Записки майора Томпсона. Некий господин Бло

Для британского подданного существует еще и третья возможность: не пытаясь взять приступом французский язык, использовать для усовершенствования своих знаний пребывание в Канаде или Бельгии, куда его могут забросить либо служебные дела, либо война. Но я должен сразу же предупредить об опасностях, которыми чреват этот метод.
Я полностью положился на канадцев, утверждающих, что в наше время только они одни говорят на классическом французском языке, языке Монтеня. Тем не менее я не посоветовал бы своему соотечественнику просить «парочку фонарей», если он хочет выбрать себе в магазине торшер, или же отправлять «грума за колесницей», если ему нужно такси…
Бельгийский эксперимент, если он, как то случилось со мной, предшествует приезду во Францию, сопряжен с не меньшим риском. Я до сих пор помню ироническую улыбку квартирного маклера, которого я попросил, прибыв из Льежа в Париж, подыскать мне четырехместную квартиру [108].
— По ходу поезда? — осведомился он, и по его улыбке я понял, что оказался в стране, где за словом в карман не лезут и где вас в любую минуту могут в безнадежном состоянии доставить в больницу для контуженных юмором.
Никаких сомнений: говорить на хорошем французском языке научишься только во Франции. И в моем решении жениться на француженке не сыграло ли свою роль желание приобщиться к ее родному языку? Но, обосновавшись во Франции, я понял, что задача моя от этого еще больше усложнилась. Я знал уже, что к северу от Арденн говорят иначе, чем к югу. Но вскоре мне пришлось убедиться, что и к северу от Соммы говорят иначе, чем к югу от Луары, и еще иначе по ту сторону Центрального массива и что вообще имеется (приблизительно) пятьдесят пять различных говоров; так что немыслимо определить, кто же, в конце концов, во Франции говорит действительно на хорошем французском языке. Лионцы издеваются над марсельцами, жители Бордо — над жителями Лилля (если только они в это время не потешаются над жителями Ланд), уроженцы Ниццы высмеивают уроженцев Тулузы, парижане — всю Францию, а вся Франция — парижан.
* * *
Исполненный решимости совершенствовать свои познания во французском языке, я предпринял большое путешествие по стране.
Поскольку некоторые специалисты заверили меня, что колыбелью истинного французского языка является Турень, я решил пройти курс языковой терапии именно в этом крае. Когда я вернулся в Париж, моя сугубо британская физиономия, с голубыми прожилками на красном фоне, под действием вин Турени расцвела еще ярче. Но во время первого же обеда, когда я счел уместным заметить, что бургундское «само льется в глотку», желая сказать, что оно удивительно бархатистое, на меня посмотрели, как на дикаря. Когда же к вечеру вышеупомянутое бургундское сделало свое дело и я до того осмелел, что назвал Мартину «милашечкой» (а это для отставного майора колониальных войск поступок поистине героический), Мартина, вместо того чтобы оценить мой комплимент, обеспокоенно спросила, уж не заболел ли я.
Стремление усовершенствоваться во французском языке было так велико, что я решил продолжить свои странствия. Чтобы с чего-то начать, я прежде всего посетил в Рубэ семейство Тибергьенов, с которыми я познакомился во время войны. Мсье Тибергьен встретил меня словами:
— Залезайте…
Я подумал было, что он предлагает мне подняться на второй этаж, но мой хозяин повторил: «Залезайте», указывая на кресло.
И я залез.
Несколько дней спустя, когда я приехал в Марсель, мсье Паппалярдо воскликнул, увидев меня:
— Подкрепитесь, дорогой маджор Томмепсон…
Я решил, что он собирается дать мне укрепляющее лекарство, но, оказывается, он просто предлагал мне присесть…
И я поспешил подкрепиться.
Короче говоря, французский язык меняется в зависимости от географической долготы. При этом я имею в виду лишь язык, более или менее понятный самим французам. Когда же какой-нибудь баск начинает говорить (а ему явно доставляет удовольствие поговорить на своем наречии в присутствии парижан или иностранцев), то тут уже никто ничего не разберет. Прожив некоторое время в Бордо, где я узнал, например, что, для того чтобы выстирать мое белье, его отправляют в «стиральню», я был счастлив возвратиться в Париж: в присутствии Мартины я чувствовал себя куда более уверенно.
