Черт-те что, или Праздник первого зуба
— Угу, — без энтузиазма ответил Бамбуль.
Он поковырял летучую мышь, но не соблазнился: белый червячок прополз по поджаренной шкурке и залез в мясо. Крыса тоже пахла неважно. Бамбуль взял корешки и ушёл к себе. Они оказались сладкими и вполне съедобными, хотя малость подгнившими.
Вскоре задохали двоебрюхи, запыхали, как кузнечные мехи, — и вот уже загудело в огнедырах спасённое пламя. Жёлтые отсветы падали даже на Бамбуля, занятого обычным делом, — он сидел и дёргал зубы. Но сколько ни старался, зубы не поддавались. Может быть, они никогда не выпадут? Наверно, что-то с ним не в порядке. Прабабушка Бабура упомянула как-то, что он, наверное, подменыш — дитя человеческое. Она сказала это шёпотом, но Бамбуль услышал, и прабабушкины слова запали ему в душу, растревожили. Всё сходится: и его мелкие коричневые бессменные зубки, позор всего их рода, и то, что он единственный из всех чертей не может спать без подушки. Неужели он и вправду человек? Какой ужас!
Бамбуль потянулся, в плечах хрустнуло и заныло. Он нагнулся — вступило в спину. Голову он мог положить только на одно плечо, назад она не запрокидывалась. Попробовал покрутить головой — свело шею. Но тут задрожал потолок, и в дверях появился Бавван. Он прищурил жёлтый глаз, посмотрел на Бамбуля и спросил грозно:
— Чем ты тут занят, человеческая душонка?
— Ничем, — быстро ответил Бамбуль.
Стоит братцу разнюхать, что у него болит шея, как он тут же вцепится в неё и начнёт крутить, гнуть, тянуть и ломать, пока все косточки не разойдутся или не сдвинутся, так что шея будет хрумкать и болеть ещё несколько недель. Такое уже бывало, и повторять это испытание Бамбуля не тянуло. Тем более, он надеялся, что братец сейчас же пойдёт дальше по своим делам и в худшем случае прихватит корешки одуванчиков. Эх, будь у него подушка! Мягкая, рыхлая, как разваренный желудок ящерицы. Лёг бы он тогда на свою подушечку, повернулся на бок и заснул. Но чего нет, того нет.
А ещё наимудрейший Ибн-Кошмарыч рассказывал на последнем подземном шабаше, что люди доверяют подушкам все свои тайны, что они орошают их слезами и зарываются в них лицом. Чертей, почти всех, трясло от отвращения, они недоверчиво кривили губы и отплёвывались. Один только Бамбуль принял слова Ибн-Кошмарыча на веру. В том, что подушка может быть самым верным, неразлучным другом, его не надо было убеждать.
Слова Ибн-Кошмарыча засели у него в печёнках, и с тех пор Бамбуль не мог думать ни о чём, кроме подушки. Он знал, что, будь у него такая нежная, такая добрая опора для головы, жизнь его сразу бы наладилась. Тогда б он меньше расстраивался из-за зубов, из-за того, что он, похоже, подменыш и что нету него друзей. И он не был бы так чертовски одинок. Он мог бы всё рассказать подушке, пожаловаться ей и поплакаться, и она бы всё поняла. Потому что подушки так устроены.
Глава 2
Злыдневна охотится на стоножек
Чего Бамбулю в жизни не хватает, так это подушки. А ещё — чтобы зашатался наконец хоть один молочный зуб. Сколько он ни дёргал перед сном все зубы по очереди, всё без толку — ни один не шелохнулся.
А лежать головой на камне, между прочим, больно. Бамбуль крутился-крутился, ворочался-ворочался и треснулся со всей силы головой о стену. От этого удара в квартирах людей на земле зазвенели люстры и стаканы, а птичьи стаи вспорхнули с деревьев и полетели искать прибежище поспокойнее. Люди приняли этот толчок за небольшое землетрясение. Думаю, они переглянулись удивлённо и прильнули к окнам — узнать, что стряслось. Довольно скоро всё стихло, но в нору к Бамбулю уже ворвался папа Бабадур. Суетливо шлёпая по земле хвостом, отчего во все стороны полетела пыль, он нервно заголосил:
— Три ведра вонючей сажи! Тысяча людей! Чем ты тут занимаешься? Хочешь, чтоб всё это рухнуло нам на голову?
