Тысяча незабываемых поцелуев (ЛП)

— Рун? — прошептала Поппи. Я поднял голову.
Рука Поппи немедленно оказалась на моей щеке.
— Малыш? — прошептала она, и я мог слышать беспокойство в ее голосе.
— Я в порядке, — прошептал я в ответ, сохраняя свой голос таким тихим, как это было возможно, чтобы не разбудить ее родителей. Я посмотрел в ее глаза. — Я просто хочу тебя так чертовски сильно, — я опустил свой лоб к ее и добавил: — Когда мы делаем так, когда позволяем себе зайти так далеко, я как будто теряю свой разум.
Пальцы Поппи зарылись в мои волосы, и я закрыл глаза, любя ее прикосновения.
— Мне жаль, я...
— Нет, — сказал я яростно, немного громче, чем намеревался. Я отодвинулся. Глаза Поппи округлились. — Не надо. Не извиняйся за то, что остановила меня, ты никогда не должна извиняться за это.
Поппи приоткрыла свои распухшие от поцелуев губы и вздохнула.
— Спасибо тебе, — прошептала она. Я переместил руку и опустил пальцы, чтобы переплести с ее.
Сдвинувшись в сторону, я раскрыл объятие и показал головой, чтобы она подвинулась ко мне. Она положила голову мне на грудь. Я закрыл глаза и просто сосредоточился на своем дыхании.
В конце концов, сон начал одолевать меня. Поппи проводила пальцами по моему животу. Я почти уснул, когда Поппи прошептала:
— Ты — мое всё, Рун Кристиансен, я надеюсь, ты знаешь это.
Мои глаза сразу открылись, а грудь переполнилась эмоциями. Положив пальцы под ее подбородок, я приподнял его вверх. Ее рот ждал моего поцелуя.
Я целовал ее нежно, сладко и медленно. Глаза Поппи оставались закрытыми, и она улыбнулась. Чувствуя, что моя грудь готова взорваться от довольного взгляда на ее лице, я прошептал:
— Навеки.
Поппи прижалась к моей груди и прошептала в ответ:
— Навечно и навсегда.
И мы оба уснули.
 
 
 Рун  
— Рун, нам нужно поговорить, — сказал папа, когда мы обедали в ресторане с видом на пляж.
— Вы собираетесь разводиться?
Лицо папы побледнело.
— Боже, нет, Рун, — заверил он меня быстро и взял маму за руку, чтобы подчеркнуть это. Мама улыбнулась мне, но я видел, что в ее глазах стоят слезы.
— Тогда что? — спросил я. Мой папа медленно откинулся на стуле.
— Твоя мама расстроена моей работой, не мной. — Я был в замешательстве, пока он не добавил: — Меня отправляют назад в Осло, Рун. У компании возникли проблемы там, и меня отправляют, чтобы устранить их.
— Надолго? — спросил я. — Когда ты вернешься?
Мой папа провел рукой по своим густым, коротким светлым волосам, так же как делал я.
— Вот в чем загвоздка, — сказал он осторожно. — Это может занять годы. Или месяцы. — Он вздохнул. — Реалистично будет сказать — от одного до трех лет.
Мои глаза расширились.
— Ты оставишь нас в Джорджии на такой большой срок?
Мама вытянула руку и накрыла ею мою. Я уставился на нее безэмоционально. Затем истинные последствия того, что сказал папа, начали просачиваться в мой мозг.
— Нет, — сказал я себе под нос, зная, что он не сделает этого со мной. Не может сделать этого.
Я поднял голову. Чувство вины было написано на их лицах.
Я знал, что это была правда.
Сейчас я все понял. Почему мы приехали на пляж. Почему он хотел, чтобы мы были одни. Почему он отказал в компании Поппи.
Мое сердце бешено колотилось, когда я беспокойно перебирал руками на столе. Мой разум обдумывал все... они бы не... он бы не... я не смогу!
— Нет, — выплюнул я громко, привлекая взгляды с ближайших столиков. — Я не поеду. Я не оставлю ее.
В поисках поддержки, я повернулся к маме, но она опустила голову. Я отдернул свою руку от ее.
— Мама? — молил я, но она медленно покачала головой.
— Мы семья, Рун. Мы не можем расстаться на такой большой срок. Мы должны поехать все вместе.
