Пушкин - историк Петра

Таким образом, для правильного понимания “Истории Петра важно иметь в виду, что в пушкинское время личность реформатора заключала в себе прежде всего мировоззренческую проблему. То, что при этом Петр являлся символом определенного сословия - нового дворянства, не должно закрывать главного - решения вопроса о жизнеспособности рационального и религиозного отношения к миру. Нравственная оценка деятельности Петра преобладала над политической, и Пушкину важно было занять определенную позицию именно в этом споре.
  
Глава 3
Образ Петра в произведениях Пушкина 20-х годов
В пору всеобщего увлечения политической жизнью Пушкин не мог оставаться в стороне, но в его творчестве отражалась не конкретная партийная программа, а общий смысл происходящего: “Любовь и тайная свобода Внушали сердцу гимн простой, И неподкупный голос мой Был эхо русского народа”8ft. Свобода “тайная”, в отличие от той, явной, служению которой отдали себя некоторые его друзья, волновала Пушкина.
Ода “Вольность” была важна поэту не только тираноборческими настроениями, но и верой в определенный мировой порядок, призывом: “Склониться (...) под сень надежную Закона”(11, 49), и в этом смысле фигуры Карамзина и его молодых противников, без сомнения принадлежавшие к числу лучших, совестливых людей России, не вызывали у поэта мучительных раздумий, кому отдать предпочтение. Другое дело, что такие отношения не устраивали ни Карамзина, ни декабристов, увлеченных политической борьбой. Они ревновали поэта друг к другу и вместе с тем обрушивали на него обвинения в нравственной неразборчивости. Исследователи гадают, что заставляло 11ушкина так много говорить о клевете и предательстве друзей, среди которых не было неприличных людей. На самом деле, Пушкин болезненно переживал, что люди, близкие ему по духу, не найдя между собой общий язык, с разных сторон осуждали поэта за попытки самостоятельно разобраться в причинах их конфликта, отгораживались с I спой молчания и двусмысленных намеков.
Вместе с тем, близость противников, как говорилось выше, обнаруживалась в их отношении к Петру. В феврале 1818 года Пушкин прочитал в “Истории государства Российского”: “Немецкие, шведские историки шестого на-десять века согласно приписывали ему (Ивану Ш А.Л.) имя Великого; а новейшие замечают в нем разительное сходство с Петром Первым: оба без сомнения велики; но Иоанн (...) не мыслил о введении новых обычаев, о перемене нравственного характера подданных (...) Не здесь, но в истории Петра должно исследовать, кто из сих двух венценосцев поступил благоразумнее или согласнее с истинною пользою отечества” 87. Жадность, с которой российское общество принялось изучать книгу Карамзина, также подчеркивала важность петровской темы для российского общества.
Об отношении декабристов к реформам Петра можно судить по “идеологическому документу раннего декабризма”, прозвучавшему на одном из заседаний “Зеленой лампы” в конце 1819 года, “Сну”
A. Д.Улыбышева, в котором “...резко осуждается поспешность и насильственность реформ Петра I, насаждавшего учреждения, скопированные у иностранцев” 88. В лекции, прочитанной
B. Кюхельбекером в Париже в 1821 году, говорилось: “Петр, которого по многим основаниям назвали Великим, опозорил цепями рабства наших землепашцев” 89. Интересны замечания Н.М.Муравьева на полях I тома “Опытов в стихах и прозе” К.Н.Батюшкова в том месте, где поэт хвалит сподвижников Петра I: “Вздор! Россия и без них была велика”90. В исторических повестях Корниловича, опубликованных в “Альбоме северных муз” за 1828 год, по мнению цензурного комитета, говорилось “... о Петре не с лучшей стороны” 91. Другой видный декабрист И.Д.Якушкин, находясь в ссылке, преподавал курс русской истории, обходя всякое упоминание о культурных и экономических достижениях Петра I. В “Памятных записках 1828-1829 гг.” П. Бестужев упомянул об образчике модного воспитания: “...знает все современные и былые происшествия и связи двора..., а не скажет (...) чем прославили и посрамили себя Грозный и Петр Великий”92. И хотя существовали очерки Корниловича и дума Рылеева “Петр Великий в Острогожске”, написанные с позиции революционного романтизма, идеализирующие самодержца, общей картины они не меняли. К тому же главный герой следующей поэмы Рылеева уже боролся против Петра, и именно это произведение вызвало у Пушкина положительный отклик: “...Войнаровский полон жизни”(ХШ,87), а “Думы Рылеева и целят, а все невпопад”(ХШ,167).
