Роковые годы

Да и из города собираются вести самые безотрадные. Становится известным о стрельбе на разных улицах, везде сопровождавшейся убитыми и ранеными. Огонь обыкновенно открывался отдельными шайками по случайной толпе или прохожим. Так было у Николаевского вокзала, в первом часу дня, затем на углу Литейного и Жуковской в 2 часа, на углу Невского и Садовой в 3 часа, на Садовой в 5 часов, на углу Надеждинской и Невского – в 6 часов, на Знаменской площади – в 9 часов вечера. На Обводном канале и Литейном проспекте выстрелы почти не умолкали весь вечер, а потом продолжались и большую часть ночи. На Воскресенской набережной дважды за день большевики обстреливали и громили мою контрразведку. Сильно трещали пулеметы в 4 часа дня на Литейном проспекте; там шла колонна кронштадтских анархистов со своими черными значками. Как говорят, им померещились где-то вдали казаки. Анархисты открыли огонь из пулемета с грузовика. Пулемет подхватили ружейные выстрелы, и опять падали невинные жертвы, но досталось и по своим. Отсюда было доставлено по госпиталям несколько десятков раненых.
Конечно, нет возможности перечислять все места отдельных вспышек. Можно только определенно утверждать, что за малыми исключениями, как то: обстрел контрразведки или выстрелы у Таврического дворца, огонь открывался не по нашим войскам, а по мирному населению для устрашения или по нервозности: наших войск против них не было, так как у нас их вообще не имелось. Только один 1-й Донской казачий полк вышел на улицу. От него с Дворцовой площади на короткие расстояния иногда выезжали отдельные отряды. В один из них на углу Невского и Морской была брошена бомба, которая вывела из строя убитыми и ранеными 6 казаков и 20 лошадей. Потери полка за день: 20 убитых, 70 раненых казаков и около 100 лошадей. Но то был один 1-й Донской, и только!
При таких условиях большевики были полными хозяевами города.
Если весь трагизм положения был ясен еще тогда для некоторых из нас, то он еще ярче выступал из незначительных явлений, которые не замедлили последовать с наступлением ночи. Мы начали получать десятки телефонных призывов на помощь против грабителей. Звонили из магазинов Гостиного Двора, из Апраксина рынка, с Садовой, из банков на Невском; звонили телефонные барышни, умоляли отдельные голоса из частных квартир по Литейному и Жуковской, просили спасти от ломящихся бродяг и мародеров.
Услыхав эти вопли, моим первым движением было, конечно, как-то помочь. Но как? Кого послать? Поговорил два раза со Штабом, но это было лишнее. Звонить в участки милиций? Оттуда не отвечают. Да мне именно и жалуются, что ее не могут найти [75]. Выслушивая крики и мольбы женщин по телефону, сознавая свое бессилие, я ничего не отвечал, вешал трубку, старался о них не думать; но нельзя забыть эти голоса.
В девятом часу прискакал доблестный Цагурия, но один из всего отряда. Он поистине «дошел во что бы то ни стало»: эфес шашки отбит пулями, фуражка и одежда прострелены в нескольких местах. Настроение прекрасное, а после пулеметного огня, под которым продержался, еще повышенное. Он сразу набрасывается на первых попавшихся депутатов Совета, и мне приходится их растаскивать [76].
Отряда все еще нет, и мы продолжаем говорить на бесконечную тему дня – как притащить Измайловский полк. Вдруг, словно бомба, влетел в комнату, где я сидел с членами Воинской секции, один из членов Совета и закричал: «Мы спасены! У Временного правительства есть точные данные об измене большевиков!»
В мгновение весть распространилась по дворцу. Общий вздох облегчения и радости. Уныло опущенные головы поднялись. Депутаты ликовали, поздравляли друг друга, жали мне руки.
Тут же в комнате сидит на окне министр труда Скобелев. Его обычно тусклая физиономия сейчас сияет. Он смеется и весело посвистывает. Кто-то кричит, что надо скорей звонить по телефону во все воинские части и, прежде всего, в Измайловский полк.
