Любить и беречь (СИ)

@@@
Никита спал как убитый. Слишком много всего навалилось в последнее время. Слишком много сил требовалось, чтобы улыбаться Глебу и родственникам, оставаться невозмутимым, все понимающим, уверенным, что все будет хорошо. Его не разбудил ни скрип кровати, ни звяканье стаканов на задетой коляской тумбочке, ни шелест протекторов. И только когда завыла Динка, он проснулся.
- Твою мать, собака, ты озверела? – Ник приподнялся на локте и запустил в сидящую у двери псину тапочкой. – Ты чего воешь как на покойника? Глеба разбудишь!
В ответ Динка завела новую протяжную, полную тоски руладу.
Ник обернулся посмотреть, спит ли Глеб, и подскочил как ужаленный. Глеба в спальне не было. Коляски тоже. Никиту вихрем смело с кровати. Куда он мог подеваться? Встал в туалет? Ник распахнул дверь гостевой ванной комнаты, в которую можно было попасть только из их спальни и которой они обычно пользовались. Но там никого не обнаружилось, свет был выключен. Только теперь Никита обратил внимание, что воет Динка на дверь, ведущую из спальни в холл. Он пинком открыл ее, включил в холле свет. Если не в туалет, то куда? На кухню? Грабить холодильник? Похоже на прежнего Глеба, но теперь…
- Диночка, где наш папа?
Но собака не сдвинулась с места, она явно не собиралась отправляться на поиски хозяина, продолжая отчаянно, тоскливо выть.
Никита промчался по всему первому этажу, Глеба не было нигде. В голове мелькнула нехорошая мысль про подтягивающихся на руках и выходящих в окно колясочников, Ник выскочил во двор. И там никого. Да и как? Из окна первого этажа далеко не улетишь, а на второй по крутой и узкой лестнице Глеб никак не поднимется даже с посторонней помощью, не то что без нее.
- Глеб! Глебушка, ты где? Глеб!
Ник уже не думал, что перебудит весь дом. К черту! С каждой секундой ему становилось все страшнее. Пробегая уже в третий раз мимо кухни, он заметил еще одну дверь, как бы в углублении стены. Он сначала решил, что за ней кладовка, но сейчас увидел тонкую полоску света, пробивающуюся из-под двери. Ник толкнул ее – заперта, ударил плечом, хлипкая полоска металла с той стороны прогнулась, и он увидел Глеба. Наверное, эта картина потом еще много лет будет преследовать его в ночных кошмарах.
Глеб сидел на кафельном полу – незамеченная комната оказалась запасным санузлом, которым почти не пользовались – сидел неловко, видимо, с кресла ему пришлось сползать, привалившись спиной к бортику ванны. Голова его была низко опущена, подбородок упирался в грудь, а руки лежали на коленях, как будто бы Глеб их рассматривал. И по коленям текла кровь. По коленям, по предплечьям, по белому кафельному полу.
Никита взывыл. Нет, только не это, пожалуйста! Только не это! Он схватил Глеба за подбородок, поднимая голову, заглядывая в глаза. Живой. Взгляд мутный, блуждающий, но он жив, жив!
- Ты сволочь, Глеб! Какая же ты эгоистичная сволочь!
Слезы текли по щекам, но Никита не обращал на них внимания. Правое запястье кровоточило не сильно, видимо, его резать Глебу было несподручно. А из левого кровь шла толчками. Это плохо, очень плохо. Никита перетянул руку первой попавшейся тряпкой, кажется, каким-то полотенцем.
- Глеб! Ты меня слышишь? Глеб, не отключайся, понял? Не смей отключаться!
Никита выбежал в коридор:
- Батя!
Чертовы хоромы, хрен тут дозовешься.
- Батя!!!
- Что случилось? – на лестнице появилась испуганная Эля в наспех завязанном халате.
- Отца зови, быстро!!!
Но Иосиф Нахимович уже и сам показался в коридоре. Он лишних вопросов задавать не стал, правильно оценив вид сына, сбежал по лестнице.
- Что он сделал? Где?
- В ванной около кухни. Вены порезал. На левой руке артерию задел, кажется.
Непечатное слово от отца он услышал впервые. И тут же спокойное:
- Эля, в моем шкафу, за костюмами укладка, принеси. Потом чай, крепкий, очень сладкий.
- Бать, Скорую надо.
- Ты охренел совсем? Какая Скорая? Хочешь, чтобы его в дурку забрали? Сами разберемся. Глеб! Твою же мать! Нет, ты посмотри на этого идиота! Керамический нож нашел, им до костей разрезать можно, при желании! Эля им мясо разделывает. В верхнем ящике ведь лежал. Глеб, посмотри на меня! Ты меня слышишь?
Кивнул.
- Тебе больно?
Еще кивок.
- Отлично, сейчас будет еще больнее. Ник, придерживай его.
- Бать, ты чего?
- Ничего, сейчас шить будем. По живому. Из анастезии могу предложить пару ампул новокаина. Извини, дорогой, наркоты дома не держу. Твое счастье, что у меня здесь укладка есть. Черт, что ж ты бледный-то такой и холодный, как будто уже пару литров крови потерял. Не так уж все страшно…
Иосиф Нахимович размотал полотенце и вылил на рану несколько ампул новокаина.
- Он крови боится, у него шок, — подсказал Ник, прижимая к себе безвольное тело.
- Кто крови боится, тот вены не режет, тот из окна кидается, — процедил Тайлевич-старший сквозь зубы. – Тихо-тихо, не дергайся, все будет в лучшем виде. На мои швы еще ни одна звездная задница не жаловалась. Вот так, еще немного. Все, можно заматывать. Эля, где чай? Так, не отключаться мне! Пей давай. Пей, я тебя сейчас еще коньяком напою. Хотя нет, лучше вина. Эля, у нас есть вино?
Через десять минут Глеб уже лежал в своей постели, с перебинтованными запястьями, напоенный сначала чаем, а потом вином и успокоительным впридачу. Никита сидел рядом и мочил бинты новокаином, чтобы снять боль. Хотя Глебу, кажется, было все равно. Он смотрел на Ника уже осмысленным, грустным взглядом.
- Что же ты наделал? Зачем, Глеб? Тебе настолько на меня плевать?
- Нет.
Голос тихий, но говорит четко, уверенно.
- Тогда зачем? Ты понимаешь, как больно сделал мне?
Не понимает. По глазам видно, что не понимает. Искренне считает, что это его жизни, и его право сводить с ней счеты.
- Что я буду делать без тебя?
- Жить счастливо?
- Совсем дурак, да? Я уже терял однажды близкого человека. Может хватит с меня? У меня не будет другой новой жизни, если с тобой что-то случится. И вариантов других не будет, только за тобой…
- Чего? – Глеб даже привстал. – Не смей даже думать об этом, слышишь?!
- А ты? Почему ты смеешь?!
- Ник, моя жизнь уже закончилась. Я ее прожил. Как сумел. Исполнил свою главную мечту, стал артистом. В моей жизни были большие победы, был большой успех, были прекрасные женщины, и был ты…