В краю исчезнувшего тигра. Сказки

И на этот раз выручила находчивая Бойчечак.
— Орден твой, а носить его, так уж и быть, буду я! — сказала она и воткнула белую коробочку себе в волосы, отчего стала еще красивей.
— Не будем забывать еще об одной церемонии, на­значенной на сегодня, — продолжал Пузур-Самукан.
Придворные с недоумением переглянулись: о какой еще церемонии говорит Главный советник.
Пузур-Самукан повернулся к Чирке:
— Тут вчера к нам забрел какой-то твой собрат, но в отличие от тебя, плут и воришка. Придется его каз­нить.
Царь Навруз засмеялся.
— А тебе не кажется, что это один и тот же воро­бей? — И, обращаясь к Чирке, спросил: — Кстати, кто тебя выпустил? Говори, не бойся.
Тот не успел ответить. Пузур-Самукан бросился к окну и крикнул:
— Зиндан закрыт! Тот воробей там! Пойдемте — и вы убедитесь!
Надо ли описывать удивление царя Навруза, совет­ников и министров и в первую очередь Пузур-Самука­на, когда «Барамат-дарамат» открыл дверь, и все уви­дали лежащего под дверью Петьку, который шептал ох­рипшим голосом:
— Барамат-дарамат, открой дверь, мармелад... Ба­рамат-дарамат, открой дверь, дам халат... Барамат-да­рамат, открой дверь, бюрократ...
— Такое простое слово — мархамат - пожалуйста — и ты не мог вспомнить! — засмеялся царь Навруз.
А Пузур-Самукан только зубами скрипнул от зло­сти.
В этот же день царь Навруз издал указ, которым навсегда закреплял права перелетных птиц, взяв их под свое личное покровительство. Чирка с Петькой, как осо­бо отличившиеся, были поставлены на полное доволь­ствие при дворе, под жилье им отвели мансарду-балахону рядом с комнатой царского звездочета. Друзьям были пожалованы халаты и тюбетейки, сшитые по мер­ке самой маленькой мастерицей. Халаты были расши­ты золотом, сразу скажешь — царский подарок, но ле­тать в них было невозможно, потому что мастерица забыла сделать окошки для крыльев.
— Ничего, целее будут,— рассудил хозяйственный Чирка.
Часть II
ГЛАВА 1
Чем не Африка?
Через неделю крыло у Чирки зажило, и он снова стал летать. За один день они с Петькой облетели все Хлопковое цар­ство, познакомившись с его достопримечательностя­ми—древними развалинами, водопадами, горячими ис­точниками и тысячелетними чинарами. Здесь было мно­жество рощ, садов, виноградников и озер, где зимова­ли такие же крылатые странники, как они. Край был богатый, растительность буйная, ягод, фруктов, оре­хов — клюй не хочу. В зарослях-джангалах хрюкали дикие кабаны, олени и джейраны брали пищу из рук, на де­ревьях, свесив хвосты, сидели фазаны.
Но главным богатством, гордостью и славой царя Навруза были хлопковые поля, где с утра до вечера трудились простые люди, хлопкоробы, выращивая чудо- растение. Даже Петька, облетевший полсвета, вынуж­ден был признаться, что видит такое впервые.
Зеленые кустики с резными листьями были усеяны плодами, похожими на маленькие тыквочки или дынь­ки — их называли коробочками, а когда эти коробочки созревали и лопались, из них выглядывали крошечные живые барашки. Их собирали, стригли, из шерсти де­лали пряжу, а барашков отправляли в горы, где они откармливались на сочных травах.
Но не думайте, что чудо-растение росло само по се­бе. Каждый кустик надо было выходить, взрыхлить вокруг него землю, подвести под самые корешки воду — ведь солнце жгло немилосердно, и барашки в коробоч­ках все время просили пить. В сезон созревания коро­бочек все люди, от мала до велика, выходили собирать барашков. Кроме сановников и министров, разумеется, которые, как всегда, а в это время особенно, были за­няты важными государственными делами.
— Эх, лодыри, доберусь я когда-нибудь до вас! — грозился царь Навруз.
