Мы никогда не расставались
— Да не бойся ты! Когда я тебя подводила? Интересно просто, понимаешь?
— Ага, а потом чего-нибудь настрочишь в свою паршивую газетенку. Знаю я вас, журналажников.
— Почему это она паршивая?.. Журналажники!.. Нахватался словечек… Слушай, давай так, ты мне парня покажи, хотя бы издали, остальное беру на себя, он и не узнает, что ты навел.
— Ну, Катька!.. Вижу, что ты стала настоящей журналюгой, и когда только успела, была сеструха, как сеструха… Короче, не проси, я сказал — и точка!
Все, уперся, папин сынок — дальнейшие уговоры бесполезны. «Я сказал — и точка!» Ему бы еще командный голос — и был бы вылитый полковник Полуянов.
Только забыл ты, братишка, что и я Полуянова, да к тому же «настоящая журналюга», а посему, голубчики, вам так просто от меня не отделаться.
В редакции с утра все ползают как пробуждающиеся мухи: в кои-то веки проглянуло солнце, все окна настежь, работа по боку, сидят на подоконниках, балдеют. За окном искрится Мойка, по ней уже пошли прогулочные катера, битком набитые туристами. Вода зеркальная, отражает лодки, дома вдоль рек и каналов. Город сверкает куполами, шпилями; розовыми, голубыми, зелеными фасадами отреставрированных зданий. На синем небе гряды белоснежных облаков, плывут над городом в сторону Финского залива — определенно, день занимается прекрасный. Обожаю Питер, особенно в погожие дни, когда на улицах много народу, как будто в город вместе с солнцем приходит праздник. По ночам на набережной столпотворение задолго до того как начинают разводить сверкающие огнями мосты, здесь и туристы, и горожане, много беспечной молодежи, готовой гулять всю июльскую ночь напролет.
После работы я медленно иду по Гороховой улице, задерживаюсь на Набережной Фонтанки, облокачиваюсь на кованую решетку, мой взгляд притягивают оживленные лица гостей Северной столицы, они сидят на палубах проплывающих мимо речных трамваев и дружно поворачивают голову то вправо, то влево по ходу комментариев гида. Вот молодой человек машет мне рукой, я улыбаюсь в ответ. Горделиво смотрю на свое отражение в устоявшейся воде. На миг себя не узнаю, мне чудится другая девушка, она чем-то похожа на меня; пожалуй, те же черты лица, но светленькая и совсем юная, причесана и одета старомодно, я даже вижу ситцевое платьице в цветочек со строгим, застегнутым у шеи кружевным воротничком, и рукава фонариком.
Накатывает речная волна от катера, вода волнуется, рябит и изображение пропадает. Я торопливо озираюсь по сторонам, но рядом никого нет.
Глава 2
Год 1941
Война застала Настю Головушкину в Павловске. Всю предвоенную зиму она тяжело болела пневмонией. Пришлось на время оставить институт и вернуться в Свирицу, где Настя пролежала до весны — счастье, что вообще выжила. А как все хорошо начиналось: семья проводила ее в Ленинград, она приехала к тете и сразу же отправилась в Электротехнический институт подавать заявление. Конкурс был порядочный — шесть человек на место. Абитуриенты, ребята и девушки, казались Насте такими умными, знающими, уверенными в себе. Она заробела и приуныла: куда ей сельской простушке до городских — они и держатся и разговаривают по-другому. Зря она сунулась в этот институт, шла бы куда-нибудь на филфак, тем более что литературу любила, зачитывалась классиками и поэзией, только считала, что вся лирика и романтика — для души, а образование надо получать по точным наукам, благо по математике и физике всегда училась на одни пятерки.
Страхи ее оказались напрасными: вступительные экзамены сдала на отлично. Ура! Ей семнадцать лет, и она студентка! Настя была полна радужных надежд. Ленинград, город-сказка, чудо архитектуры и искусства — сколько заманчивого, интересного и неожиданного таил в себе этот город.
Настя обосновалась в студенческом общежитии, и жизнь закрутилась захватывающей сменой событий, только очень скоро оказалось, что денег катастрофически не хватает. Стипендия была мизерной, а дома, в Свирице, остались родители с четырьмя младшими сестрами на руках.
Настя решила подрабатывать. Вместе с соседками по комнате она устроилась в овощехранилище на сортировку овощей. Работали по вечерам. Обмывали овощи, идущие по конвейеру. Стояла поздняя осень, вода для обмывки была ледяная — вот и простудилась. Поначалу радовалась: зарабатывала по три рубля в смену; жизнь как будто налаживалась, но вскоре Настя стала кашлять, температурить, пока окончательно не слегла. Приехал папа и увез заболевшую дочь домой. Так она в постели и пролежала, вплоть до самых оттепелей, пока лед на Свири не тронулся — мало родителям было забот!
