Куколка

Он здесь главный, хомяк.
Картинка в рамке была плоской – на объемную требовалась уйма энергии. Гипер и так жрал ее без меры. Плюс наводки на остальную аппаратуру… Изображение шло полосами и волнами – помехи. Тем не менее, Лючано узнал человека, находившегося на другом конце Галактики. Несмотря на то, что нижнюю часть его лица закрывала белая повязка.
– Кто это? – спросил Фаруд Сагзи из рамки.
Он говорил на вехд-ар, но Лючано все понял. Другой вопрос был бы сейчас абсолютно неуместен.
– Профессор Адольф Штильнер, – ответил Бижан на унилингве.
Фаруд вгляделся пристальнее.
– Это не профессор Штильнер.
Голос его не предвещал ничего хорошего. Лючано помалкивал, надеясь, что бывший сиделец Мей-Гиле сам узнает любимого экзекутора. Сагзи о чем-то распорядился. Через пару секунд в рубке сделалось заметно светлее.
– Борготта?! Что ты делаешь на «Нейраме»?!
Лючано выдавил из себя грустную улыбку. Забыв о наручниках, попытался развести руками:
– Твои люди схватили меня по ошибке. Вместо профессора.
– Та-а-ак…
В гневном взоре Фаруда отчетливо разгорался вехденский огонь. Бижан Трубач попятился, конвоиры съежились и прикинулись деталями обстановки.
– Идиоты! – взорвался Сагзи. – Это Лючано Борготта, невропаст. Мы с ним вместе сидели на Кемчуге! За что вы его измордовали?!
– Это опасный человек! – голос Трубача «пустил петуха». – Он убил…
– Кого? Кого он убил?!
Лицо Фаруда весьма кстати пошло багровыми полосами. Помехи с услужливостью наемника-кукольника добавляли вехдену праведного гнева. Рамка начала плыть перед глазами. Фокусировать на ней взгляд было все труднее.
– Кавабату! Психира!..
– Психира?!
Рамка свернулась тонкой спиралью. На верху спирали горела звезда.
Свет в рубке померк.
IV
Чернота.
Провал.
Ослепительная вспышка. Радужный калейдоскоп. Ничего не разобрать. Снова тьма. Суета вдалеке, на периферии сознания… Боль! Я здесь, моя Королева! Лючано Борготта по вашему приказанию…
Ребра стискивают стальные обручи. Щупальца спрута. Кольца гиганта-удава. Может, это татуировка Папы Лусэро? Разрослась, заматерела, набралась сил – и душит носителя?
Нет, карлик-антис не сыграл бы со мной столь злую шутку!
На меня надевают доспех. Ну конечно! Старинный доспех, тяжелый, стальной… Что ж вы творите, уроды?! Он мне мал! Пластины врезались в кожу, давят… Я задохнусь! Не надо – доспех. Если доспех – значит, с кем-то драться. На мечах, топорах, кухонных скалках. Я не умею драться. Я болен. Я ранен. Дайте мне лечь. Выйду на арену – и упаду.
Оставьте меня в покое!
Не слышат. Не хотят слушать. Застегнули. Жмет. И штырь в ребрах никуда не делся. Вы б его вынули, прежде чем – доспех… Как же я, со штырем-то? Не надо! Не трогайте мою голову! Она расколется! Отвалится…
Скорей бы отвалилась!
Надевают шлем. А он не лезет. Что ж у вас все такое маленькое, тесное – и латы, и шлем?! Ага, услышали. Бьют кувалдой, чтоб налез. Отстаньте, изверги! Сейчас шлем заклепают – и уже не снимешь. Никогда. Придется всю жизнь в шлеме ходить.
Опустили забрало. Сплошное, без дырок, без щелей. Ничего не вижу. Дайте мне меч! – я вас… слепой, раненый!.. падая, лёжа, зубами…
«Успокойся, малыш.»
Маэстро? Вы тоже на арене?! Ну, вдвоем-то мы их…
«Втроем, дружок. Втроем.»
Во тьме роились блестящие мухи. Кружились, выписывали петли, мельтешили перед глазами. «У тебя нет, глаз, малыш.» Действительно, нет. Заросли диким мясом. Как же тогда он видит звездную пургу из золота и серебра?
Это смерть?
Голова ныла, как ревматический сустав на погоду. Одолевал зуд. Казалось, туловище покрыто сыпью. Штырь в ребрах торчал по-прежнему, но беспокоил не слишком. «Живехонек, дружок, – доверительно сообщил Гишер. – У мертвых ничего не чешется.» Тарталья хотел было взъерепениться – мол, ты-то откуда знаешь?! – но передумал.
Вдруг старый экзекутор и впрямь что-то знает?
– Как? Это еще не все?
Знакомая рубка звездолета. Кресло с Лючано откатили в дальний от входа угол. Перед рамкой гиперсвязи мыкался понурый Бижан, огребая от начальства по полной. Гитарист с барабанщиком смахивали на надувные куклы, из которых выпустили две трети воздуха.
– Докладывайте!
Разнос продолжался. Помехи окончательно превратили лицо Сагзи в злобную морду чудовища-людоеда.
– Мы взяли еще одну… э-э… Пленницу.
– Зачем? – спросил Фаруд.
В голосе его читался интерес хирурга, выяснившего, что коллега-анестезиолог вместо наркоза ввел оперируемому литр простокваши.
– Она сама просила! Уверяла, что даст информацию. Ну, я и решил…
– Ты решил ? Какое у тебя было задание?
– Захват детей и профессора.
– Вот именно! Дополнительные «пленницы» в задании не фигурировали. И, тем не менее, ты решил …
Беседа шла на вехд-ар. Гортанный, цокающий выговор. Но незнакомые слова чудесным образом трансформировались в понятную речь на унилингве. И последняя странность: Тарталья видел происходящее сверху. Может, он до сих пор без сознания? А его когтистый Лоа-полиглот, оставив тело, болтается под потолком рубки?
Если так, хорошо бы взглянуть на себя со стороны.
А ну-ка…
Рубка крутнулась перед глазами, вызвав мгновенный приступ головокружения. Секундой позже Лючано уже лицезрел тело, сидящее в кресле. В первый момент он не узнал себя. «Вот что значит, – с сочувствием произнес маэстро Карл, – изуродовать, как бог черепаху!»
Сравнение было точным.
Испачканная рубашка исчезла. Торс плотно облегал бронежилет, по дизайну стилизованный под черепаший панцирь. Края жилета врастали в тело, уходя в плоть тонкими отростками-ложноножками. На грудной панели мерцали ряды индикаторов: семь красных, четыре ярко-синих и десяток зеленых. Голые руки по-прежнему сковывали силовые наручники. По правому плечу, забираясь под жилет и на открытую шею, вились щупальца татуировки.
На голове красовался глухой шлем с прозрачным забралом. От шлема к панцирю, пульсируя, тянулись гибкие стебельки. Стебель потолще рос из теменного гребня. Вверху он изгибался и пропадал из поля зрения. Как «удочка» у глубоководной рыбы-удильщика.