Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

Итак, если рассказывать все по порядку, то есть так, как все это произошло, надо начать с того, что в атаку на графа Рено де ла Шассельера бросились в 22 часа 30. В это время отсутствующий граф являл собою (во всяком случае, в моих глазах) нечто целостное. Я знал, что он занимает довольно видный пост на Кэ д'Орсэ и что он безупречно вел себя во время войны.
В 22.35 мсье Поше произвел первый выстрел («Между прочим, он такой же граф, как и я») и сразу сбил с него графскую корону.
В 22.40 он уже не звался более де ла Шассельер — как выяснилось, это имя он позаимствовал у местечка, расположенного неподалеку от его усадьбы в Солони, — а просто Рено.
— Не Рэно, а именно Рено… — уточнил один из стрелков.
— Совсем как наши малолитражки? — спросил кто-то.
— Вот именно! — скорчил гримасу бесспорный барон де Лом.
Репутация графа была уже основательно подмочена, когда в 22.50 хорошо информированный господин сообщил, что на Кэ д'Орсэ Рено оказался совершенно случайно — ведь конкурса в Министерстве иностранных дел он не прошел.
В 22.55 одна из дам, выстрелив из бесшумного пистолета, попала в самую цель, прошептав: «Прошлое графини весьма…»
За этим едва слышным выстрелом почти тотчас же последовал ураганный огонь, открытый одним из гостей, хранившим до сих пор молчание и напавшим (если так можно выразиться) на графа с тыла, он поведал, что нравы этого отца четырех детей оставляют желать лучшего, что, одним словом…
Не знаю, что меня толкнуло тогда… возможно, вечная английская мания брать в борьбе сторону слабого. Чтобы спасти графа, я, вспомнив о его достойном поведении во время войны, позволил себе бросить спасательный круг.
— Но ведь на войне… Он же честно воевал.
— А кто из нас не воевал? Подумаешь… что тут особенного!
Англичане не простили бы мне такого неуместного вмешательства, которое только подлило масла в огонь. Да и сам я пожалел, что на этот раз изменил своему родному языку: языку молчания.
В 23.00 граф Рено де ла Шассельер пал изничтоженный.
Что и говорить, печальная история.
Впрочем, она может показаться не такой уж печальной, если учесть, что в это же самое время, всего в километре от нас, граф Рено де ла Шассельер со своими талантливыми ассистентами во время подобной же салонной вивисекции так искусно ампутировал все титулы и звания барона Лома, Поше и прочих, что к полуночи от них вообще ничего не осталось.
  
Глава VII
 
Законы гостеприимства и гастрономии
 
Французы могут показаться самыми гостеприимными людьми на свете тем, кто ни разу не пытался попасть к ним в гости.
Многие иностранцы, приехавшие во Францию, хотели бы пожить в какой-нибудь французской семье. После ряда бесплодных попыток я понял, что лучший способ осуществить это желание — не считая, конечно, возможности за невысокое вознаграждение устроиться в няньки, что, согласитесь, несколько рискованно для английского майора, даже если он наденет юбку шотландского стрелка — обосноваться во Франции, снискав расположение француженки, и обзавестись собственной семьей. Именно так я и поступил.
Не пройдет и часа, как вы познакомились с англичанином, а он уже приглашает вас — если, конечно, вы не шокировали его излишней образованностью и любознательностью — провести в его доме уик-энд. Но пройдет пять лет, и вы поймаете себя на мысли, что так и не знаете, что же его больше интересует: женщины, мужчины или почтовые марки.
Через час, а то и раньше француз объяснит вам, как и почему он стал время от времени изменять своей жене, которая, впрочем, тут же заметит он, «очень, очень мила… просто ангел… но ведь… вы понимаете…» (как я могу позволить себе понимать подобное?). Но через десять лет после вашего знакомства вы вдруг вспомните, что ни разу не оставались ночевать под его крышей.
Когда я в первый раз собирался в Лион, мсье Топен предупредил меня:
— Учтите… лионское общество страшно замкнутое… Наберитесь терпения, когда с вами познакомятся поближе, вас начнут принимать во всех гостиных!
Он тут же добавил, что это характерно именно для лионцев. Но точно так же меня предупреждали (каждый раз подчеркивая, что это чисто местная черта) в Бордо, Лилле, Марселе и даже в Мазаме. Most important [47] — Мазаме. Вы можете прекрасно знать Париж, Рубэ, Тулузу и Каркассон, но вы не узнаете Францию, если не побываете в Брисбан-сюр-Арнетт, то есть в Мазаме, столице баранины и шерстяных чулок. Там, как и всюду перед дворянскими особняками с мрачными подъездами, мне было сказано:
— Стоит вам войти в местное общество, как вас сразу станут считать своим.
Вот еще один заколдованный круг, которыми так изобилует эта разумная страна: чтобы быть принятым, надо быть знакомым, но, чтобы стать знакомым, надо быть принятым. Самое важное, когда имеешь дело с таким замкнутым обществом, — это войти в него. Главное «не остаться запертым снаружи», как говорят лимузинцы, когда они забывают свой ключ [48].
Сколько времени в действительности может продлиться этот период акклиматизации, чуть было не сказал — период инкубации? На этот вопрос никто точно не мог бы ответить. Некоторые утверждают — полгода… год. Но это мало соответствует истине. Период может тянуться и десять и двадцать лет. Лучше рассчитывать на следующее поколение, которое будет принимать у себя и ездить с визитами и станет в свою очередь очень замкнутым.
* * *
Я должен заметить, что существует очень большая разница между Парижем и провинцией.
В провинции вас сразу же предупредят, что местное общество «очень замкнутое»; вам приведут в пример одного делового человека из Центральной Европы, который в течение семи лет буквально осаждал Бордо, но так и не смог прорвать оборону; или случай с одной семьей из Орана, которая прождала полвека, пока перед ней открылись двери салонов (теперь она сама стала «очень замкнутой»). Но в провинции в конце концов вас все-таки примут.
В Париже вас вообще не примут: вас начнут вывозить.
Впечатление, которое производит приезд Никольсона или Мартинеса на их парижских друзей, rather curious [49]. Случайно я оказался у Даниносов в тот день, когда телефонный звонок известил их о прибытии Свенсонов (мне показалось, что речь идет о высадке неприятельского десанта [50]), у которых они гостили две недели в Стокгольме. Сообщение о страшной катастрофе вряд ли привело бы их в большее отчаяние.
— Их надо будет водить повсюду! — услышал я.
…И тут же почувствовал, что подобная перспектива вызывает у моих друзей единственное желание никуда их не водить. В конце концов торжественный «домашний» обед был перенесен на более отдаленный срок. Свенсонов пригласили «выпить по бокалу вина» в одном из кафе на Елисейских полях, а потом, протянув еще несколько дней, повели по тем святилищам искусства и развлечений, которые сами парижане очень редко отваживаются посещать без своих иностранных менторов.
Должен сказать в оправдание французов вообще и Даниносов в частности, что аппетит у Свенсонов действительно чудовищный. Я говорю здесь не об аппетите за столом (хотя многие иностранцы, которые у себя на родине питаются весьма скромно, считают своим долгом объедаться в гостях у французов), а об аппетите на исторические камни… Гуннар Свенсон оказался непревзойденным камнеглотателем. Раньше я считал, что шведский желудок устроен по тому же образцу, что и желудок всех прочих смертных. Я ошибался. Проглотить, к примеру, Сакре-Кёр было для Гуннара чем-то вроде легкой закуски.
— Теперь мы должны, — сказал он, — посмотреть катакомбы.