Роковые годы

Стоит ли приводить оскорбления, которые получал Переверзев, когда требовал от штаб-квартиры большевиков очищения дома Кшесинской? К нему бесцеремонно являлся с отказом юрисконсульт партии большевиков, член Исполнительного комитета Совета солд. и раб. депутатов Козловский. «Первый раз вижу его без шапки, – сказал я Переверзеву, встретив Козловского в министерской приемной. – Когда он во главе целой банды врывается с наглыми криками и угрозами в мою приемную, он никогда не снимает шляпы».
Но зачем искать примеры среди тех трудных случаев, когда самоуправство прикрывалось левыми лозунгами. Вот передо мной военный агент, румынский полковник. Его дело много проще, и в нем нет никакой политики. Кстати, это и было единственное дело, не имевшее никакого отношения к контрразведке и которое, в свою очередь, выпало на мою долю.
Крупный биржевой делец Филотти бежал из Румынии с несколькими миллионами чужих денег; само собой, он не мог выбрать более удобного убежища, как Петроград. Румынский полковник имел кое-какие сведения о пребывании Филотти. Он объездил всякого рода милиции, градоначальство, даже министерства, и везде на просьбу помочь ему захватить Филотти получал отказ. Ему отвечали, что заняться поимкой некому [10].
И действительно, вопрос о формировании уголовной милиции был поднят только 2 июля.
Военный агент едет к Главнокомандующему, объясняет свои бесплодные поиски власти, просит содействия. Корнилов указывает ему на меня, предупреждая, как говорит мне военный агент, что если я не помогу, то ему не стоит никуда обращаться.
Поручаю дело Данилову. Молодой, увлекающийся, способный юрист, Данилов никогда не мог успокоиться, пока не справится с принятым на себя расследованием. Он берет двух агентов, проваливается на 36 часов и возвращается с Филотти, скрывавшимся по подложному паспорту Фроскатти. Данилов в пыли, похож на трубочиста; военный агент ликует. «Вот что, – говорю я ему, – вы видите, мы поймали Филотти. Так я вам его дарю. Мои люди сейчас доставят его к вам в миссию, и делайте там с ним что хотите. А пожелаете, так увозите его к себе на родину». «Я даже не смел просить вас о такой любезности», – снова благодарит румынский полковник. Какой странный человек! Да тут нет никакой любезности: я просто не хочу каждый месяц терять время на новые розыски Филотти или посылать Данилова сопровождать его до румынской границы.
Как внимательно ни перечитывать страницы первых четырех месяцев революции, мы не найдем в них следов о принятии мер защиты против левой политической опасности. Февральским победителям она была не видна. Они долго продолжают с испугом оглядываться только назад, на тех, кто нагнал на них страху за прошлую эпоху. Вот для этого-то направления Совет солд. и раб. депутатов открывает свой отдел по борьбе с контрреволюцией.
И как раз обратно, по другую сторону – свобода мнений и пропаганды зорко охраняются самой верховной властью. Тут отдельные ее представители просто отказываются от самых лояльных методов политической борьбы, принятых в Европе, считая их за нарушение объявленных вольностей.
Первый министр юстиции Керенский рассказывает мне, что к нему обратились гимназисты и гимназистки с просьбой разрешить им устроить демонстрацию Ленину против дома Кшесинской. «Я запретил демонстрацию, – говорит Керенский, – в свободной стране – свобода слова»… Но почему же, чтобы не мешать Ленину, можно в том же самом отказать русской молодежи?!
Временное правительство вычеркивает все статьи закона о ниспровержении существующего строя. Старый строй только что ниспровергнут, и как будто неловко новой власти на первых же шагах искать виновных в нарушении этих статей. Да совсем и недостаточно приказать вернуть закон из архива. Прокурор не имеет вооруженной силы для приведения в исполнение своих постановлений; он не может найти и одной винтовки. В его распоряжении нет организации для охраны существующего порядка, без которой не обходится ни одно государство. Вот когда поистине можно сказать, что охранка отомстила революции после своей смерти. Самое название, даже мысль о политической полиции не допускается к открытому обсуждению – мы о них толковали только в тиши кабинета.
Но уже второй министр юстиции Переверзев просит меня показать нескольким из его людей метод поисков и расследований контрразведки. «Пусть Министерство внутренних дел не решается; я открою политический отдел при Министерстве юстиции». Однако новая постройка не ладится. Через несколько недель собирается конфиденциальное заседание: Переверзев, начальник Генерального штаба Романовский, Половцов, Балабин, я и Миронов. Последний – очи и уши Керенского; я его вижу уже второй раз. Наша первая встреча носила скорее комический характер. Балабин как-то предупредил меня, что ко мне приедет доверенный Керенского, которого тот просить принять. И действительно, через несколько дней открывается дверь, входит Миронов и спрашивает: «Скажите, вы занимаетесь провокацией?»… Я предоставляю каждому привести за меня тот единственный ответ, который можно услышать на подобный вопрос.
Миронов был переутомлен интересными археологическими раскопками, которые производил в недрах Министерства внутренних дел; вероятно, этим можно было объяснить его выступление не на тему на памятном конфиденциальном и коротком заседании. Переверзев сообщает нам, что в его политический отдел никто не идет. Вдруг, к общему удивлению, Миронов мрачно и неожиданно нападает на меня: «А все-таки в вашей контрразведке вы оставили охранников…» Резко отвечаю, что мне уже довольно этих угроз от Совета солд. и раб. депутатов; что личный состав контрразведки – моя гордость и в ней нет ни одного охранника. Затем обращаюсь к Переверзеву и говорю, что он никогда не наберет людей в свой политический отдел, пока будет продолжаться не только бесполезная, но вредная для государства травля лиц, служивших в политической полиции. Переверзев заявляет, что он попытается остановить кампанию прессы, ведущуюся в этом направлении. И действительно, на другой день изыскания в архивах Министерства внутренних дел прекращаются, а проскрипционные списки исчезают со столбцов газет.
Однако всем нашим начинаниям было суждено повиснуть в воздухе. Через три недели после июльского восстания все присутствовавшие на памятном заседании ушли от власти, кроме Миронова, который так и продолжал до 25 октября душить «контрреволюцию».
Исполнительный комитет Совета солд. и раб. депутатов с его министрами упорно смотрели на полярную звезду, спорили и не отдавали себе отчета в той жуткой действительности, которая видна была тем, кому было приказано спуститься на землю.
 
