Шанс для влюбленных (Шанс Гидеона)
Она исчезла прежде, чем Ким успела сказать хоть слово, так что девушке не оставалось ничего, кроме как открыть конверт ножом для бумаг, который она нашла на маленьком письменном столе, и с удивлением пробежать глазами написанное на листочке толстой почтовой бумаги послание.
«Дорогая мисс Ловатт, — говорилось в записке, — не давайте им препятствовать нашей встрече сегодня вечером. Я горю желанием познакомиться с вами. Я уверена, мы с вами прекрасно проведем время, и очень надеюсь, что мы сработаемся. Не сомневаюсь, вы прекрасно знаете свое дело.
Маргарита Фабер».
Ким опустила записку в сумочку и, повесив ее на запястье, направилась к двери. Сделав первые шаги по коридору, она почувствовала себя Христофором Колумбом, плывущим на поиски Нового Света.
Глава 2
Ким повезло — в коридоре она натолкнулась на служанку, которая указала ей дорогу.
Библиотека, в которую наконец попала Ким, оказалась огромной комнатой, в которой одна стена была полностью занята книгами, а рядом с пылающим камином стояло несколько удобных глубоких кожаных кресел.
С одной стороны камина стоял ящик с поленьями, а с другой, наслаждаясь теплом, свернулся в корзинке старый кокер-спаниель. Ким нажала кнопку звонка на столе из орехового дерева, чтобы ей принесли чай, обещанный экономкой, и через несколько минут горничная внесла поднос.
Ким заметила на столе пишущую машинку и осталась ею очень довольна: девушка была знакома с этой маркой, и к тому же это была самая последняя модель, работать на которой сплошное удовольствие.
Несомненно, думала она, прихлебывая чай и глядя вокруг, у семейства Фабер были средства сделать свою жизнь приятной и удобной. В этом доме богатство бросалось в глаза, свидетельства его были повсюду. Создавалось впечатление, что Мертон-Холл — безукоризненный механизм, однажды запущенный твердой рукой. Каждый был на своем месте и должен был безупречно выполнять свою работу. Иначе и быть не могло. И управлял всем этим мистер Фабер.
Каким же он был человеком, если заставлял свою мать посылать секретные послания только что приехавшей секретарше и вызывал выражение такого страха на лице той женщины, которая назвалась Траунсер?
Ким задумчиво бродила по комнате, разглядывая картины на стенах, а спаниель похрапывал в своей корзине, когда высокая застекленная дверь на террасу открылась, впустив порыв холодного воздуха и мужчину с собакой.
Пес был юной копией кокера в корзине; он уже собирался пойти поздороваться со своим приятелем, но тут заметил Ким и кинулся к ней. Лапы у пса были грязные, дружелюбие било через край, и через несколько секунд девушка была измазана с ног до головы.
— Назад, Маккензи! — приказал мужчина, и звук его голоса напомнил Ким щелканье хлыста. Он шагнул вперед, поймал пса за ошейник и выставил за дверь в коридор. — Иди, пусть тебя вымоют, — скомандовал он. Собака у камина протестующе заскулила.
— О, уверяю вас, ничего страшного… — начала было Ким, как вдруг у нее появилось такое чувство, словно температура в комнате упала на несколько градусов и ее слова застыли в холодном воздухе.
— Неужели? — с ледяной вежливостью произнес мужчина, размотал теплый шарф на шее и бросил его вместе с перчатками на столик. — Извините, я забыл, что вы должны были приехать. В противном случае я не стал бы врываться сюда подобным образом. Эта комната теперь ваше рабочее место.
— Да, я так и поняла со слов экономки.
— Я — Гидеон Фабер. — Он не протянул ей руки, только окинул быстрым, пристальным взглядом.
Ким стало очень неуютно. Этот человек производил странное впечатление.
И вдруг ее озарило… Все дело было в его глазах. Они были голубовато-серые, суровые и холодные, как северное небо. У Ким по спине мурашки забегали. Ей еще не приходилось общаться с человеком, в котором было столько высокомерия.
Она поняла это, когда он выставил за дверь пса, когда и не подумал извиниться за доставленные собакой неудобства, когда проигнорировал поскуливание у камина… И по его резкой, отрывистой манере говорить. И записка, которую ей прислала его мать, — умоляющая записка… она сказала обо всем заранее.
