Продайте мне хоть что-нибудь

Я почему-то больше всего хотела сесть в одно из этих кафе на улице, просто сесть. Но страшно. Языка не знаю, сколько что стоит – не знаю, может, все эти тридцать рублей уйдут за стакан воды. Просто мания какая-то началась! Хочу сесть, как все эти красивые люди сидят, и все! И я решилась, пока наши по магазинам чесали – села!
И, конечно, ничего почти это не стоило – выпить чашку кофе, но я почувствовала себя частью этой жизни, и так мне стало хорошо! Мне стало свободно так! Мне не хотелось больше думать о том, чтобы окупить поездку, о том, что я кому-то что-то должна.
Я вышла из кафе и пошла по улице красивых магазинов. Я увидела в витрине красную шляпу с пером. Я зашла в этот магазин, я надела шляпу и поняла, что не уйду без нее. Она стоила практически всех моих денег. Я купила шляпу. На мне было бежевое пальто от Зайцева с огромными плечами, и к нему очень она шла. Я шла по улице и чувствовала себя королевой!
Наши все сказали, что я сошла с ума, но мне было наплевать. А когда я достала водку, чтобы обмыть мою покупку, они подобрели и, выпив, решили, что именно так и надо жить, но им уже поздно – все потратили на двухкассетники.
Я с этой шляпой не расстанусь никогда.
Восемнадцать шуб 
Я вспомнила, как я ездила за границу, когда меняли по тридцать рублей.
А если в командировку, по двадцать пять долларов в день. Какие же это были деньжищи!
И потратить их надо было с умом.
Какие рестораны? Какие кафе даже? Да вы что? Тушенка с собой, макароны, электроплитка. И все дела.
Я никогда, никогда даже представить себе не могла, что когда-нибудь смогу зайти там, за этой самой границей, в ресторан.
И никто из моих ровесниц не мог. Считали каждую копейку. В смысле цент.
Выехали огромной группой в Париж. На месяц! Восемьдесят третий год!
Как на Луну попасть!
Вы понимаете, что такое восемьдесят третий год? Глаза отказываются верить и воспринимать. Хочется купить все. Много и дешево. Есть прекрасный магазин Тати и чудный район с магазинами в районе Пигаль! Там все и было взято. Причем богатством фантазии мы не отличались, и когда кто-то из наших купил шубу из козла за 600 франков, тут же были куплены все козлы в этом районе. В итоге в Москву приехало восемнадцать (!!!) шуб.
Один молодой человек ждал меня после работы. Я вышла с подругой. Мы были в белых козлах, естественно. В красных шапочках и шарфах и в красных гетрах. Модно! Он в ужасе смотрел на нас, не понимая, кто тут я, и потом тихо спросил:
– Вы что, униформисты?
Какой Галери Лафайет? Вы что? Само слово внушало ужас. Говорили – надо зайти, на потолок хотя бы посмотреть. Памятник архитектуры.
Поверите – не зашла даже. Страшно было. Как в дорогой магазин вот так просто зайти?
Сейчас, слава богу, все по-другому. И у нас все это есть, только немного подороже.
Но почему же, приезжая куда-то, нам так надо, обязательно надо, даже если и не надо ничего, что-нибудь купить?!
Да потому что, покупая, мы чувствуем себя частью той жизни. Совсем не нашей и потому кажущейся нам такой прекрасной.
И потом – это же память!
Воспоминания. Не просто кофточка, а кофточка, купленная там-то и там-то. И ты надеваешь ее, эту кофту, и вдруг – всплывает целый ряд, пласт целый в памяти.
Не доезжая Диснейленда 
У меня сложные отношения с живописью. Нет, я ее ценю. Даже очень. Но вот сказать, что она на меня как-то особенно действует, – не могу. Больше всего на меня действует сам акт посещения музея. Я всегда ставлю себе большую галочку – мол, молодец, побывала. Но выхожу из музея не то что не наполненной, а наоборот, очень уставшей. Это очень тяжело – по музею ходить. А главное, что больше всего меня расстраивает – ничего не могу вспомнить потом. Картины две максимум помню. И все! Так обидно – что ходила, что нет. Вот спросите меня: что тебе запомнилось в музее Метрополитен, к примеру. А я не помню. Помню только женщину в длинном платье с красными ушами. Ужас как стыдно. Но факт есть факт. «В Эрмитаже что висит?» – спросите вы меня. А я помню только Данаю, и то потому, что над ней страшно надругались, реставрировали долго. И Блудного сына помню. Вот пришла в Эрмитаж спустя много лет разлуки с ним – стыдно стало. Каждый год по несколько раз в Питере – а ноги не идут туда. А тут пришла и давай Блудного сына искать, как старого знакомого. Нашла – обрадовалась как родному. Постояла у него, верней, у них – там же папа с сыном. Ну и еще какие-то люди – их я плохо помню. И дальше смотреть даже ничего не стала.