— Нет! — в этот раз я закричал, отталкивая свой стул от стола. Я встал на ноги, мои кулаки сжались по бокам. — Я не оставлю ее! Вы не заставите меня! Это наш дом. Здесь! Я не хочу возвращаться в Осло.
— Рун, — сказал папа примирительно, вставая из-за стола и протягивая мне руку. Но я не мог находиться так близко к нему. Развернувшись на пятках, я выбежал из ресторана, так быстро как мог, и направился на пляж. Солнце исчезло за густыми облаками, в результате чего холодный ветер поднимал песок. Я продолжал бежать, направляясь к дюнам, грубый песок ударял мне в лицо.
Когда я бежал, то пытался бороться со злостью, которая закипала внутри меня. Как они могли сделать это со мной? Они знали, как я сильно нуждался в Поппи.
Я трясся от злости, когда взбирался на самую высокую дюну и опускался, чтобы сесть на пике. Я лег на спину и уставился в серое небо, представляя жизнь в Норвегии без нее. Меня затошнило. Затошнило только от мысли, что ее не будет рядом со мной, я не смогу держать ее за руку, целовать ее губы...
Я едва мог дышать.
Мой разум усиленно работал, обдумывая идеи, которые помогут мне остаться. Я обдумывал каждую возможность, но знал своего отца. Когда он решил что-то, ничего не могло изменить его мнения. Взгляд на его лице ясно дал мне понять, что не было иного выхода. Они забирали меня от моей девочки, от моей души. И я не мог сделать ни одной гребаной вещи, чтобы изменить это.
Я слышал, как кто-то забрался на дюну позади меня, и знал, что это был мой папа. Он сел рядом со мной. Я отвернулся, уставившись на океан. Я не хотел признавать его присутствия.
Мы сидели в тишине, пока я, наконец, не нарушил ее и спросил.
— Когда мы уезжаем?
Я ощущал, что папа застыл рядом со мной, вынуждая меня посмотреть в его сторону. Он уже смотрел мне в лицо, в его взгляде было сочувствие. Мой желудок ухнул дальше.
— Когда? — выдавил я.
Папа опустил голову.
— Завтра.
Все затихло.
— Что? — шокировано прошептал я. — Как это возможно?
— Мы с мамой узнали около месяца назад. Мы решили не говорить тебе до последней минуты, потому что знали, как ты воспримешь это. Я нужен им в офисе в понедельник, Рун. Мы уладили все с твоей школой, переводом твоих оценок. Твой дядя готовит наш дом в Осло к нашему возвращению. Моя компания наняла грузчиков, которые упакуют все в доме в Блоссом Гроув и перевезут наши вещи в Норвегию. Они отправятся завтра сразу после нашего отъезда.
Я сердито зыркнул на папу. В первый раз в своей жизни я ненавидел его. Я стиснул зубы и отвернулся. Меня тошнило от всей той злости, что бурлила в моих венах.
— Рун, — папа сказал тихо, положив руку мне на плечо.
Я сбросил его руку.
— Нет, — зашипел я. — Не смей прикасаться ко мне или говорить со мной снова, — выплюнул я, отвернув голову. — Я никогда не прощу тебя, — заверил я. — Я никогда не прощу тебя за то, что увез меня от нее.
— Рун, я понимаю... — он пытался сказать, но я перебил его.
— Ты не понимаешь. Ты понятия не имеешь, что я чувствую, что Поппи значит для меня. Никакого гребаного понятия. Потому что если бы понимал, то не забирал бы меня от нее. Ты бы сказал компании, что не можешь переехать. Что мы должны остаться.
Папа вздохнул.
— Рун, я организатор производства, я должен ехать туда, где нужен, и прямо сейчас — это Осло.
Я ничего не сказал. Мне было плевать, что он был долбаным организатором производства, какой-то разваливающейся компании. Я был взбешен, что он сказал мне только сейчас. Я был взбешен тем, что мы уезжаем и точка.
Когда я не заговорил, папа сказал:
— Я соберу наши вещи, сынок. Будь в машине через пять минут. Я хочу, чтобы сегодняшний день ты провел с Поппи. Я хочу дать тебе, по крайней мере, это время.
Горячие слезы стояли в глазах. Я отвернул голову, чтобы он не видел их. Я был так зол, так зол, что не мог остановить гребаные слезы. Я никогда не плакал, когда мне было грустно, только когда был зол. И прямо сейчас я был так взбешен, что едва мог дышать.