Сто имен

Зная все это, Китти, проводив Констанс в последний путь, вернулась к себе домой не зализывать раны, но посыпать их солью, то есть перелистывать свои статьи, вникая, что же она делала не так, прикидывая, как двигаться дальше, в чем ее сила и в чем слабость. Перечитав тексты, написанные в последние шесть месяцев, она сразу увидела, чего в них недостает: искры. Не хотелось в таком признаваться, и вслух, перед кем угодно, Китти стала бы это яростно отрицать, но вот очевидность: она перестала живописать, она работала прилежно и механически, раскрашивая части рисунка по номерам. Ее тексты оставались информативными, эмоциональными, увлекательными, в них имелись шарм и стиль, они соответствовали основному правилу — раскрывать известную тему в новом ракурсе (для ежемесячного журнала самое главное — собственный взгляд на уже прозвучавшие сенсации), и все же во рту оставался привкус, словно от несвежей еды. После катастрофы, постигшей ее в «Тридцати минутах», Китти понимала, что ничто из написанного не будет радовать ее, как радовало прежде, и, возможно, чувство удовлетворения уже никогда не вернется. Она знала, что придирается к себе, выискивает изъяны и не обращает внимания на то, за что заслуживает похвалы, что ее смущает каждое ее слово и каждый поступок, но, даже оставляя за скобками самокритику, писать она правда стала намного хуже. Обожаемые Констанс мозговые штурмы нравились в редакции не всем. Для Китти это был восторг и упоение, но она знала, что, хотя Пит и Черил уважали установленные Констанс правила, им бы скорее покончить с общим обсуждением и сбежать из офиса, чтобы обратиться к собственным источникам вдохновения: будут пролистывать другие журналы и газеты, шарить в Интернете, смотреть круглосуточные программы новостей в поисках чего-то свежего, модного, горячего. Констанс всегда призывала искать ответы в себе, и Китти была с ней полностью согласна. Загляните себе в душу, говорила Констанс: что волнует вас сегодня, какой вызов стоит перед вами, какие проблемы актуальны — не где-то в мире, но здесь, в вашем сердце, в вашем уме. Для таких, как Пит и Черил, это шаманские заклинания, а Констанс верила, что настоящий сюжет приходит изнутри. Она хотела, чтобы ее сотрудники писали не на продажу, а в первую очередь для самих себя — только тогда, по ее убеждению, журнал находит отклик у читателей. Ей мало было информативности и чистоты стиля, она старалась в каждом журналисте пробудить талант. Каждый материал Констанс проговаривала с тем человеком, которому его заказывала, — она всегда знала, кому подойдет тот или иной сюжет, для кого станет интересным вызовом, — и Констанс умела выслушать чужие идеи. Так, в диалоге, решалось, как будет подана статья. И Констанс не уставала повторять: «Прислушивайтесь к чужим идеям!»
Вот оно! Наконец-то Китти поняла, в чем загвоздка. В материалах, написанных Китти для «Etcetera» за последние полгода, не брезжит ни единой оригинальной идеи. Все сюжеты подсказаны Питом, Черил, кем-то из коллег, кому своего материала хватало и некогда было браться еще и за это. Китти не замечала, как это происходит, и нисколько по этому поводу не беспокоилась, — не замечала и не протестовала, потому что вовсю работала на «Тридцать минут», а там она занималась только тем материалом, который ей предлагали сверху. Методы телевизионной работы отразились и на ее манере писать. На телеканале снимали сюжеты, которые никак лично не задевали Китти, она даже не пыталась поглубже зарыться в них, не хватало времени: то вдруг самое подходящее освещение, срочно снимать, то вдруг свет ушел, отсняли, но часть времени у них срезали, потому что другой сюжет показался более выигрышным, то дают интервью, то не дают интервью, надо чем-то заполнить образовавшуюся лакуну, и Китти непрерывно включалась и выключалась, словно кран в ванной. Ей такой стиль работы не шел впрок, целыми днями трудились ноги, а не голова. За шесть месяцев ни одна свежая идея не посетила ее мозг, и когда Китти это поняла, так перепугалась, что с неделю вообще ни о чем не могла думать, сколько бы ни тужилась. Теперь-то она знала, что пыталась объяснить ей Констанс во время последнего разговора в больнице: Констанс упрекнула Китти в том, что она пишет по заказу, а не выбирает сюжеты по собственному разумению и вкусу. Тогда Китти подумала, что речь идет о том провале в «Тридцати минутах», но, может быть, Констанс имела в виду и статьи для «Etcetera»? Да, конечно же, Констанс переживала за свой журнал.
