Владетель Ниффльхейма (СИ)

Брунмиги вытащил из белого кармана ливреи неестественно огромный наган, который в карман же спрятал.
— Садись.
Он с обезъяньей ловкостью открыл дверцу машины и впихнул Вершинина внутрь.
В салоне стоял зверский холод.
— Потерпите, доктор, — сказал человек в белой соболиной шубе, украшенной головами зверьков. — Это у вас с непривычки.
И Вершинину показалось, что соболя закивали.
— Могу я поинтересоваться, кто вы такой?
— Доброжелатель, — ответил человек. Он был не стар и не молод. Да и само лицо его отличалось какой-то совершеннейшей невыразительностью. Вершинин пытался разглядеть, запомнить, но у него не выходило, как будто бы лицо это, слепленное из тумана, постоянно менялось.
— Если вам необходимо имя, то называйте меня Варгом. А вот что мне от вас надо… Скажите, доктор, вы верите?
— В бога?
— В бога. В богов. Во вселенский разум. В высшие силы. В деньги. В удачу. В свободу слова или демократию. В бессмысленность жизни. Во что-нибудь, но только искренне.
— Я… не знаю.
— Жаль. Но у вас еще будет время поразмыслить.
— Да какое вам, собственно говоря, дело?
— Никакого. Хотя… глобальный интерес к вопросам веры. И частный — к вам. Я хочу побеседовать с вами о перспективах, — Варг и говорил-то тихо, почти шепотом, но несмотря на рокот мотора, Вершинин слышал каждое слово. — О ваших перспективах, доктор Вершинин. Вы ведь сами думали о них, верно? Вы хороший врач. Очень хороший.
— Благодарю за комплемент.
Холод пробирал до костей. Шершавый язык его вылизывал кожу, стесывая до мышц, а там и до костей добираясь.
— И вот вы, хороший врач, по недосмотру судьбы застряли в никчемной больничке, которая если и держится на плаву, то сугубо благодаря вашим стараниям.
— Неужели?
— Именно. Вы выбиваете финансирование. Вы ищете спонсоров. Вы бьетесь, чтобы все это заведение работало, как следует, — легкие как снежинки слова слипались в сугробы обстоятельств. — Вы не виноваты, что усилия ваши не приносят результата. Больница обречена. Она устарела. Она… дань истории, не более. И вы сами рискуете стать таким вот анахронизмом, существующим лишь по чужой милости. Не думали об этом, а Борис Никодимыч?
— Не думал.
— А зря. Но у меня есть вариант. Вот, — в льдисто-прозрачных пальцах появился прямоугольник. — Частный медицинский центр «Здравушка». Пост заведующего отделением хирургии. Для начала. Полгода и ваш организаторский талант оценят по достоинству. Пост директора и пакет акций позволят вам наладить жизнь не только свою, но и вашей бедной сестры. Ей мало тех денег, которые вы отправляете, а совесть не позволяет вам брать больше. Другой бы взял. Но вы — честны. И это тоже станут ценить…
Прямоугольник жег руки холодом.
— Решайтесь, Борис Никодимыч, решайтесь, — Варг улыбался, демонстрируя зубы — белые треугольники, приклеившиеся к бесцветным деснам. Разве у людей бывают подобные зубы?
— А взамен что?
— Сущая мелочь. Безымянный мальчишка из третьей палаты… тот, которого с улицы привезли. И которого у вас получилось вытянуть. Почти получилось. Вы ведь и вправду хороший врач.
— Хотите, чтобы я убил его? — Вершинин попытался вернуть визитку, но та примерзла к пальцам.
— Чтобы вы его отпустили.
Недолгая пауза, ровно на то, чтобы вдохнуть и выдохнуть.
— Вам ли не знать, Борис Никодимыч, чем чреваты подобные травмы. Вы ждете, что мальчик очнется? Возможно. А дальше? Вы научите его дышать без аппарата ИВЛ? Двигать пальцами рук. При некоторой толике везения — и самими руками. Говорить. Слышать через аппарат. Видеть. Если, конечно, повреждения мозга позволят ему понимать, что он видит и слышит. Вы держите это несчастное дитя на привязи вашего безумного гуманизма. Но есть ли в нем какой-нибудь смысл? Скажите, вы готовы нести за него ответственность до самого конца вашей жизни? Что молчите, Борис Никодимыч?
Потому что нечего сказать. И Варг продолжает:
— Это не будет убийством. Нужно лишь смириться с очевидным. Вам не спасти всех.
— Но я постараюсь, — решение созрело моментально и было алогично.
Кому нужен этот мальчишка? Никому. Тогда чего ради? И собственный вопрос Вершинина тут же озвучивают:
— Упрямитесь? Чего ради?
— Ради себя.
— Что ж, достойно. И как ни странно — понимаю. Но Борис Никодимыч, все, что будет происходить дальше — с вами ли, с больницей — последствия вашего решения. Надеюсь, вы не станете в нем раскаиваться.
— Угрожаете?
Вершинин не боится угроз, во всяком случае, ему кажется, что страха в нем нет. Только холод.
У него нет собольей шубы. И не будет, как не будет поста заведующего отделением хирургии — уж не пластической ли? — в тихой заводи «Здравушки». И зарплаты. И перспектив. И наверное, ничего, кроме собственного упрямства и смутного ощущения, что упрямство это — единственно верный выбор.
— Отнюдь. Лишь обрисовываю перспективу.
Рокот мотора стих, и машина остановилась.
— До свидания, — сказал Варг, кланяясь. — Было приятно побеседовать. Удачного вам дня.
Вершинина высадили на автобусной остановке, и он долго стоял, пытаясь согреться. Солнце плавило асфальт, но холод все равно не отпускал Вершинина. А когда отпустил, Борис Никодимыч почувствовал себя совершенно обессиленным. Полсотни метров от остановки до больницы он едва-едва прошел. Но стоило переступить порог кабинета, как усталость чудесным образом исчезла.
Аж дышать легче стало.
Вершинин и дышал, растапливая лед в груди.
И вправду, чего он испугался? Человека, лица которого не помнил? Неясных угроз? Да угрожали ему всякие и по-всякому. Ничего, и Вершинин живой, и больница работает. И будет работать — уж он позаботиться.
— Борис Никодимыч! Борис Никодимыч! — в кабинет заглянула старшая медсестра, которую больные величали Анной Федоровной, а коллеги — Анюткой — Вы слышали? Слышали? К нам едет ревизор!
  
