С Новым годом! С новым гадом!
– Сидим тихо и слушаем, – сказала Эля подруге, та согласно кивнула и притихла.
Глазовская прибыла в зал с опозданием, решительно прошла к своему месту и поздоровалась с журналистами. Послышались щелканья диктофонов, трель камер, зал осветили многочисленные вспышки фотоаппаратов. Великую феминистку ничто не смутило, и она повела разговор жестко и прямолинейно. Олимпиада вглядывалась на сцену, где сидели две Глазовские, и пыталась сообразить, двойняшки они или близнецы. После мучительных попыток определения родства она заявила Скороходовой, что обязательно должна задать сестрам Глазовским вопрос, иначе главред сживет ее с белого света. Эля попыталась воспрепятствовать подобной инициативе, но Олимпиаду уже понесло, и ее трудно было остановить. Она не дождалась всего пяти минут до окончания встречи.
– У кого еще есть вопросы? – поинтересовалась Глазовская.
– У меня! – раздалось с заднего ряда, Липа вскочила и сразу же рухнула к Элькиным ногам. Ей помогли подняться, но Липа упорно рвалась на сцену. Неожиданно легко она преодолела расстояние длиной во весь зал и забралась на трибуну. – Я хочу сказать, уважаемые Глазовские!
Феминистка поглядела вокруг себя и странно улыбнулась.
– Уважаемая Лима Ломановна Глазовская! – театрально громко начала журналистка Кутузова.
– Рима Романовна Грозовская, – с хищной улыбкой поправила ее та, – вы что, картавите?
– Это не я, – воодушевленно говорила Липа, не обращая внимания на замечания и шиканья, – это мой главред, старая сволочь, картавит! Это он, рабовладелец современности, заставляет меня трудиться день и ночь, когда все нормальные люди готовятся к Рождеству! – И она повторила голосом Сан Саныча: – Блосай все, Кутузова, и беги! Я и бросила, уважаемая Лима Ломановна! – Липа тяжело вздохнула и сняла очки. – Меня тоже бросили!
– Вас бросали об стенку, милая девушка?! – звонко прокричал мужской голос, реагируя на Липин фонарь, осветивший зал.
– Вот они, мужчины! – Липа уперла палец в зал. – Шовинисты проклятые! Они не дают нам, бедным девушкам, спокойно жить и работать! Я пострадала сразу от… – Липа принялась загибать пальцы и считать, – сразу от трех мужчин!
– Да! – вскочила со своего места верная подруга. – Она пострадала!
К Грозовской подошел охранник и чем-то поинтересовался. Ясно было, что он собирался взять буйную журналистку в охапку и стянуть ее со сцены. Но Грозовская отрицательно покачала головой и заинтересованно поглядела на оратора.
– Меня бил жених! – несло между тем Олимпиаду. – Он бросал меня об стенку!
Зал возмущенно охнул, и насмешливые вскрики прекратились, зато новой волной осветили помещение фотовспышки. Только теперь фотоаппараты и камеры были направлены не на Грозовскую, а на провинциальную журналистку, честно и без прикрас рассказывающую о своей нелегкой женской доле и демонстрирующую на своем лице удары судьбы, сделанные безжалостной мужской рукой.
– Он меня бил! – кричала Липа, помня о том, что она должна заинтересовать феминистку и спровоцировать ту на ответ.
– Он ее бил! – выкрикнула Скороходова. – Ногами! – Она искренне верила, что именно этот факт подруга утаила, но теперь ее прорвало, и Липа призналась об этом всему честному народу.
– Другой меня тоже бил, – покачнулась, словно после удара, Липа, – словами. Хлестко, по лицу! Не давая опомниться и прийти в себя, поливая меня водой из чайника! А его друг, – она повернулась к Грозовской, – бросил на произвол судьбы несчастную девушку, собиравшуюся родить ему ребенка! Так и бросил, прямо на моих глазах. Вот они, настоящие мужчины-шовинисты! А моя подруга?!
– Да, я ее подруга! – заявила Скороходова и встала. – А что я-то?!
– А моя подруга, глядя на все эти безобразия, решила никогда не выходить больше замуж!
– Да ты что?! – обалдело сказала Элька и оглядела зал. Сотни глаз уставились на нее и ждали ответа. – Да, – пискнула Скороходова, – я так решила. – И ошеломленно плюхнулась на стул.
