Гобелен

Мэгги хорошо помнила тот день. Графиня была в ярости, и бедным слугам доставалось от нее ни за что. Все старались не попадаться ей на глаза – ведь графиня раздавала пощечины направо и налево.
Хозяйка внушала Мэгги суеверный страх. Что-то дьявольское было в ее голубых глазах, особенно когда она щурилась. В такие мгновения в них появлялся странный блеск – казалось, графине была известна какая-то ужасная тайна… И что-то зловещее было в ее голосе – дьявольски ровном, даже когда она изрыгала самые страшные проклятия. Мэгги по собственному горькому опыту знала: графиня наиболее опасна тогда, когда голос ее понижается почти до шепота. Именно в такие моменты девушка чувствовала, что ей хочется перекреститься.
Точно так же думали о графине – хотя и не говорили об этом – все обитатели и даже некоторые из гостей ее лондонского дома.
Наверное, расскажи Мэгги о своих ощущениях поклонникам Элайн Уэстон, коих было великое множество, они были бы шокированы. Мужчины называли Элайн нежной куколкой. Красота ее была того свойства, что рождает у противоположного пола желание защитить хрупкое создание, больше похожее на фарфоровую статуэтку, чем на женщину.
Пожалуй, лишь самые проницательные представительницы прекрасного пола замечали, что губы у графини слишком уж яркие, подозрительно яркие – таких красных губ в природе не бывает. И очень немногие понимали, что только при помощи свинцовых белил и румян можно сделать кожу такой «фарфоровой». Что же касается блеска в глазах, то одна лишь Мэгги знала: возможно, только в минуты гнева глаза графини блестели сами по себе, во всяком случае, хозяйка регулярно закапывала в них специальные капли.
И никто из знакомых графини даже не догадывался о том, что крохотная ручка с розовыми ноготками способна наносить весьма ощутимые удары; причем слуги знали: хозяйка раздает пощечины порой без всякого повода и всегда с огромным удовольствием.
Да, Элайн была миниатюрной и хрупкой, но ее воле и характеру мог бы позавидовать любой мужчина. Очаровательное личико, окруженное золотистыми кудряшками, имело или жеманно-сладкое выражение, или сосредоточенное, когда графиня внимала словам собеседника. И никому в голову не приходило, что Элайн часами тренировалась перед зеркалом. Разумеется, влюбленные в нее мужчины не замечали того, что глаза ее никогда не улыбались, не замечали и злобную усмешку, временами искажавшую лицо графини.
А сейчас, оставшись наедине с горничной, графиня дала волю своему гневу и не стеснялась в выражениях.
Она осталась без денег – и все по вине «этого чудовища»! Без тех денег, которые честно заработала, прожив пять лет с дряхлым и мерзким графом. Целых пять лет!
Да, пять лет она прилежно играла роль образцовой жены – скромной и тихой. К тому же терпела ласки графа и постоянно ловила на себе презрительные взгляды его сыновей.
И она кое-что заслужила! Этот урод и калека не отделается жалким содержанием – такие деньги ее не устраивают.
В неполные семнадцать Элайн покинула родительский дом приходящий в упадок особняк с запущенным садом. В доме постоянно не хватало денег, даже на то, чтобы прилично одеться, то есть так, как надлежит одеваться титулованным особам. Действительно, какой прок от баронетства, если приходится терпеть нужду? Но в семье одна лишь Элайн замечала, что они ужасно бедны. Старшие братья и сестры смеялись над ней, когда она заговаривала о своих планах и притязаниях. Однако Элайн всегда знала, чего хочет от жизни, и была уверена, что сумеет добиться своего.
Деньги, власть и свобода – вот чего она желала.
Власть и свобода могут быть добыты лишь с помощью денег. Этот урок Элайн усвоила еще в детстве и никогда не забывала.
И она добилась того, чего хотела: продав свою молодость и красоту, приобрела богатство и титул заодно.
Элайн не досталась графу Кардиффу девственницей – хотелось проверить, чего она стоит, и научиться кое-чему, прежде чем пойти ва-банк. Граф был сказочно богат и при этом одержим страстью, так что предупреждения взрослых сыновей и уговоры поверенных не оказали на него воздействия. Он думал, что влюблен, и, возможно, действительно был влюблен, во всяком случае, поверил, что жена в первую брачную ночь кричала от боли. Впрочем, боль была, и весьма резкая. Нож, который Элайн спрятала в постели, весьма чувствительно задел ее бедро.
