Говорите, сколько вам будет угодно, а мы пока будем продолжать наше пиршество. Надеюсь, это не будет мешать вам говорить? Швейк, подавайте на стол!
— Как вам известно, — сказал настойчивый господин, — свирепствует война. Я одолжил вам эту сумму до войны и, если бы не война, не настаивал бы так на уплате её. Но успел приобрести печальный опыт.
Он сунул фельдкурату под нос свою записную книжку.
— Видите: фельдкурат Матиаш умер неделю тому назад в «заразном госпитале в Врне. Есть от чего волосы на себе рвать. Не заплатил мне тысячу восемьсот крон и идёт в холерный барак соборовать умирающего, который к нему никакого отношения не имеет.
— Это было его долгом, милый человек, — сказал фельдкурат, — я тоже пойду завтра соборовать.
— И тоже в холерный барак, — заметил Швейк. — Вы можете пойти с нами, взглянуть, что значит жертвовать собой.
— Господин полковой ксёндз, — сказал настойчивый господин, — поверьте, что я в отчаянном положении. Война ведётся, повидимому, для того, чтобы спровадить на тот свет всех моих должников.
— Когда вас потянут на военную службу и вы попадёте на фронт, — снова вмешался Швейк, — мы с господином фельдкуратом отслужим молебен, чтобы по божьему соизволению первая же граната соблаговолила отправить вас на тот свет.
— Сударь, я пришёл к вам по серьёзному делу, — продолжала гидра, обращаясь к фельдкурату. — Убедительно прошу вас запретить вашему слуге вмешиваться в наши дела и дать нам возможность их закончить.
— Простите, господин фельдкурат, — отозвался Швейк, — извольте мне сами приказать, чтобы я не вмешивался в ваши дела, иначе я впредь буду защищать ваши интересы, как полагается каждому честному солдату. У этого пана есть свой резон — ему хочется уйти отсюда самому, без посторонней помощи. Да и я не любитель скандалов, — я человек общества.
— Мне уже начинает надоедать, Швейк, — сказал фельдкурат, как бы не замечая присутствия гостя. — Я думал, что он нас позабавит, расскажет нам какие-нибудь анекдоты, а он требует, чтобы я рекомендовал вам не вмешиваться в его дела, несмотря на то, что вы два раза уже имели с ним дело. В вечер перед столь важным религиозным обрядом, когда все чувства свои я должен обратить к богу, он пристаёт ко мне с какой-то глупой историей о несчастных тысяче двухстах кронах, отвлекает меня от испытаний своей совести, от бога, и добивается того, чтобы я ему ещё раз сказал, что теперь я ничего ему не дам. Не хочу я с ним больше разговаривать, чтобы не осквернять этот священный вечер. Скажите ему, Швейк: «Господин фельдкурат вам ничего не даст».