Правильно ли говорят по-французски сами парижане? Признаться, когда я слышу, как сын моих друзей Даниносов говорит своей сестре:
— Слабо тебе это сделать!
…или шепчет ей, поглядывая на меня (они, должно быть, считают, что я туговат на ухо):
— Ну и усы у него, камедь!.. Зато плащ себе оторвал!.. Класс!..
…мне трудно поверить, что на этой тарабарщине говорят в стране Монтеска, простите, Монтескье. Невольно напрашивается вопрос, не растеряет ли французский язык через пятьдесят лет добрую половину своего словаря, если он будет развиваться в том же направлении. Признайтесь, это было бы потрясно… Французы могут оторвать и такое!
* * *
Что касается взрослых парижан, их речь была бы вполне понятна англичанину, если бы только они не считали своим долгом начинать фразы огромным количеством английских слов, которые, быть может, и ласкают слух француза, но режут слух англичанина [109]. На днях в одном салоне я слышал, как дама, у которой слова, казалось, струились вместе с сигаретным дымом, рассказывала своему собеседнику, утопающему в табачном чаду:
— Я была приглашена на генералку в «Хеймаркет-сиатер» в Лондоне. О, это было о'кэй… А здесь на премьере в прошлую пятницу в зале какой-то кошмар. Да и понятно: сплошная серятина!
Серятина? Сирятина? Ларусс не дал мне на сей счет никаких разъяснений. Но я все-таки понял, что речь шла о публике неинтересной. О публике, которую никак нельзя было назвать изысканной.
Господин, окутанный дымом, выразил свое удивление (весьма своеобразно):
— Неужели не было даже Жанно?
— Ни Жанно, ни Марселя, ни Жака. Никого… Скучища смертная!
Кто же эти Жанно, Марсель и Жак, о которых я то и дело слышал в Париже? Знаменитый актер, знаменитый драматург и не менее знаменитый поэт. Вероятно, они близкие друзья этого господина и его собеседницы? Да, они близки им, так же как и еще двум или трем миллионам парижан. В Париже считается хорошим тоном называть по имени людей, достигших определенного уровня известности.
И в этом вопросе французы тоже полнейшая противоположность британцам: в течение добрых десяти лет вы можете постоянно встречаться с французами и останетесь для них «мсье Томпсоном», в то же время они и глазом не моргнув назовут по имени человека, с которым никогда не были и не будут знакомы. У нас же в Англии нередко обращаются по имени к человеку, с которым знакомы всего лишь несколько часов (и это отнюдь не звучит фамильярно), но только очень близкий друг сэра Лоуренса Оливье осмелился бы, говоря о нем, назвать его просто Ларри.
Существует, однако, область, где избранное общество наших двух стран, хотя и тут позиции их не совсем совпадают, сражаются бок о бок: это область буквы «h». Поверхностному наблюдателю может показаться, что в Англии царят мир и спокойствие, но в действительности вот уже многие столетия страну раздирают жестокие войны из-за этой буквы «h».
Избранное британское общество только и дышит тем, что произносит эту букву «h» с придыханием. Чтобы научиться произносить с придыханием, как полагается Her Highness the Duchess of Hamilton (Ее высочество герцогиня Гамильтон), англичанин готов тренироваться хоть двадцать лет. Я знаю, что многие мои соотечественники так и ушли в лучший мир, не добившись успеха. В отместку люди необразованные не произносят эту букву там, где полагается (a good otel) [110], и вставляют ее там, где ее не должно быть (an hangel) [111]. Во Франции война из-за буквы «h» носит не столь ожесточенный характер, но зато здесь яснее проступает существующая и у нас тенденция вместо «е» произносить «а» или «эй». Несколько дней назад я снова имел возможность убедиться в этом, услышав, как одна претенциозная парижанка произносила слова, по ее мнению, на английский лад: