Лето разноцветно-косолапое

Медведица облизала переднюю лапу и положила её на муравейник. Беспокойные чёрные насекомые засуетились пуще прежнего, пытаясь как-нибудь избавиться от тяжёлой лапы — если не спихнуть, то уж прогнать укусами.
Вот они кусают, а мне не больно, — поясняла медведица. Кожа толстая. Зато лапа становится кисленькая. — И она с наслаждением снова вылизала свою лапу, заодно проглотив парочку зазевавшихся Муравьёв. — Понятно?
— У-у-у, не так, не так, — Бхалу просто дрожал от нетерпения. — Пустите меня, пустите!
Аксинья Потаповна посторонилась:
— Ладно, покажи ты.
И Бхалу показал искусство настоящего медведя-губача. Набрал в себя побольше воздуха, да как начнёт дуть на муравейник! Щепочки, веточки да и сами муравьи полетели кувырком от такого урагана. Ещё один выдох — и обнажилась сокровенная внутренность муравейника, где кипела аварийная работа: муравьи-няньки и спасатели старались унести куда-нибудь большие белые личинки. Вот эти-то личинки губачу и нужны. Бхалу вытянул свои губы-трубы и принялся, как пылесос, вбирать в себя мелкую добычу. И притом жужжа, и урча, и пыхтя на всю округу. Насосал полный рот, почавкал, почавкал, отплюнул попавшиеся деревяшки и зажмурился — так ему было вкусно.
— Вку-у-уфно! — сказал Бхалу.
(Вот отчего шепелявят медведи-губачи: у них во рту широкая щель между передними зубами — как раз для таких вот «пылесосных» фокусов. И ноздри плотно зажимаются, чтобы муравьи не заползали.)
— У нас на Ланке большие муравейники, — похвастался Бхалу. — А есть ещё термитники, каменные, мы их когтями расцарапываем: раз, раз, раз! Термиты толстые, ещё вкуснее Муравьёв.
(Вот зачем губачам длинные крепкие когти: специально для разорения термитников.)
— Ну вот что, — строго сказала Аксинья Потаповна, — не знаю, как там у вас на Ланке, а на Камчатке муравейник — драгоценность. Разорять больше не дам, ни-ни! Разве что только лапу накислить.
Многому учила разноцветных медвежат Аксинья Потаповна. Дошёл черёд и до счёта.
— Считать до пяти непросто. Но учиться надо. Математика — повелительница всех наук! Запоминайте: раз, два, три, четыре, пять. Вставайте в ряд, я вас пересчитаю: Тедди — раз, Бхалу — два, Умка — три, Коала — четыре, Панда — пять. А теперь математический фокус: поменяйтесь местами. Как хотите перемешивайтесь — математику не проведёшь. Считаю: Коала — раз, Умка — два, Тедди — три, Панда — четыре, Бхалу — пять. Всё равно получается пять!
— Вот это фокус! — восхитились медвежата.
А Панда спросила с хитрецой:
— Нас, маленьких, пять, а если ещё вас посчитать?
— Меня можно не считать, — уклончиво ответила вожатая. — Уж я-то никуда не денусь.
— А если рядом нет столько медведей, — задал вопрос Тедди. — Как тогда считать до пяти?
— Тогда найди цветок шиповника и съедай лепестки по одному: раз, два, три, четыре, пять.
И медвежата тут же объели по розовому сладкому цветку и убедились: действительно, лепестков у шиповника пять. Просто чудеса математики!
— А что считать зимой? — спросил полярный медвежонок Умка. — Зимой цветов нет.
— Зимой вообще-то спать надо, — заметила Аксинья Потаповна. — Но уж если тебе не спится, математика всегда с тобой. Пересчитай пальцы на своей лапе — сколько?
— Я пересчитаю! — вызвался чёрный медвежонок Тедди. — Раз, два, три, четыре, пять!
На этом Тедди не успокоился и взялся пересчитывать пальцы на второй лапе — пять! И на задней лапе — пять! Хоть справа налево, хоть слева направо. Воистину удивительная наука — математика.
— Умк, дай пять! — попросил Тедди.
Ладошка белого медвежонка оказалась необычной — не кожаная, как у Тедди или у Аксиньи Потаповны, а покрытая густой шерстью (понятно, чтобы по снегу ходить). Но пальцев на лапе оказалось тоже именно пять.
— Пай, дай пять! — не унимался дотошный Тедди.
Панда Пай Сюн застенчиво хихикнула и протянула лапку.
Тедди начал считать и сбился. Начал пересчитывать и опять сбился. Как ни считал, а один лишний палец всё время оставался.
— Что же это такое! — расстроился чёрный медвежонок.
— Это палец номер шесть! — сказала Панда. — Им удобно прутики держать. А можно фигу сложить, вот, — и она продемонстрировала, как показывать фигу шестым пальцем.
Аксинья Потаповна задумчиво посмотрела на фигу и сказала:
— Значит, со мной нас будет шесть. Век живи, век учись.
Тут подала голос Коала, маленькая сумчатая медведица:
— А ещё бывает семь. У меня в Австралии семеро внучат.
— Нет, больше шести мы считать не будем! — решила Аксинья Потаповна, помотав головой. — Всё, что больше, — это «много». Например, ягод бывает очень много, но их не считают, их просто едят. И всё равно математика — повелительница наук!
  