Все получилось даже слишком просто.
Граф цеплялся за жизнь с одержимостью, которой она – в другой ситуации – могла бы восхищаться. Однако старый дуралей зажился на этом свете, не желал умирать, и его «упрямство» едва не расстроило ее планы. Эдайн, изнывая от скуки, принялась изменять старому идиоту, причем чуть ли не с каждым в округе.
Если бы граф только знал…
Но в конце концов он что-то заподозрил, по крайней мере отчасти разочаровался в супруге, что, впрочем, не помешало ему настойчиво уделять ей внимание.
Граф довольно часто забирался к ней в постель. И тогда ей приходилось превращаться в актрису – величайшую актрису, изображающую восторг и вожделение, в то время как немощное тело мужа ерзало по ней и он целовал ее растрескавшимися от старости губами и ласкал скрюченными подагрой руками. Он стонал и всхлипывал, и от него разило камфарой и какой-то сладковатой гнилью – очевидно, то был запах старости. Как же она презирала его в те моменты, когда он жарким шепотом, сгорая от страсти, говорил ей непристойности. Но какое бы омерзение Элайн ни испытывала, она не забывала стонать, якобы тоже сгорая от страсти.
И все же ее час настал. Пришла зима, дороги обледенели, и граф решил отправиться в Лондон со своим любимчиком – старшим сыном. Конюха уговорить было нетрудно – ее тело и ее обещания порядком распалили его. Все, что от него требовалось, он сделал, а сделать надо было всего-то ничего – подрезать упряжь и чуть ослабить колесо. Зато потом оба повалялись в сене.
Все было так просто, что даже не верилось. Но, увы: завещание оказалось совсем не таким, как ей хотелось бы.
Наверное, слишком долго она тянула. Вероятно, старый граф догадался, что ей нужны были только деньги, и решил отомстить.
Элайн даже не пришлось изображать горе – она действительно была потрясена, узнав, что вместо Хеддон-Холла и всего прочего она получит лишь скромное содержание. И выплачивать его надлежало этому чудовищу – новому графу, от которого она теперь зависела целиком и полностью.
Он покинул дом вскоре после того, как отец женился, вернее, после крупной ссоры со старым графом. А когда вернулся – злая карикатура на того красавчика, каким был прежде, – то унаследовал и богатство, и титул. Он отнял у нее то, по праву принадлежало ей, Элайн.
И теперь новый граф сидел на мешке с деньгами и бросал ей жалкие гроши, будто какой-то нищенке.
Элайн нервно прошлась по комнате; ей снова вспомнились слова графа на прощание.
– Не утруждайте себя комплиментами в мой адрес, миледи. Я очень хорошо знаю, что ваша любовь к деньгам куда сильнее родственной привязанности.
– Вы были любимым сыном моего мужа, Алекс. Неужели вы позволите, чтобы между нами пробежала кошка? – на улыбнулась самой сладкой из своих улыбок, но монстр увернулся.
– Я был вторым сыном моего отца. И, если позволительно так выразиться, лишним ребенком, поэтому плохо подготовлен к положению, которое сейчас занимаю.
Тогда она подошла к нему и положила руку ему на плечо, хотя этот жест стоил ей огромных усилий. И удивительно ощупав его стальные мышцы, она почувствовала нечто вроде возбуждения. «Интересно, каков он в постели?» – промелькнуло у нее.
Но Алекс, брезгливо поморщившись, стряхнул ее руку со своего плеча.
– Давайте не тратить слов впустую, дорогая мачеха, – проговорил он с язвительной улыбкой. – Я хочу уединения, а вы – денег. Поезжайте в Лондон. Живите в свое удовольствие, а Хеддон-Холл оставьте.
– Но на что я буду там жить? Вы ведь обеспечите меня, Алекс?
– Вам назначено содержание, миледи. На эти деньги и будете жить.
Однако годового содержания даже на месяц не хватило: ей требовались наряды, она любила сыграть партию в вист, да и за удовольствие иметь подле себя Джеймса Уоткинса тоже надо было платить. Расставаться с ним она не желала, по крайней мере до тех пор, пока он сам не бросит ее, этот замечательный любовник, а удержать могла лишь с помощью денег.