Дорога на две улицы
Мирка любила баб с размахом – тех, кто хапал чемоданами. Денег не считали. Такие, которых грузины-любовники ждали у подъезда в «Волгах» или на крайний случай «Жигулях». Или – важняки на служебных машинах.
А эта… Наверняка прибарахлилась к мужу на юбилей. Или к чаду на выпускной. Никакого масштаба. Не клиент, а мелочь. Даже навар неинтересно подсчитать.
Новые тряпки Елена внесла в дом, словно воровка. Спрятала в Ольгину комнату и потихоньку разглядывала. И что интересно, ее больше огорчали неожиданные расходы, чем сам повод, на эти расходы ее сподвигший!
Про себя она решила: «Мужу изменять я не собираюсь. Ни в коем случае. Я просто общаюсь с приятным человеком. Просто добираю то, чего мне никогда не хватало, – внимания, заботы и преклонения. У нас не роман, ни-ни! Смешно, ей-богу! Просто мы – два одиноких и не очень избалованных вниманием человека. Друзья-приятели. Разве я не имею права сходить с приятелем в театр? Или в кино? Поужинать в ресторане?»
Врала себе безбожно. Потом, спустя много времени, когда все закончилось и остались только тоска, стыд и горечь, густо приправленные острым и непроходящим чувством вины, она удивлялась сама себе – неужели это была она? Она, которая привыкла анализировать любое действие! Она, привыкшая винить во всем себя и только себя! Она, презирающая любую, самую мелкую ложь! Не приемлющая адюльтеров в принципе. Признающая два цвета – белый и черный, без оттенков.
Как она могла? Как? Так безрассудно, так лихо, так глубоко упасть, вляпаться во всю эту историю?
Так глубоко, что выкарабкиваться пришлось всю оставшуюся жизнь. Ну или почти всю.
* * *Про жену он рассказал ей однажды. Через полтора года после свадьбы – страшный диагноз: рассеянный склероз. Пока не было денег, ухаживал сам. Но и она тогда, слава богу, была еще на ногах. А когда окончательно слегла, появилась сиделка.
Болезнь прогрессировала, даже с его связями ничего поделать было нельзя.
Испробовано было все, даже заграница. Бросить ее? Да и в голову такое не приходило! Вот что детей нет… Это боль. А к одиночеству своему давно привык. Поговорить даже не с кем – жена молчит, сиделка тоже не из болтливых, да и при чем тут она? Друзей нет – у всех ведь здоровые жены, нормальные семьи. Дети и даже внуки. Кому он нужен – с его-то проблемами? Людям хватает и своих несчастий. На черта им чужие?
Да в ИХ кругу дружить как-то не принято. Все по своим норам. Все закрыты и осторожны.
Вот счастье, что Борьку встретил. И тебя!
При упоминании мужа она вздрогнула. «Борьку и тебя»!
Значит, у него никаких мыслей! «Борьку и тебя»!
Правильно, они – единое целое. Она и Борька. Просто Борька – не любитель театров, кино и ресторанов. А она – с удовольствием, пожалуйста! И, как выяснилось (сама удивилась, и еще как!), все это ей очень нравится! Засиделась птичка в клетке, засиделась. А он…
Он – очень одинокий и несчастный человек, прибился к их берегу. У них шумно, многолюдно. У них – семья! Просто он греется у ИХ костра.
Дура, дура и дура! Напридумывала себе черт-те что!
Наивная идиотка. Вот и получи! Так тебе и надо!
Борис был в курсе этой истории. Ну или почти в курсе. Например, про походы в театры или в кино она его информировала. Точнее, так:
– Борь, Генералов взял билеты на Таганку! «Гамлет» с Высоцким, ты представляешь?
Далее она следила за реакцией мужа. Борис сразу сникал. Устал, завтра важное совещание, и т. д. и т. п.
– Не пойдешь? – спрашивала она.
С надеждой, надо сказать, спрашивала.
Он принимался извиняться и оправдываться. Она делала вид, что огорчена и расстроена. И еще упрекала:
– Ну разумеется! Разве тебе что-то интересно, кроме твоей больницы? – Она презрительно усмехалась и делала обиженный вид.
– А Вовка что, не может? – с надеждой спрашивал он.