Глава 4
 
Войска
 
Революция пришла в армию с тыла.
Возьмем начало военной катастрофы так, как его записала телеграфная лента разговора 3 марта между новым военным министром Гучковым и начальником штаба Верховного Главнокомандующего генералом Алексеевым. Подлинная лента этого разговора из Петрограда с Могилевом лежит у меня на столе перед глазами. Ее прислал Гучков Великому Князю Михаилу Александровичу.
Вот она [11]:
«здесь у апп. [12] военный министр александр Иванович Тучков. просит начальника штаба верховн. главноком. [13] подойти к аппарату. здравия желаю александр иванович у аппарата алексеев. не имея возможности говорить с председателем государственной думы [14] я очень прошу взять на себя передачу ему серьезнейшего для армии вопроса сегодня в 6 часов утра м. в. родзянко [15] просил меня задержать обнародование манифеста 2-го марта точка хотя манифест этот дошел только до высших начальствующих лиц но этим вопрос в отношении армии совершенно не решен скрыть акт столь великой важности в жизни россии немыслимо он должен быть безотлагательно обнародован в установленном порядке точка слух о нем просочился уже в войсковую среду и в население губерний фронта точка главнокомандующие в течение всего дня настоятельно указывают что дальнейшее промедление объявления войскам содержания этого акта может теперь же повлечь за собою сначала недоумение а потом последствия весьма грозные – этот голос всех старших начальствующих лиц должен быть услышан в петрограде они доносят о том что стало болезненным вопросом для всей действующей армии точка выход должен быть найден путем соглашения с лицом долженствующим вступить на престол – совершенно не исключена возможность выработки по успокоению страны всех подробностей того или иного государственного устройства точка нужно памятовать что борьба с внешним врагом в данное время все же остается главнейшею обязанностью каждого русского человека точка расшатав же действующую армию скрывая от нее истину и действительные намерения правительства мы подготовим себе печальную участь точка главнокомандующие единогласно свидетельствуют что сегодня или завтра крайний срок осведомления войск о чем я донес и великому князю николаю николаевичу ожидая его указаний точка второй вопрос до настоящего времени правительство приняв власть в свои руки не желает обратиться к действующей армии с горячим воззванием выполнять свой святой долг заключающийся в упорной борьбе с внешним врагом – желательно также воззвание к народу чтобы он спокойно продолжал свою деятельность напрягая все силы к той же общей великой цели точка третий вопрос считаю себя обязанным настоятельно просить чтобы все сношения с армиями все распоряжения органов правительства велись только через вверенный мне штаб и по второстепенным вопросам через главнокомандующих точка только при этом условии мы сохраним столь важные для армии устои подчиненности и порядка без каких нет вооруженной силы точка возвращаясь к первому вопросу полагаю вполне возможным в первом манифесте нового царствования объявить о том, что окончательное решение вопросов государственного управления будет выполнено в согласии с народным представительством хотя бы по окончании войны или наступления успокоения точка для прочности нравственной и боевой наших войск это вопрос исключительной важности и не допускающий никакого отлагательства – пять миллионов вооруженных людей ждут объяснения совершившегося – пока кончил Алексеев».