Глава 7. Пиво для Короля
 
На том месте, где стоял завод «Северная марка», некогда были болота. Просуществовали они до пятидесятых. И скованные цепями мелиоративных каналов, болота умирали долго. Исчезли крохотные озерца и дикие омуты. Железные клычья плугов подняли моховые залежи, обнажив жирную торфяную плоть. И голодное солнце, памятуя о прежних своих неудачах, жгло яро, пуская пожар за пожаром, расчищая дорогу городу.
Он же шел, вытягивая неторопливые жилы дорог, прорастая бетонными домами и глухими трубами, в которые ныне уходили питающие осенние дожди.
Завод возник сразу, еще до дорог и домов, просто словно бы вырос однажды, окруженный белым забором, по которому вилась надпись: «Мир! Труд! Май!»
После надпись сменялась, хотя забор оставался прежним, не старея, но и не молодея.
К заводу привыкли, и дома нового района проглотили его точно также, как некогда само болото глотало людей. Впрочем, о болоте теперь если и вспоминали, то лишь по осени и весне, когда вода подтапливала подвалы.
Белый «Хаммер» остановился перед шлагбаумом, тенью которого на земле лежала широкая бурая полоса. Варг выбрался из машины и, пригладив вялых еще соболей, крикнул громко:
— Тетушка Мосса! Принимай гостей!
Шлагбаум тотчас поднялся, а линия истончилась.
Тетушка Моссакеринген правила заводом крепкою хозяйскою рукой, хоть и росточком была в два с половиной альна, а весу и вовсе смехотворного. Платье ее, перехваченное девичьим пояском, заламывалось грубыми складками. Из складок торчали широкие веслообразные ладони и длинные тонкие ноги в деревянных башмаках. Мутными стекляшками сидели в волосах ягоды клюквы. Время от времени ягоды падали, катились по полу, чтобы исчезнуть в щелях на радость многочисленным мышам.
— Здорова ли ты, тетушка Мосса? Хорошо ли ходит пиво в твоих бочках? — спросил Варг, кланяясь уважительно, низко. — Зелен ли мох в твоем болоте? Горек ли дурман? Крепка ли белена?
Моссакеринген, ничего не ответив, поманила Варга за собой.