Она смотрела на него с укоризной:
– Вовка, как ты изволил выразиться, может. А муж мой, между прочим, ты! Если ты об этом иногда забываешь!
Он с явным облегчением вздыхал:
– Ну вот и славно, Ленушка! Тебе же важен сам спектакль, а не сопровождающий, верно?
Не верно. Ей был важен именно сопровождающий! Хотя и спектакль был интересен, естественно!
Но! Она представляла, как вечером к дому подъедет машина, как она выпорхнет из подъезда. Как он галантно откроет ей дверцу машины и поможет усесться поудобней. И – на заднем сиденье обязательно будет лежать букет цветов!
А когда в театральном фойе у зеркала она кокетливо станет поправлять свою пышную и тщательно уложенную прическу, то перехватит его взволнованный и внимательный взгляд. Мужской взгляд. Который от постороннего мужчины, наверное, она не ловила на себе никогда!
И кто, скажите, от всего этого добровольно откажется? Покажите такую женщину! Да еще на излете женской судьбы! Когда тебе уже чуть-чуть за сорок! Самую малость, и все же…
Тот самый возраст, когда ты уже прекрасно осознаешь, что это – все! Или – почти все! И после этого, мимолетного, такого скоротечного, ускользающего и тающего, как первая снежинка, дальше не будет ничего!
Потому… Потому что просто не будет! Потому что такова жизнь! Все просто.
А еще будет темный зал, где актеры взволнованно говорят о любви. Потому что все спектакли – непременно о любви. И о мужчине с женщиной.
А она будет чувствовать себя именно женщиной. Возможно, впервые в жизни – так остро!
И рядом будет мужчина. Именно мужчина, а не сожитель, супруг, вечный партнер, почти сосед или брат.
И от этого мужчины будет волнующе пахнуть терпким одеколоном, и она будет коситься на его крупную и, наверное, очень сильную и теплую ладонь.
И еще будет чувствовать боковым зрением, как он смотрит на нее. Как!
И в антракте в буфете возьмет черный кофе и шампанское, от которого непременно закружится голова. Или шампанское тут ни при чем?
А после спектакля он наденет на нее пальто, и она почувствует, как его руки чуть задержались на ее плечах. Или ей это опять только покажется?
А на улице он предложит ей прогуляться и отпустит машину. И они медленно пойдут по притихшим московским улицам, разумеется, под руку, и ей будет так спокойно, как никогда прежде.
И так они дойдут до ее дома и постоят немного в темном дворе. Он поправит воротник ее пальто и поцелует – всего лишь! – руку.
А она… Она будет ждать, что он ее обнимет!
«Кого ты обманываешь, Лена? – спросит она себя среди ночи, путаясь во влажных простынях, измученная бессонницей. – Кого? – И ответит: – Себя. Потому, что Борису на все это точно наплевать!»
Он даже не повернется, не проснется, не почувствует ее, когда услышит, что она ложится в постель. Супружескую, постылую им обоим постель. А утром спросит только: «Ну, как провела время? Как спектакль?» И торопливо поднимется из-за стола, не очень, честно говоря, рассчитывая на подробный ответ. Потому что в принципе ему наплевать, каков спектакль и как провела время его драгоценная супруга.
А она просидит полдня у окна, отрешенная от всего. И только Машка сумеет ее растормошить и отвлечь – после школы ее надо накормить обедом, собрать в музыкалку, заставить сделать уроки.
Умненькая не по годам девочка однажды задаст ей вопрос:
– А ты не влюбилась, Леночка?
И тогда она вздрогнет, покраснеет – и впервые закричит и даст Машке оплеуху. Не больно, но обидно.
И Машка не будет с ней разговаривать почти неделю – такой характер.
* * *Случится все под Новый год, на даче. На его служебной даче, в Истомине. Предлог наивен и прост – чудный и ровный снег, ах, как хорошо сейчас пробежаться по скользкой лыжне!
Поехали. Борис обрадовался – воздух, зима, солнышко. Снегири, поди, на заборе! Не спеши обратно, заночуйте! Там наверняка прекрасно спится!
Послушная жена заночевала.
И спалось ей прекрасно – прав был муж, прав.
Особенно под утро. Когда закончились неспешные, очень тщательные, умелые и крепкие ласки. Когда не надо было никуда спешить и ни о чем думать!