Не бойся, малышка
Ирина Тарасова
Не бойся, малышка
НЕ БОЙСЯ, МАЛЫШКА
ВМЕСТО ПРОЛОГА
Душераздирающий визг ворвался в ее сон. Таня открыла глаза и, глядя в темноту широко распахнутыми глазами, прислушалась к самой себе. Сердце, словно пойманный в силок зверь, билось частыми толчками. Она обняла себя руками. «Это сон… только сон… всего лишь сон…» — шептала Таня, успокаивая саму себя. Вообще-то она любила сны. Яркие, легкие, наполненные счастьем и ощущением простора. Но сегодняшний сон был похож на кошмар. Он и был кошмаром. Ей снилось, что ее тело разорвало надвое, а живое, трепещущее, розовое с голубыми прожилками сердце разлетелось на тысячи кусочков.
Таня машинально провела рукой по груди — кожа была гладкой, чуть влажной. Судорожно вздохнув, она села на кровати, опустила ноги на коврик, прислушалась. Было по-городскому тихо. Ворчала вода в трубах. За стеной, у соседей, играло радио. Сквозь черноту ночи стали проступать очертания привычных предметов. Она повернула голову туда, где в темноте посверкивали кошачьи глаза электронного будильника. Прищурившись, разглядела цифры: ноль и три двойки, два часа двадцать две минуты. Смутное чувство тревоги не отпускало. «Сейчас бы шмыгнуть в соседнюю комнату и, откинув одеяло, уткнуться в мягкое, пряно пахнущее плечо бабы Софы», — подумалось ей. Мимолетная улыбка, мелькнувшая было на ее губах, виновато соскользнула с них. Бабы Софы нет уже шесть лет, а Таня все никак не может привыкнуть. Да и как можно привыкнуть к отсутствию самого главного, самого необходимого, самого дорогого? Как можно смириться с уходом любви?..
Жалость к себе костлявой рукой схватила за горло, обожгла глаза. «Слезки на колески, ну-ка не реветь. Голубые глазки, на меня смотреть» — так говорила баба Софа, когда замечала, что внучкины глаза наполняются слезами. И если Таня по-прежнему отводила взгляд с решительным намерением пуститься в рев, баба Софа прибегала к безотказному приему. Сделав внучке «козу», она потихоньку заводила, приближая пальцы к Таниным подмышкам: «Идет коза рогатая за малыми ребятами. Кто ревет? Забодаю-забодаю!» Таня всегда боялась щекотки…
Она провела рукой по лицу, стирая воспоминания. Нащупав ногами шлепанцы, встала и, осторожно ступая, прошла на кухню. Открыв кран, выждала несколько секунд и подставила стакан под тугую струю воды. Ночью напор был сильным даже на их пятом этаже старой хрущевки, где Таня жила вместе с матерью и ее сожителем в двухкомнатной квартире. Мать с сожителем — в большой, но проходной комнате. Таня — в маленькой, но своей. В ее комнату вход посторонним был воспрещен. Об этом свидетельствовала угрожающая надпись с черепом и костями во весь лист. Надпись и замок на двери появились после смерти бабы Софы.
ГЛАВА 1
До четырнадцати лет Таня жила с бабушкой, вернее — с прабабушкой. Софья Алексеевна (баба Софа — так звала ее Таня) была бабушкой ее матери. Когда Таня появилась на свет, ее юной матери было шестнадцать, временно незамужней бабушке — тридцать четыре, а одинокой прабабушке — пятьдесят пять. Мать и бабушка жили в общежитии, а у прабабушки была двухкомнатная квартира. Когда будущая мать Тани узнала о своей беременности, избавляться от плода легальным путем было уже поздно: суровая врач-гинеколог вынесла приговор: двадцать-двадцать две недели. Не желавшая стать бабушкой, Вера Петровна повела дочь к своей знакомой, которая должна была с помощью спицы избавить легкомысленную девицу от случайного последствия подростковой шалости. Но тут вмешалась Софья Алексеевна. Она забрала внучку к себе и, когда настал срок, проводила ее в роддом, а потом на своих, еще довольно крепких, руках принесла правнучку в свою квартиру.