Но вы не думайте, что я совсем уж темная. Я Ван Гога, к примеру, очень люблю. Его картины помню. Потому что люблю.
Но синдрома Стендаля у меня точно нет. Это когда чувств лишаешься от силы впечатления. Нет, это мне не грозит.
И еще я люблю Джоконду.
Нууу, скажете вы, подумаешь – чем удивить захотела. А я и не хочу удивлять. Просто говорю что есть. Она на меня действует. Как и на очень-очень многих.
Первый раз я увидела ее в Москве. Помню, что ничего не помню. Своих ощущений то есть. Помню огромную длинную очередь, в которой мы стояли с мамой. Помню, что шел дождь. Но я была еще маленькой, наверно. Поэтому встреча была формальной.
Потом, тогда, в восемьдесят третьем, попав в Париж, мы компанией пошли в Лувр. Как назло, мы были с хорошего бодуна. Нам хотелось пива, а не в Лувр. Но идти было обязательно: мы друг другу дали слово накануне. И никто не осмелился сказать: «Может, все-таки лучше немножечко пивка?» Конечно, это предложение все бы с радостью поддержали, и в Лувр никто бы не пошел в результате. Это все понимали – поэтому никто и не говорил. Другой возможности попасть туда у нас уже не было. Надо было возвращаться в Москву. Мы и так оттягивали эту встречу с прекрасным до последнего.
Придя в Лувр, мы поняли, что чувствуем себя хуже, чем нам казалось прежде. Сил ходить не было никаких. Хотелось пива.
Но в Лувре работают умные люди. Видимо, зная, что иногда попадаются истинные ценители живописи – как мы, например – они везде повесили указатели к основным шедеврам – Венере и Джоконде. Там еще Ника есть, но ее пройти невозможно – она на лестнице прямо стоит, красавица.
И вот мы, совершенно безвольные и несчастные, бессмысленно побродив по залам и поняв, что ничего не понимаем и с трудом даже фокусируем взгляд, молча и не сговариваясь показали друг другу указатель – «Джоконда». Жест был синхронным, что очень нас развеселило. Мы перестали делать друг перед другом вид, что ни за что не уйдем из музея до его закрытия.
Главная цель была наконец обозначена.
– Ну! К Джоконде, и пивка! – сказал самый честный из нас, и мы весело пошли искать Джоконду.
Надо сказать, что сейчас, вспоминая эту встречу, я понимаю, что и второй раз контакта не получилось. Потому что больше запомнилось то, как мы бежали из музея, долго искали, где бы купить пива, и никак не могли найти. Почему-то оказались у Сорбонны, где ничего не продавалось. И все.
Прошло много лет. Я снова вернулась в Париж. И третья встреча все-таки состоялась.
Поскольку я была уже остепенившейся женщиной, а главное – путешествовала с мужем, страстным любителем музеев, Лувр был охвачен по расширенной программе. И когда я, совсем уже никакая (я уже говорила, что очень устаю в музеях), наконец увидела ЕЕ, тогда впервые, в сущности, и увидела.
Я стояла среди толпы, и толпа мне не мешала. Я поняла, что она есть – эта тайна, о которой столько лет говорят и пишут. И я не могла от нее оторваться. Я хотела смотреть и смотреть. Та сила, которая исходила от нее, была какой-то неземной. Это была сила мудрости и покоя.
И смотрела ОНА на меня как-то очень по-доброму. И улыбка была спокойной и мудрой. ОНА как бы говорила мне: «Не суетись. Подумай о вечном».
Потом я все-таки отошла и посмотрела вокруг. Там висят же шедевры – не абы что. Но мне стало их жаль. Они обречены быть невидимками рядом с НЕЙ.