Бамбуль стоял перед папой и поскуливал, потирая рану, а тот смотрел на него жёлтыми слезящимися глазами, хмурился и гундел:
— Это очень, очень плохо. Никуда не годится! Если ты будешь колотиться башкой о камни, тебе злость в голову ударит. Отравишься.
Бамбуль заскулил и стал скрести себя когтями и чухаться, от обиды у него заныла спина, а кончик хвоста, обычно горделиво закрученный залихватским колечком, повис и волочился по пыли, как дохлый дождевой червяк.
— Ну как ты держишь хвост?! — тут же вскрикнул папа Бабадур и укоризненно пустил пар изо рта. — Почему он висит у тебя как сопля? А если мама увидит? — Он испуганно вздохнул, несколько раз качнулся вперёд-назад и тогда только спросил: — Это ты из-за зубов так звереешь? — Он наклонил голову набок и вперился своим жёлтым-прежёлтым глазом в Бамбуля. — Рот открой!
Папа тщательно ощупал и подёргал все зубы Бамбуля. Сперва нижние, потом верхние, затем ещё разок нижние — один за другим. Он изо всех сил вцеплялся в зуб своими крючковатыми пальцами и начинал крутить его, тянуть и раскачивать так, что челюсть, казалось, вот-вот хрустнет и сломается. Бамбулю было чертовски больно.
— Ну что ты будешь делать?! — Папа покачал головой, вздохнул, пыхнул. Вдруг оживился и сказал: — Знаешь, давай-ка ещё разок посмотрим. — И немедленно приступил к новой проверке.
— Ой! — вскрикнул Бамбуль и стиснул зубы.
Папа Бабадур выдернул палец у него изо рта и насупился.
У Бамбуля остался во рту привкус сажи, копоти и железа. Горький и тошнотный, очень гадкий.
— Тьфу, тьфу, тьфу, — долго отплёвывался он, пачкая пол, а потом вымолвил: — Дело не только в зубе.
— Вот как? — Бабадур взглянул на него вопросительно.
Бамбуль замялся, не зная, как продолжить. Не скажешь же: папа, хочу подушку. Тут такое начнётся! Огонь из ушей, дым изо рта, крики, грохот и осыпавшийся потолок… Мало не покажется. Бабадур нахмурился и выжидательно смотрел на Бамбуля. Тот собрался с духом и начал:
— Камень-подголовыш ужасно твёрдый. У меня от него раны на голове.
Старый чёрт фыркнул так, что пыль поднялась столбом.
— Сажа-перемажа! — только и рыкнул он в ответ, повернулся и пошёл вниз по коридору, пыхтя и сопя так, что в норах и ходах на его пути завихрились ураганы, а на земле поднялся странный ветер.
Он шёл откуда-то снизу, вздымая в воздух песок и пыль и развеивая их над просёлочными дорогами и пустырями. И какая-то непонятная вонь отравляла воздух.
— Опять что-то в атмосферу выбросили. Совсем природу загрязнили! — говорили люди, многозначительно качая головой.
Бамбуль ходил все дни как наказанный, со страхом ожидая каждого вечера. Ему казалось, что он вряд ли переживёт ещё одну ночь на жёстком подголовыше. «Потому, наверно, все тут под землёй такие противные, — горестно думал он, — и злыдни, и черти, и гоффлокки, и нечисть разная, что подушек нет. Спят на чём попало, вот и лаются целый день, и шипят, гадости друг дружке говорят. Во всех тёмных коридорах, щелях и лазах до самого раскалённого центра земли стоит поэтому вечный крик, везде склоки и скандалы. Вот из-за чего у нас, чертей, отрыжка и вкус во рту такой, словно мокрицы наплевали. Вот почему у нас тут никогда никого не целуют, не гладят и не обнимают».
Если верить добрым сказкам мудрейшего Ибн-Кошмарыча, то на земле лица людей всё время озаряет свет улыбок. Бамбуль видел такое однажды, когда бабушка Злыдневна нашла в земляной похлёбке-затирухе мозговую кость. Тогда от её улыбки в норе так посветлело, что стало видно каждую дырку и трещину в полу, каждый бугор и выступ в коридоре. Все перестали жевать и с набитыми ртами таращились на Злыдневну. Она тут же прикрыла рот лапой и извинилась. Потому что где это видано, чтобы черти улыбались? Им это не пристало.