Но, несмотря на это, он был очень привлекателен — высокий, элегантный, с резко очерченными чертами лица, темно-каштановыми волосами, слегка загорелый, с густыми черными ресницами — потрясающими ресницами, — которые привлекали внимание к ледяным серым глазам. Впечатление не могли испортить ни грубый твидовый пиджак для верховой езды, ни старые вельветовые брюки.
— Насколько я понимаю, вы — мисс Ловатт? — осведомился Фабер. — Агентство не решило в последний момент прислать кого-нибудь другого? Иногда у них бывает подобная привычка.
— Нет, — ответила она, — я — Ким Ловатт.
— Ким? — Его брови удивленно изогнулись.
— Моя мать была поклонницей Киплинга.
— Понятно, — произнес он, подошел к письменному столу и дотронулся до печатной машинки. — Вам знакома эта модель?
Ким кивнула:
— Она гораздо более современная, чем все те, на которых мне приходилось работать раньше, и я уверена, что она мне понравится. Работать на ней будет сплошным удовольствием.
— Мне придется поговорить с вами о моей матери, — сказал Фабер. — Она не инвалид, но ей не разрешается утруждать себя больше, чем позволяет доктор. Он навещает нас раза два в неделю, чтобы приглядывать за ней, но во всем остальном она ведет нормальную жизнь.
— Но она все же больна? — предположила Ким.
Гидеон Фабер не стал подтверждать этого. Он продолжал объяснять ей ситуацию таким тоном, будто предмет обсуждения не имел к нему абсолютно никакого отношения.
— Вы находитесь здесь, чтобы помочь моей матери написать мемуары. Кажется, она хочет вернуться в прошлое. Если законченный труд будет стоить публикации, мы попытаемся найти издателя, который удовлетворит ее страстное желание и выпустит историю в форме книги. В данный момент я не могу сказать вам, велики ли шансы на это, так как имею весьма смутное представление о том, каким материалом она собирается воспользоваться… хотя подозреваю, что результат будет интересен очень немногим людям!
Это свое мнение он высказал с ноткой такого тайного удовольствия, что Ким посмотрела на него с изумлением.
— Но ведь если она прожила интересную жизнь… — начала она.
— Многие люди живут интересной жизнью, — коротко ответил Фабер.
— Да… И многие пишут книги, — уже более неуверенно заключила Ким.
— Слишком многие… Моей матери уже семьдесят два, ей нужно потакать, — продолжал он, — как старший сын, я не могу не принимать близко к сердцу ее интересы. Сентиментальная пожилая женщина, испытывающая потребность излить свои чувства, — это одно, но сентиментальная пожилая женщина, желающая, чтобы кто-то вроде вас записывал все это, — совсем другое; именно по этой причине я должен обстоятельно поговорить с вами, прежде чем вы начнете работу. Вряд ли вы приступите прямо сейчас… Я бы даже не хотел, чтобы вы виделись с моей матерью сегодня.
— Вы не думаете, что ей было бы любопытно взглянуть на новую служащую… узнать, что я за человек? — спросила Ким.
— Нет, — отрезал Фабер.
— Обещаю вам, я не буду утомлять ее. Я только поздороваюсь…
— Я уже достаточно ясно дал понять, что не хочу, чтобы вы видели ее сегодня, — оборвал он ее с ноткой такой холодности в голосе, что ей пришлось забыть о записке, принесенной Траунсер, и принять извиняющийся вид.
— Прошу прощения, мистер Фабер.
— Пока вы работаете здесь, указания вы будете получать от меня, — сказал он ледяным голосом. — От меня и ни от кого больше… Вам все ясно?
— Да, мистер Фабер.
— И, пожалуйста, запомните, что у меня нет времени на работников, страдающих плохой памятью. Я плачу высокую зарплату и в обмен ожидаю моментального исполнения любой моей прихоти. Это вам тоже понятно?.. Лучше бы это было так, — предупредил он ее, — потому что я вряд ли сделаю исключение в вашем случае. Если вы чувствуете, что работа здесь — это не то, чего вы ожидали, я оплачу вам обратную дорогу в Лондон, и мы забудем о том, что агентство ввело вас в заблуждение.