Китти поплелась в конференц-зал, примыкавший к кабинету Констанс. Пережитое унижение было свежо в ее памяти, в голове никаких оригинальных идей, и там ее не ждут Боб и Констанс, не от кого ждать поддержки. Безнадежное одиночество. Хотя в отсутствие Констанс такие собрания проводились ежемесячно, пока она была жива, она могла отменить любое решение, а теперь Пит главенствует, Боб все еще не вернулся на работу — впервые заседание проходит при таком раскладе. Китти отворила дверь, и все глаза уставились на нее.
— Привет.
— Китти, — не слишком приветливо заговорил Пит, — мы тебя сегодня не ждали. Боб сказал, что отпустил тебя на неделю.
Судя по его тону, он рад бы и две недели ее не видеть. Или у нее уже паранойя?
— Отпустил, — подтвердила Китти, пробираясь в задний ряд — больше сесть было негде. — Но больше всего мне хотелось быть здесь. — Она поймала на себе чей-то сочувственный взгляд.
— Ладно. О’кей. Мы обсуждаем ближайший выпуск. Он будет посвящен памяти Констанс.
К глазам подступили слезы.
— О, как прекрасно!
— Итак! — Пит громко хлопнул в ладоши, Китти подскочила от неожиданности. — Идеи. Предлагаю отвести от восьми до двенадцати страниц жизненному пути Констанс: о чем она писала в разные годы для «Etcetera» и для других изданий. Крупнейшие сенсации, открытые ею авторы. Хорошо бы дать интервью с Томом Салливаном, как она помогла ему обрести свой голос и укрепить талант. Дара, ты возьмешь интервью у Тома, я поговорил с ним на похоронах, он дал согласие. Ниав, ты расскажешь о других писателях, живущих и умерших: как она открыла их, что они написали, что писали с тех пор, и так далее.
Сара, Дара и Ниав кивали и делали пометки.
Пит продолжал распределять материалы, а в Китти нарастало ощущение: все идет вкривь и вкось. Констанс взбесилась бы от такого выпуска, и не только потому, что он целиком вращался вокруг нее, но потому, что под новым соусом подавался старый материал. Китти оглядела собравшихся, пытаясь угадать их реакцию, но все сосредоточенно, торопливо забивали в ноутбуки распоряжения Пита. Именно распоряжения — ни поощрения, ни внимания к другим, ни малейшей попытки узнать, что же думают сотрудники. Пит не просил их поделиться личными воспоминаниями, рассказать о той женщине, которую все они так почитали, — нет, он жестко выдавал информацию и навязывал всем собственные идеи. Конечно, даже это Питу давалось нелегко, это Китти понимала, к тому же у нее своих мыслей не имелось, так что она прикусила язык.
— Так, с этим разобрались, теперь остальные разделы. Пол, как подвигается статья о китайцах в Южной Африке?
Начали обсуждать остальные рубрики. С приношением памяти Констанс покончено. Этого Китти не стерпела.
— Послушай, Пит!
Он молча глянул в ее сторону.
— Я не знаю, но все это как-то… не ново, а? — Рискованно бросать такой упрек людям, уже взявшимся за дело. Вокруг зацокали языками, заерзали на стульях. — Я насчет этой мемориальной части. Констанс терпеть не могла возвращаться к старым темам.
— Если б ты слушала внимательно, Китти, убедилась бы: мы отнюдь не собираемся перепечатывать старье. А оглядываться на прошлое необходимо, в этом вся суть мемориального раздела.
— Конечно-конечно, — заторопилась Китти, ей вовсе не хотелось еще и тут нажить себе врагов. — Но Констанс в таких случаях говорила: это все равно что снова пользоваться использованной туалетной бумагой. — Китти попыталась засмеяться, но никто не засмеялся в ответ. — Она бы не захотела, чтобы мы оглядывались и вспоминали, она бы потребовала чего-то нового. Смотреть вперед, сделать что-то настоящее в ее честь.