Не могу, однако, забыть фигуры нового сенатора Н. Д. Соколова, избитого за два дня перед тем юнкерами, который с повязанной головой и трясущимся подбородком бегал в сопровождении соглядатая Нахамкеса от телефона к телефону, старался кого-то вызвать и в панике восклицал:
– Неужели Переверзев позволит дискредитировать целую политическую партию?!
Уже около 9 часов вечера, по собственной инициативе, узнав об измене большевиков, прибыли первыми на защиту Таврического дворца вооруженные солдаты ближайшей к нам воинской части – гвардейского саперного батальона. Затем явился давно ожидаемый Измайловский полк. Члены исполнительного комитета встречали приходившие войска громкими речами.
Всякий раз они начинали так: «Временное правительство имеет сведения, что Ленин продался немцам!»
Таврический дворец гудел от восторга.
Войска кричали «Ура!». Обещали поддерживать Верховную Власть. Солдаты все прибывали [77].
Наконец, около 11 часов вечера, мне явились казаки, входившие в состав отряда, с которым шел Цагурия. Мне было ясно, что восстание кончено. Я поблагодарил казаков от имени Половцова и за поздним временем отпустил конные части по домам [78].
Около полуночи – телефон Балабина:
– Временное правительство спешно требует тебя в Штаб округа. Приезжай немедленно.
– А кому же сдать вверенный мне Совет? – смеюсь я в телефон.
– Пошли его к ч-р-у, – отвечает Балабин.
Найти автомобиль, шофер которого согласился бы везти меня в Штаб, было не так легко, так как из города все доносятся выстрелы. Советские машины отказываются сдвинуться с места под всевозможными предлогами, пока мне не посчастливилось разыскать того шофера, вместе с которым я отбивал утром его автомобиль у большевиков. Этот соглашается. Мы усаживаемся; машина несется стрелой к Дворцовой площади. По дороге – ни одного фонаря; город погружен во мрак. Навстречу проскакивают грузовики с большевистскими солдатами. Где-то постреливают, изредка проносятся какие-то шальные пули.
Штаб округа не узнать: заставы, караулы, юнкера, патрули; в окнах пулеметы. Эк, счастливые! А у меня не было ни одного. Подымаясь по лестнице, я встретил Козьмина, который сообщил, что два раза ездил спасать контрразведку, но что все ее помещение разгромлено.
Когда я спешил на вызов правительства, то думал, что оно хочет ориентироваться или преподать какие-нибудь указания в отношении Совета.
То, что я услышал и увидел в действительности, было очень далеко от моих предположений.
Войдя в комнату, отведенную Временному правительству, я застал в ней трех министров: направо от двери стоял багровый Переверзев; налево, лицом к двери, за небольшим столом задыхался Некрасов, против него, бледный, как полотно, – Терещенко. Говорил со мной один Терещенко. Он спросил:
– У вас достаточно данных, чтобы обвинить большевиков в связи с немцами?
Я ответил:
– Более чем достаточно.
Терещенко: В таком случае приступите к аресту.
Я: Это уже сделано.
Своим мне приказанием Терещенко, в сущности, санкционировал от имени Временного правительства мои распоряжения и ордера, отданные именем Главнокомандующего 1 июля, а также и приказ генерал-прокурора Переверзева, данный перед тем непосредственно Штабу округа.
Весть об измене большевиков вмиг облетела всех и вся до объявления в газетах. Она встряхнула население, как от разряда электричества. Петроградские солдаты перешли на нашу сторону только после того, как узнали об измене Ленина! Только после этих сведений солдаты вышли на улицу и стали на защиту Таврического дворца.
После жуткого обвинения главари сразу попрятались по своим норам. Отдаленные одиночные раскаты восстания раздавались еще двое суток. То были бессвязные короткие стрельбы, преимущественно по ночам на окраинах, а в центре города – на Адмиралтейской набережной и у Александровского парка.