– Браво! Браво, девчонки! – раздались из зала женские голоса. – Так их, этих шовинистов!
– Спасибо, дорогая! – Грозовская встала, подошла к Олимпиаде и обняла девушку за плечи. – Такая проникновенная речь с щепетильными признаниями достойна того, чтобы оратор стал членом нашей организации. Господа! Поприветствуем нового члена! – Бурное рукоплескание заглушило ее речь. – Сегодня здесь часто звучало слово «бросил», и я его повторю, – продолжала Грозовская после того, как все притихли. – Мы, настоящие женщины, не бросим тебя, Олимпиада, на произвол судьбы! Мы окажем тебе поддержку в нелегкие минуты жизни…
Липе и в самом деле была нужна поддержка, она опиралась о трибуну и старалась улыбаться в камеры. Ее поддерживала мысль о том, что теперь главред будет доволен исходом встречи – она сделала невозможное. Ради дела Липа вступила в ряды феминисток, и приняла ее сама Глазовская или Грозовская, сколько их там, этих сестер? Ой, она же обозвала главреда старой сволочью! Ничего, переживет, как будто он на самом деле сволочь молодая. Пусть тоже пострадает ради общего дела. Зато какой результат! О журналистке и провинциальном издании теперь узнает вся страна. Вон тот симпатичный парнишка с микрофоном, на котором написана аббревиатура центрального канала телевидения, небось постарается сделать отличный репортаж. А тот газетчик из всероссийского издания, Липа ему щедро улыбнулась, обнимаясь с Грозовской, напишет блестящую статью об истинном положении женщины в современном обществе. А там, а те… Глаза Липы разбегались от радости. Впечатление портило унылое лицо Эльки Скороходовой, которая прикидывала, каким образом объяснит жениху свое вызывающее поведение на пресс-конференции.
На следующий день многие центральные газеты опубликовали заметки по поводу перехода провинциальной журналистки, избитой своими пятью женихами, в плотные ряды феминистического движения, и опубликовали фото, на которых Липа обнималась с Римой Грозовской.
Борьба с дискриминацией женского населения страны захватила Олимпиаду полностью. Она строила далекоидущие планы, после которых делала утешительные прогнозы, трясясь в трамвае вместе с Элькой. Та только кивала головой, чувствуя, что во внезапном преображении подруги есть и ее вина. Хмель выветрился из Элькиной головы, но в ней прочно застрял вопрос: «Что будет, если Владик узнает?!»
– Признайся ему сразу, – подначивала ее Олимпиада, – если что-то скроешь, этот шовинист тебя же и обвинит. Скажи ему, что выручала подругу и ляпнула, не подумавши. Слушай, Элька, а ты точно хочешь за него замуж?
– Точно, – всхлипнула та. – Скажу ему, что выручала тебя и ляпнула. Нет, не ляпнула, а играла роль. Сидят же на представлениях квакеры, так вот я была твоим.
– Некрасиво звучит, квакер. Актриса как-то благозвучнее. Ладно, скажи ему, что ты играла роль. Я подтверждю, подтверджу, подтвердю, короче говоря, удостоверю твои слова. Мозги сегодня что-то слабо соображают, не помочь ли им? Не сообразить ли нам еще по коктейлю?
– Липа! Ты с ума сошла! – испугалась Эля. – Того, что случилось, уже вполне достаточно. К тому же, как я вижу, твое горе благополучно захлебнулось в спирте. Теперь нужно подумать о моем.
– У тебя что-то случилось?! – спохватилась Липа и обняла подругу. – Влад тебя бросил?! Подлец и негодяй! Его следует убить за это! Я читала в одном детективе, что зимой лучше всего действовать сосулькой. Когда она растает, никто и никогда не найдет орудие убийства.
– Липа! Ты несешь какой-то бред! Вспомни, это я Влада бросила полчаса назад. Отреклась от любимого человека, – Скороходова снова всхлипнула и вытерла платком покрасневший нос.
– Да, – качнула головой подруга, – как-то быстро ты от него отказалась.
– Не береди рану, я сделала это ради тебя.
– Дай мне свой телефон! – потребовала Липа и потащила подругу к выходу.
Они зашли в кафе, располагающееся поблизости от Элькиного дома, куда подруги первоначально планировали попасть, и устроились за столиком. Липа заказала бодрящие душу и организм напитки, Эля доверчиво протянула той телефон…