Сам он брал старый латаный-перелатаный мешок, повязывал его на животе и вместе со всеми выходил в поле. Народ любил его, называя почтительно царь-Хло­пок, а вот вельможи прямо из себя выходили, глядя как царь работает до седьмого пота, ест из общего котла, а вечером сражается с хлопкоробами в примитивные нар­ды или затевает с ними гуштингири — борьбу простолюдинов. «Для кого я каждый день пробую три десятка всевозможных изысканных блюд? — возмущался обжо­ра Ур-Баба. — Живота своего, как говорится, не жа­лею, а он? Натрескается какой-то там шурпы и дово­лен!». «А для кого я устроил в прошлое воскресенье бал цветов? — подпевал ему Шу-Туруль. — Мы все весели­лись, плясали до упаду, не жалея сил и подметок, а он даже не явился во дворец—в поле ночевал!». «Я слы­шала, — подливала масла в огонь сплетница Шу-шу, — что у него есть грандиозный, фантастический, феериче­ский проект: сажать хлопок у нас на головах. А что вы думаете? И посадит! Больше ведь уже негде». Осторожный Аллавердин, заметив Чирку, переходил на шепот: «Тише, друзья, я подозреваю, что этот чумчук все ему докладывает. Не за красивые же глазки царь пригрел и обласкал его».
Петька целыми днями пропадал в рощах, где подру­жился с местными скворцами-майнушками. Чирка же, наоборот, тянулся к людям. Он мог часами наблюдать за работой золотошвеек и вышивальщиц, поражаясь их выдумке и фантазии. Цветы и узоры, расцветавшие под их неутомимыми пальчиками, были столь диковинны и в то же время так похожи на настоящие живые розы, тюльпаны и анемоны, что сбитые с толку пчелы приле­тали собирать с них мед. Да что пчелы! Однажды он видел, как райская мухоловка пыталась свить гнездо в чаще гобелена. Она приносила сухую веточку, клала ее в развилку дерева и не могла понять, почему веточка все время падает. Девушки долго потешались над глу­пой мухоловкой, а потом одна пожалела ее и пока та летала за очередной веточкой, вышила на гобелене гнездо и птичку возле него. Когда мухоловка верну­лась, она поняла, что дерево занято и полетела искать другое место для гнезда.
Но вершиной искусства у мастериц считалось, когда вытканные ими лани, олени и павлины оживали и уходили с гобеленов и сюзане [2] в рощи. Во владениях царя Навруза было немало таких сказочных птиц и зверей.
Мастерицы полюбили Чирку и давали ему разматы­вать какую-нибудь нитку или теребить клювом пряжу. Но Бойчечак обижалась, если он не прилетал к ней по первому зову. Она считала его своей собственностью, ей нравилось, когда он прыгал за нею или сидел у нее на голове. В карманах у нее всегда было лакомство для него — печенье и подсолнечные семечки — и вско­ре Чирка сделался совсем ручным.
— Ты брось это, — шипел на него Петька. — Ты всё-таки птица. Гордость у тебя есть?
— Гордость есть — семечек нет, — отвечал Чирка.
— Семечки можно украсть, а свободу потеряешь — не вернешь.
Сам Петька в руки не давался, был осторожен и недоверчив:
— Знаю я их! Петенька, Петенька, а потом за ши­ворот — и в клетку. Кто в живом уголке побывал, тому на всю жизнь урок.
— Ты уже и в тюрьме побывал, не без ехидства напоминал ему Серый хвост.
— С таким другом немудрено... Ну, так что, будем зимовать у царя Навруза или полетим все-таки в Аф­рику?
— А чем здесь не Африка? — ответил Чирка. — Тепло, светло и крокодилы не кусают.
Решили зимовать.
ГЛАВА 2
Плащ из чапалачек и полмешка кошек
Поселились на чердаке — в мансарде было слишком душно. Острый клюв облюбовал себе рассохшийся книжный шкаф, Чирка — карнай, музыкальный инструмент метра три длиной с широким треснувшим раструбом. Натаскал туда ваты, пуху, получилось уютное гнездыш­ко. Петька заглянул — баем обозвал.
— А что это? — спросил Чирка.
— Буржуй, значит. Называй как хочешь. Зато меня отсюда никакая кошка не выцарапает!
— Да где ты их видел? Во дворце ни одной кошки нет.
— А вдруг появятся?
— Сказано: пуганая ворона куста боится!
Но, как вскоре выяснилось, Чиркина предосторож­ность оказалась не лишней.
Сначала в городе появилась иностранка, выдававшая себя за миллионершу. И правда, один плащ на ней чего стоил! Он был сшит из какой-то невиданной ткани цвета лунного камня, весь переливался перламутром, скользил и шуршал, как змеиная кожа, развевался без ветра и был как будто живой. Бросив работу, мастери­цы сбежались полюбоваться заморской тканью и, окружив иностранку, не могли оторвать глаз от ее плаща.