Мать Тани прожила у бабушки меньше года. Однажды Софья Алексеевна, раньше обычного вернувшись с работы, застала внучку в объятиях соседа по площадке. Молодую мамашу рьяно «окучивал» бывший солдат срочной службы, а малышка с восхищением наблюдала за игрой взрослых, засовывая себе в рот рассыпанные по полу розовые таблетки, высыпавшиеся из пластмассовой банки, которую вместо погремушки дали дитяте любовники. Вызванная бабой Софой «скорая помощь» спасла ребенка, а испуганная мамаша сбежала, успев прихватить спрятанную под стопкой полотенец бабушкину заначку.
Младенец остался полностью на попечении прабабушки. С раннего детства Таня усвоила, что они «не богатеи», спокойно поглощала ежедневные каши и донашивала кофточки, платьишки и пальтишки, которые доставались Тане от подросших детей сердобольных соседей. Несмотря на прижимистость, близкую к скупости, бабу Софу Таня любила. В своих поощрениях и наказаниях та была логична: Таня всегда знала, какой поступок заслуживал похвалы, а какой — неодобрения. И еще баба Софа никогда не жаловалась на жизнь — она с ней сражалась. Но поединок был неравным.
Баба Софа умерла, не дожив года до семидесяти. В феврале впервые ее настиг инсульт, в апреле случился инфаркт, а в августе — банальное ОРЗ дало осложнение на легкие, и Софья Алексеевна скончалась от удушья.
Тогда впервые Таня услышала во сне звон. Она машинально нажала на кнопку и только потом взглянула на циферблат старенького будильника. Большая стрелка подходила к двойке, маленькая едва отошла от семерки. Начинать день было еще рано, но Таня встала. Она подошла к бабушкиной кровати, выключила настольную лампу (баба Софа, если ее настигала бессонница, ночью читала) и взглянула в лицо спящей. Баба Софа лежала с открытыми, но уже остекленевшими глазами. Машинально Таня дотронулась до ее руки. Кожа была холодной и гладкой, будто обсыпанной тальком. Рядом с кроватью, раскинув страницы, как крылья, валялась книга. «Жизнь за любовь», — прочла Таня на обложке.
Она подняла книгу с пола и еще раз взглянула в лицо бабушке. Баба Софа так же бесцветно смотрела куда-то вдаль, сжимая одеяло окостеневшими пальцами.
— А-а-а-а! — закричала Таня и кинулась вон из дома, на ходу размазывая по щекам слезы.
Она смутно помнила тот день, когда хоронили бабушку. Почему-то осело в памяти скупое сообщение бубнящего радио, что доллар вдруг подорожал. Таня еще тогда подумала, что шут с ним, с долларом. Но случившийся дефолт все сбережения Софьи Алексеевны превратил в ничто. Так что Таня осталась и без бабушки, и без денег. Но с голоду она не умерла. Ее даже не отправили в детский дом.
После поминок вдруг объявилась мать Тани. И не одна, а с каким-то юрким мужичком Борькой. Возникшие из небытия «родители» быстрехонько заняли освободившуюся после смерти Софьи Алексеевны «жилплощадь». Они даже хотели переселить Таню в большую проходную комнату, но дочь в первом же бою с вновь обретенной матерью отстояла свою независимость, оставшись на своем мягком старом диванчике в маленькой комнате, отгородившись дощатой дверью с предостерегающей надписью: «Не влезай — убьет».
Вскоре Борька куда-то исчез, а его место занял Федька, угрюмый мужик с наколкой на плече. Он работал грузчиком на железной дороге и был единственным кормильцем в их семье. Федька много работал и много пил. И чем больше пил, тем больше мрачнел. Домой он приходил поздно, часто работал по выходным, и Таня легко мирилась с его недолгой пьяной мрачностью.
Когда мать устроилась на работу, Федьку сменил Геннадий Степанович. Он обожал, когда его называли по имени-отчеству, но Таня, не испытывая к нему никакого уважения, называла его просто Геной, а то и Генкой. Он был вихраст, нечистоплотен и необразован. Таня любила задавать ему каверзные вопросы из серии: сколько ног у сороконожки или кто первый прилунился: Белка или Стрелка. И если на первый вопрос Генка еще мог найти ответ, то на второй поочередно выдавал только два варианта, не ведая, что ни Белка, ни Стрелка никогда не долетали до Луны.
Но подтрунивала Таня над ним недолго. Как-то она стала случайной свидетельницей усмирения Генкой хулигана. Сожитель матери повалил нарушителя порядка на землю и пинал, пока у жертвы не пошла горлом кровь. Тогда, впервые в жизни, в Танину душу вкрался страх.