В поход
 
— У-у-у… Куда мы всё время идём? — спросил Бхалу, лохматый медвежонок-губач.
Аксинья Потаповна только вздохнула, а Тедди и Панда в один голос сказали:
— МЫ ПРОСТО ГУЛЯЕМ! — и засмеялись.
Потому что Бхалу задавал этот свой вопрос уже не в первый раз, не в пятый и не в шестой, и Аксинья Потаповна устала отвечать, что они просто гуляют, что медведям обязательно надо много ходить и хорошо питаться, чтобы за лето нагулять достаточно жира для долгой зимней спячки.
(Но медведи-губачи живут на юге, в индийских странах. Там в джунглях сколько угодно муравейников и больших деревьев, на которых всегда много вкусных фруктов. Зимы и вовсе нет, спать по нескольку месяцев не приходится. Людям со стороны кажется, что у губача вообще нет забот, что он совершенный бездельник, потому будто бы и шерсть у него лохмата и нечёсана, потому и когтищи нестрижены. Вот и придумали ему обидное прозвище — «медведь-ленивец». Напрасно. Каждый зверь живёт по своим правилам, как ему лучше. У губачей — одни правила, у камчатских медведей — немного другие; а люди со своими понятиями лучше бы вовсе помолчали.)
— А давайте, правда, куда-нибудь пойдём, — предложил Тедди.
— Ну хорошо, — сдалась Аксинья Потаповна. — Давайте заберёмся вот на ту сопочку, оглядимся и вместе подумаем.
Сопка напоминала формой гигантского медведя, поджавшего под себя все четыре лапы и уткнувшего в землю нос. На «спине» её росли деревья, по «бокам» — кусты и стланики, «шея» круто опускалась скалистым обрывом. С самого верха, с каменного «загривка», открывался далёкий вид на окрестности. Дул холодный ветер, шумел в ушах и разъерошивал густую шерсть на пробор. Теплолюбивый Бхалу укрылся от ветра за большим камнем и даже не хотел любоваться окрестностями.
— Ну, глядите: вот вам четыре стороны света. Там — север, — медведица показала лапой.
— Пойдёмте на север! — обрадовался Умка. — Там прохладно! Там льдины! Тюлени! Там мама!
Аксинья Потаповна с сомнением покачала головой:
— Льдин сейчас нет. Там есть обрывистые скалы у самого моря, на скалах гнездятся птицы, несметное множество птиц — чайки, бакланы, кайры… Они там насиживают яйца, вкусные, но птицы больно клюются. Ещё на севере тундра…
— Хочу в тундру! — Умка даже встал на задние лапы, как бы желая заглянуть за горизонт.
— Мы обязательно пойдём в тундру, но позже, когда ягоды поспеют. Сейчас там только зря лапы промочишь. А вот повернёмся направо — это восток. Там солнце встаёт…
— Хочу на север, — упрямо повторил Умка и на восток поворачиваться не стал.
Зато Панда повернулась туда с надеждой. Ведь всем известно, что Китай — восточная страна. Но на востоке, сколько глаз хватало, расстилалось море, только поодаль от берега чернел голый остров, окружённый пеной волн. Не мог же весь Китай поместиться на этом острове?
— Нет, конечно, Китай где-то за морем, — согласилась вожатая. — А на этом островке только птицы живут. На восток нам, сами видите, идти некуда. Давайте на юг посмотрим.
Юг! При этом слове Бхалу выбрался из-за камня, и словно бы специально ради него ветер с моря затих и повеял с юга. Там, за змеистой рекой, высились грядами сопки, за сопками — ещё сопки… А за ними виднелась дымка не просто туманная, а какая-то сизо-грязная.