Нечестивый монастырь и его монахи
Джузеппе Бонавири
НЕЧЕСТИВЫЙ МОНАСТЫРЬ И ЕГО МОНАХИ
Жили на свете муж с женой, и были они так бедны, что просили милостыню: ведь только богатый живет, как хочет, а бедный — как может. Встретили они раз целую толпу оборванцев, тащивших за уздцы ослов. Вот муж, Чиччо Казаччо, спрашивает:
— Кто ослов продает?
— Никто.
— А где вы их взяли?
— Далеко-далеко, на Лысой горе, стоит монастырь, и живут в монастыре сто братьев-монахов, послушников и монастырников.
— Ну и что?
— А то, что, коли засеете вы их поля, оберете оливы, хлеб обмолотите, жернова тяжеленные поворочаете да из спелого зерна доброй белой муки намелете, монастырь их, ночами темными посторожите, они и вам дадут в награду такого осла.
— Сколько ж надо работы переделать!
— Пойдем туда, Чиччо, — говорит жена мужу. — Неужто всю жизнь подаянием кормиться?
Оставим их, пока идут они знойными дорогами, выжженными тропинками, каменистыми ущельями, и перенесемся в монастырь, где сто монахов-монастырников держали в заточении Иисуса: приковали его золотыми сверкающими цепями к кольцам, кольца крепко-накрепко в стену вмуровали. Проведали монахи, что может Иисус творить чудеса, и велели ему камни в хлеб превращать и оживлять ослов, которых рисовал настоятель монастыря отец Гауденцио. Крестьяне, чтобы обзавестись ослом, приходили в монастырь, и трудились денно и нощно в поте лица, так что покрылись тамошние бесплодные земли цветущими садами, а поля щедро стали родить бобы, горох, пшеницу и ячмень.
Вот пришли кум Чиччо Казаччо и его жена Маруцедда в монастырь.
— Стойте! — говорят им. — Вы кто такие? Зачем пришли?
— Работу ищем.
— Мы за работу только ослов даем.
— Ладно, — говорит Чиччо Казаччо.
— Ладно, — вторит ему жена, и голос ее, как эхо, тонет в золотистой пшенице.
В ту пору поспел виноград во славу Божию, и монахи засунули мужу с женой кляпы в рот, чтобы не съели они ни одной виноградины с обильных гроздьев. Ничего не оставалось беднякам, как смотреть, вздыхать да от голода мучиться. Так, питаясь впроголодь, проработали они год, месяц и один день; вконец отощали — кожа да кости.
— Вот вам осел, — сказал настоятель отец Гауденцио.
Пошли они из монастыря, а вслед им гимны священные несутся: это монахи, сытые да гладкие, Господа Бога славят.
Забрели муж с женой по дороге в пещеру, видят — юноша цепями прикован.
— Ты кто, сынок?
— Я Иисус. Держат меня здесь, чтоб я чудеса творил.
— И ты день и ночь в цепях?
— Да. Если встретите великана Джуфу, друга моего, скажите, чтоб шел ко мне на выручку.
— Скажем, сынок, непременно скажем. Бедный ты, бедный.
Дрогнуло у них сердце, как огонек на ветру, и понял Иисус, что перед ним добрые люди.
— Я вам, — говорит, — осла заколдую.
В той стороне на полях паслось много ослов, которым нечего было есть, кроме сухих колючек, и они умирали с голоду: белым-бело кругом от ослиных костей, черным-черно от ослиных трупов.
— Бежим скорей отсюда, муженек. Не зря говорят: где поп, там и преисподняя. Спасибо хоть старого осла дали.
И пока шли они в свою далекую деревню мимо выжженных долин и голых вершин, плакала земля вокруг горючими слезами.
Когда подходили к дому, разносился по всей округе вечерний звон. Входят к себе кум Чиччо с женой, а хибарка у них маленькая, вдвоем и то тесно.
— Осел в ногах у нас ляжет, — говорит муж. — Солома для него найдется.
Народ соседский глазеет из окошек, в каждом голова торчит.
— Ну и осел, — слышится со всех сторон, — вот-вот копыта откинет! И где вы только такого взяли?
— Слыхали старое присловье: не суйся не в свое дело? — рассердился кум Чиччо. — А то как бы по носу не получить.
Соседи попрятались: колокол отзвонил, пора было и на боковую отправляться. Уснул петух, уснули куры, укрылся ворон в скалистом ущелье, журавль задремал в гнезде и орел. Соловьи уснули, воробьи и дрозды.
— О, горе! — причитала жена. — Какой нам прок от этого осла? Да разве его прокормишь?
Что было дальше? А вот послушайте.
Среди ночи осел вдруг начал испражняться, да с таким грохотом, что темный дом ходуном заходил.
— Чиччо! — кричит жена, — Осел обделался!
— Погоди, дай лампаду зажгу.
Поднялся кум Чиччо с постели, засветил тусклую лампаду, извивается язычок пламени, в огненный крест складывается. Видит муж, а осел по всему дому куч наложил чистого золота, дымятся кучи на каменном полу, еще не остыли.
— Ах, жена, женушка дорогая, счастье-то какое нам привалило!
Снова раздался треск, и посыпались из осла золотые монеты, новенькие, тепленькие, да прямо куму Чиччо в лицо — он знай себе отплевывается.
— Чиччо, да ты весь сверкаешь!
От радости жена в пляс пустилась, а муж все приговаривает:
— Мы теперь богатые, а никто не знает! Мы теперь богатые, а никто не знает!
Наша благословенная матушка-земля, словно крестьянка в переднике, обернулась на радостях к небу, и смотрели на нее звезды, и кружились в хороводе леса и птицы, реки и горы.
— Мы богатые! — кричит муж. — Теперь купим себе замок князя Пупу.
Пока весь мир радовался, начался новый день — с крика петуха, с кудахтанья курицы. Открыли они дверь, а в проулке народу полно, собрались там все от мала до велика, даже собаки пришли. Все уже знают.
Хнычут ребятишки:
— А нам, значит, ничего?
Обутые на одну ногу женщины вопят:
— Думаете, вы единственные у Господа нашего всемогущего?
А старики:
— Мы что же, по-вашему, слепые?
Говорит тут кум Чиччо своей жене такие слова:
— Да, женушка моя разлюбезная, всяк смотрит со своей колокольни, у каждого своя логика, своя метафизика.
— Никому мы ничего не должны давать, — возражает ему жена. — Сами бедные. Каждый бедняк пусть сам о себе заботится.
А осел между тем все клал и клал кучи. Бездонный он был, что ли? И вошли в дом дети, вошли бабы и мужики, даже графы вошли и князья. Набирали золото кто в решето, кто в корзину, кто в суму, кто в сковороду, кто в шапку. Воробьи и те наворовали, чтоб гнезда свои украсить.
Мимо проезжал Орланд, великий рыцарь; всю ночь он гнался за Анжеликой и очень устал.
— Орланд наш, Орландушка! — закричал народ. — Возьми и ты себе золотого добра.
Наполнил Орланд свой шлем и говорит напрямик:
— Хватит, братья, малая забота перед большой отступает.
И поехал прочь скромный, благородный рыцарь, и протянуло за ним радостное солнце сверкающий шлейф через дремучие леса и безлюдные долины.
Все довольны и счастливы, только мы голы и босы.