Сложная личность Чаадаева заставляет критически относиться ко многим его высказываниям, но необходимо иметь в виду и его признание, сделанное уже после смерти Пушкина: “...Было время, когда я, как и многие другие, будучи не доволен нынешним положением вещей в стране, думал, что тот великий катаклизм, который мы именуем Петром Великим, отодвинул нас назад, вместо того чтобы подвигнуть вперед...” 93. Время это, безусловно, относилось к петербургскому периоду жизни философа. Из фрагмента видно, что все политические споры велись вокруг деятельности реформатора, но без упоминания его имени, поскольку важна была не личность Петра, а понимание того “великого катаклизма”, который он олицетворял собой.
Исследователи склонны видеть в пушкинской оде “Вольность” художественное переложение политических взглядов декабристов. Отчасти это справедливо. Но не кажется ли странной аргументация Пушкина в этом стихотворении? Если обращение поэта к факту французской революции - казни Людовика XVI - понятно, то появление рядом Павла, убитого заговорщиками отнюдь не на волне демократических настроений , сильно озадачивает? Разъяснение пушкинской мысли можно найти в довольно неожиданном месте - в карамзинской “Записке о древней и новой России”: “...что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного”94. Здесь же находятся строки, возможно, раскрывающие истинное отношение Пушкина к Закону: “...Мудрость веков и благо народное утвердили сие правило для монархий, что закон должен располагать троном, а Бог, один Бог, - жизнию царей!...” 95. То есть, по сути дела, в известной пушкинской строфе “Владыки! вам венец и трон Дает Закон - а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон”(П, 46) pc о двух законах: один - Закон политический, устанавливающий
за народом право выбирать царя, и другой - “вечный Закон”, охраняющий жизнь государя, библейское “не убий”, что противоречило желанию части радикально настроенных декабристов, во главе с Якушкиным, устроить покушение на Александра. Есть в “Записке” Карамзина и беспощадная характеристика Павла, нашедшая свое отражение в оде: “Кто верит Провидению, да видит в злом самодержце бич гнева небесного! Снесем его, как бурю, землетрясение, язву”
('равним: “..Ты ужас мира, стыд природы, упрек ты Богу на земле”(П, 47). Есть и пафос, родственный “Вольности”: “Заговоры да устрашают парод для спокойствия государей! Да устрашают и государей для спокойствия народов!” и общий вывод: “...действительно счастье ( I«сударей А.Л.) неразлучно с народным, с правосудием и с любовью к добру”97 Сравним: “Склонитесь первые главой Под сень надежную Закона, И станут вечной стражей трона Народов вольность и покой”(П, 48).
Учитывая столь тесное сближение 98 оды и “Записки”, можно говорить не только о пушкинском знании основных идей карамзинской работы, построенной во многом на критике петровского наследия - о чем писали некоторые исследователи ", но и о знакомстве поэта с текстом самого произведения, о дальнейшем обращении к нему при написании уже публицистических заметок. В самой же оде Пушкин попытался соединить карамзинское требование нравственности с тургеневским “равенством перед законом”, что, конечно, не устраивало политических противников и вызвало, с одной стороны, обидное и неожиданное охлаждение историка к Пушкину 100, а с другой -одностороннее понимание оды декабристами как безусловного призыва к полит ической свободе и радикальным действиям.