Куколка

Путь ему преградил Кавабата-нетопырь.
Распятому на раме Лючано был плохо виден бой. Разве что боковым зрением, и то сразу начинало дико ломить затылок. Слух воспалился, дергал и пульсировал, как нарыв, вскипая гноем – крики, звон оружия, проклятия и треск ломающихся ширм. Вне сомнений, охрана Юлии, зовя подмогу на осажденной фанатиками вилле, не сумела связаться с легатом. Хозяин семилибертуса Борготты ничего не знал о похищении. Иначе Гай давно уже связался бы со своим полурабом. Лишь сейчас, ощутив вторжение соперника…
На лицо брызнула кровь: он не знал – чья.
Плечо обожгло болью: рана или татуировка?
Ударили с разбегу: рама качнулась, но устояла.
Стало трудно дышать. Удавка сдавливала горло, замораживая рассудок анестезирующим безразличием смерти. Людей все прибывало: легат Гай Октавиан Тумидус и психир Яцуо Кавабата бросали в схватку неприкосновенные резервы. Психир не успевал разорвать контакт без негативных для себя последствий. Тумидус дрался, как хищник, на чьей территории объявился наглый соперник.
Прямые клинки сталкивались с изогнутыми. Змеей металось копье. Длинный меч писца искрил, раз за разом налетая на подставленный щит. Кто-то рвал врага зубами, опрокинув на пол.
– Борготта! Держитесь!
Грубые пальцы вцепились – нет, не в оковы, а в горло. Сперва Лючано ничего не понял, хрипя и пытаясь стряхнуть чужую хватку. Сверху нависло лицо Гая: оскаленное, с рассеченным лбом. Кровь текла, заливая легату глаза. Он моргал, вслепую возясь с шеей Тартальи – словно нашаривал невидимую застежку.
– Борго… сейчас…
Хозяин снимал «ошейник».
За его спиной два других легата из последних сил сдерживали натиск писца и каллиграфа, не пуская бешеных психиров к раме с объектом. Вот один защитник упал, второй ударил писца щитом, отшвыривая назад; каллиграф, высоко подпрыгнув, двумя ногами пнул щит – и дерущихся стало вдвое больше.
Колонны сражались с ширмами.
Выигрывали руины.
– Сейчас… свободен…
Пузырь удушья лопнул. Ледяной хмель воздуха вскружил голову, опьянил, завертел реальность сумасшедшей вьюгой. Оковы рассыпались ржавым прахом. Лючано рухнул на спину, опрокидывая раму, покатился в сторону, из-под ног бойцов.
Он и забыл уже, что это значит – свобода.
– Есть! – несся вслед ликующий вопль Тумидуса. – Беги, мерзавец…
В ладонь ткнулась рукоять оброненного кем-то меча.
Но пальцы сомкнулись на пустоте.
КОНТРАПУНКТ
ЛЮЧАНО БОРГОТТА ПО ПРОЗВИЩУ ТАРТАЛЬЯ
(около трех лет тому назад)
В моей жизни было очень мало событий. 
Действий – масса. Сомнений – море. Случайностей – немерено. Работы – уйма. Даже приключений хватало. Как на мой вкус, приключений могло бы быть гораздо меньше. Или совсем не быть. Это улучшило бы мне пищеварение. 
Но событий – мало. 
Я это понял, когда однажды, спьяну, забыл, где нужно ставить ударение. И брякнул заплетающимся языком, споткнувшись в начале слова и нажав в конце: 
– Со-Бытие! 
Все сразу встало на свои места. 
На ярко-сиреневое стекло щедро плеснули зеленкой. Затем чиркнули зажигалкой – и язычок огня лизнул нижний край стекла. Этим шалун не ограничился: наклонив бокал, он разбавил зеленку тонкой струйкой вина. Пока алый огонек добавлял копоти, жирной и темной, багрянец стекал за край еще прозрачной сирени.
Капля за каплей.
Так выглядел закат на Михре.
– Есть очень красиво, – сказал Кэст Жорин.
Минутой раньше он сел в шезлонг рядом с Фарудом. Рабочий день заканчивался, арт-трансеры еще час назад уехали в гостиницу – отдыхать от медитационной сессии. Сейчас техники завершат возню с аппаратурой, обслуга загонит автоуборщиков в чулан, Фаруд отключит энергоснабжение согласно инструкции о предупреждении самовозгорания, и Кэст, как ассистент режиссера, поставит жирную точку – опечатает павильон.
До завтрашнего утра.
– Я никогда не видеть такой…
Толстяк щелкнул пальчиками-сосисками, подыскивая сравнение. Не нашел, огорчился и завершил чем попало:
– Такой, да. Обалдеть! Монтелье умник, что везти нас на Михр. Трансеры питать впечатлений, как вода – губка.
Жуткий акцент уроженца Маскача служил вечным предметом насмешек над ассистентом. Особенно когда толстячок злился, багровея и подпрыгивая на кривых ножках, как журнальный столик, на который приклеили гематрицу от аэроглиссера. А злился он часто, чаще, чем следовало бы. Верный пес Ричарда Монтелье, гения телепатической режиссуры, Кэст Жорин втайне страдал комплексом коротышки. Вызовы на дуэль он рассыпал без счета. Кое-кто давал согласие, и зря.
У «жирного шута» была верная рука.
Дуэльным парализатором он владел отменно.
– Михр, – сказал Фаруд, жмурясь по-кошачьи, – центр Вселенной. Это противоречит мнению астрономов, но это правда. Чистая правда.
Он подумал и исправился:
– Михр – центр Вселенной, не считая Фравардина. Он тоже центр Вселенной.
– Так не бывать, – хмыкнул Кэст.
– Бывать. Приезжай сюда почаще, и поймешь, что я прав.
Косматый исполин-Йездан свалился за горизонт, на ложе из черного пуха. Светило, пьяное в стельку, ворочалось, брызжа густым кармином. Хрупкая красотка Даста медлила упасть в объятия мужа. Она вертелась на краю пустыни, прихорашиваясь. От звездочки на песок ложились тени, похожие на змей. Здесь, на обжитом, цивилизованном Михре, еще сохранились пустыни – в заповеднике Ад-Хашар, национальном парке вехденов.
Режиссеру Монтелье стоило кучи усилий, чтобы «Zen-Tai» разрешили поставить павильон в заповеднике. О взятках и говорить не хотелось. Бери вехдены взятки, дело решилось бы куда быстрее и проще. Но на «добровольных пожертвованиях» у Хозяев Огня лежал запрет. Приходилось в точности следовать закону, традиции и миллиону нормативных актов.
Вехденские запреты не обсуждались.
– Двойной звезда, – Кэст закинул ногу за ногу, взревел басом (то есть засмеялся) и обеими руками взлохматил пышную шевелюру. Со стороны казалось: ассистент сунул руки в пламя, будто коренной вехден. – Большой редкость. Я знать, в окрестностях есть прочий звезда, который претендовать на доминантность. Ваш Йездан мочь нечаянно толкнуть Дасту. И она начать движение к новый муж. Жена часто изменять супруг-рогач!