В институт Настя могла вернуться только в следующем учебном году, а пока райком комсомола направил ее в Павловск, в спортивную школу. Девушек и юношей готовили к торжественному параду, приуроченному ко Дню физкультурника. Опять потянулись золотые деньки. Школа размещалась во флигеле Павловского дворца, а все тренировки и занятия проходили в парке, на воздухе. Питание было хорошее — Настя поздоровела и окрепла.
22 июня, в тот день, когда началась война, Настя с подругами загорали в глубине парка, на зеленой лужайке. Солнце припекало кожу, и Настя передвинулась в ажурную тень березы.
— Девчата, хватит жариться. Лена, сгоришь ведь, иди сюда! — позвала Настя.
— Ой, кажется, Валька Ганин идет. Прикройтесь все скорей, — сказала Лена. — Никуда от него не спрячешься. Насть, чего ты его не отошьешь? Ходит и ходит за тобой, как бесплатное приложение. Может, он тебе все-таки нравится?
— Не знаю, девочки, — вздохнула Настя, — то нравится, то не нравится, сама не пойму.
Зашуршали шаги по траве, и Валя присел рядом с Настей на корточки.
— Загораете? — сказал он. Изо рта у него торчала травинка; он щурился, и от уголков его глаз разбегались тонкие лучики. — Насть, а, Насть, пойдем прогуляемся.
— Иди, иди, — поддержала Лена, — а то мы еще не дозагорали. Вечно ты, Валя, не вовремя.
Настя накинула легкий сарафанчик, который, проявив недюжинную изобретательность, сшила себе сама из разноцветных лоскутков ткани, расправила оборки на подоле и с важностью приняла протянутую руку своего кавалера. Ухаживания Валентина ей скорее льстили, чем привлекали. Ей нравилось наблюдать, как этот взрослый, по ее понятиям, отслуживший в армии парень робел и терялся в ее присутствии. Настя сама не отличалась смелостью в отношениях с противоположным полом и, скорее всего, в случае чрезмерной Валиной настойчивости, общение их закончилось бы, едва начавшись. Валентин относился к ней с почтительностью, несвойственной большинству сельских парней, которые подкатывались к Насте с залихватскими шуточками, с ее точки зрения грубоватыми, но вполне безобидными. Начитавшись книг, она воображала себя тургеневской барышней и ждала соответствующего к себе отношения. Валя вполне вписывался в созданный в ее представлении образ интересного молодого человека. Он умел быть обходительным, говорил Насте комплименты, называл Беляночкой за белокурые легкие волосы и молочную кожу, которую не брал никакой загар. Он и внешне был недурен собой: высокий, атлетического телосложения — занятия спортом и служба во флоте не прошли даром, — волосы почти такие же светлые, как у Насти, зато глаза у них были абсолютно одинаковые — голубые и ясные. Не удивительно, что они были чем-то похожи друг на друга — оба выросли в Приладожье, Настя — в устье Свири, Валя — в Новой Ладоге. Ребятишки в этих краях в большинстве своем белобрысые и голубоглазые, точно родные братья и сестры.
Словом, Валентин, казалось, подходил Насте по всем статьям, только сердце ее молчало. Она тихо, не волнуясь, шла с ним рядом по тенистой аллее. Валя рассказывал о чем-то, а она слушала с отвлеченной безмятежностью, пока он не огорошил ее неожиданной фразой:
— Настенька, а можно тебя поцеловать?
Настя отшатнулась. В свои восемнадцать лет она еще не целовалась ни с одним парнем; в этом была виновата ее застенчивость, потом болезнь, отнявшая у нее почти год юности. Отец Насти, Иван Федорович, держал дочерей в строгости. Главным принципом воспитания детей он определил труд, к чему приучал их с малолетства. Несбывшееся желание иметь сына вылилось у него в стремление воспитывать девочек как мальчиков, поблажек их женской природе никаких не делалось. Иван Федорович служил смотрителем навигационной обстановки Ладожского озера. Он часто брал Настю на катер, обходя обширное водное пространство, заезжая на маяки — Осиновецкий, Стороженский, Бугровский, Кареджи, Свирской и Сухо, не оставляя без внимания створные огни и знаки, все банки и мели, каменные и песчаные косы, которые имели ограждения из освещаемых буев и вех. Настя научилась лихо управлять катером, ходить на веслах и под парусом.