Остров. Тайна Софии

Алексис двинулась дальше. Несколько миль, оставшиеся до Плаки, она ехала очень медленно. Стекла малолитражки «Фиат-Синкеченто», которую они с Эдом взяли напрокат, когда прибыли на Крит, были опущены, и в салон врывался теплый ветерок, благоухающий тимьяном. Когда Алексис наконец затормозила на тихой центральной площади деревушки, было уже два часа дня. Ее ладони, сжимавшие пластиковый руль, были мокрыми от пота, и девушка обратила внимание, что левое плечо, на которое почти всю дорогу светило жаркое критское солнце, успело обгореть.
Судя по всему, она прибыла в греческую деревушку в самое неподходящее время – единственными живыми существами, которых можно было заметить в окрестностях центральной площади, были развалившиеся в тени собаки и коты. Впрочем, здесь наверняка обитали и люди: под деревом стоял чей-то мопед, а на лавке лежали открытая пачка сигарет и доска для игры в нарды с расставленными фишками. В воздухе стоял неумолчный треск цикад, который, как знала Алексис, не прекращался и в сумерках, после прихода долгожданной прохлады. Вероятно, деревня выглядела в точности так, как в семидесятых годах, когда здесь жила мать Алексис: здешней жизни просто незачем было меняться.
Девушка заранее решила, что попытается побывать на Спиналонге еще до встречи с Фотини Даварас. Она получала огромное удовольствие от чувства свободы и независимости, кроме того, ей пришло в голову, что было бы невежливо отправляться на остров вскоре после прихода в дом подруги матери. Алексис понимала, что ей придется сегодня же вернуться в Ханью, но пока что можно было просто наслаждаться поездкой, а заодно решить простенькую задачу по логистике: надо позвонить Эду и найти место, где перекусить.
Она решила поверить путеводителю на слово («Зайдите в бар местной рыбацкой деревушки Плака, где за несколько тысяч драхм несложно найти рыбака, который согласится отвезти вас на остров»): перешла площадь и, отведя в сторону разноцветье липких пластмассовых лент, закрывавших вход в деревенский бар – по крайней мере, так его называли в путеводителе, – вошла. По-видимому, ленты были повешены на входе с целью не пускать в помещение мух, а также создать в нем мягкий полумрак. Вглядевшись, Алексис увидела женщину, сидевшую за столиком. Она сделала несколько шагов вперед, и женщина сразу встала и зашла за стойку.
В горле Алексис пересохло от жары и пыли.
–  Неро, палакало, – неуверенно проговорила она.
Женщина протиснулась мимо ряда гигантских стеклянных чанов с оливками и бара, в котором стояло несколько полупустых бутылок с прозрачным густым оузо,греческой виноградной водкой, открыла холодильник и достала запотевшую бутылку с минеральной водой. Она аккуратно налила воду в высокий бокал, бросила туда толстый ломтик лимона и передала бокал Алексис, после чего вытерла руки об огромный цветастый передник, охватывавший ее пышные бедра, и с акцентом спросила:
– Англичанка?
Алексис кивнула – в конце концов, в ее жилах была половина английской крови. Чтобы озвучить свое следующее желание, ей хватило одного слова:
– Спиналонга?
Женщина развернулась и вышла в дверь, расположенную за стойкой. До Алексис донесся ее приглушенный голос:
– Герасимо! Герасимо!
Послышался звук шагов по деревянной лестнице, и в бар вошел пожилой мужчина с сонными глазами – его явно вырвали из традиционного послеобеденного сна. Женщина стала что-то ему рассказывать, но единственным словом, которое разобрала Алексис, было «драхма» – оно прозвучало несколько раз. Было понятно, что именно втолковывали мужчине: ему представилась возможность заработать хорошие деньги. Он молча стоял и моргал, внимая наставлениям.
Затем женщина повернулась к Алексис и, взяв блокнот, нацарапала на чистом листке какие-то цифры и рисунок. Плохое знание греческого отнюдь не помешало Алексис понять, что ей хотят сказать: женщина просила за плавание на Спиналонгу и назад с двухчасовым пребыванием на острове двадцать тысяч драхм, то есть около тридцати пяти фунтов. Поездка выходила далеко не такой дешевой, как надеялась Алексис, но торговаться вряд ли стоило – кроме того, у нее просто не было на это времени. Поэтому она кивнула и улыбнулась пожилому рыбаку, который мрачно кивнул в ответ. В этот миг она вдруг поняла, что Герасимо молчит не потому, что не хочет говорить: он был немым.
Дорога до пристани и невзрачной моторной лодки Герасимо не заняла много времени. Они молча шли мимо спящих собак и домов с закрытыми ставнями. Деревушка по-прежнему не подавала признаков жизни – слышался только тихий стук их обуви по земле и неумолчное стрекотание цикад. Даже море было абсолютно гладким и спокойным.
Пока они пересекали полукилометровый пролив между деревушкой и островом, Герасимо несколько раз улыбнулся ей, но не более того. Кожа на его лице была темной и морщинистой, как у любого критского рыбака, который провел много лет в неспокойном море, по ночам боролся со стихией, а при свете дня латал сети под палящими лучами южного солнца. Несомненно, Герасимо было больше шестидесяти лет. Алексис даже предположила, что его возраст приближается к восьмидесяти. Ей вдруг подумалось, что можно было бы попытаться определить его годы по количеству морщин, как высчитывают возраст дуба по числу годовых колец на срезе. Лицо рыбака не выдавало абсолютно никаких чувств – ни грусти, ни страдания, ни радости. Лишь спокойствие старости и невозмутимость человека, многое повидавшего на своем веку. Наверное, он воспринимал туристов, наводнивших Крит в последние десятилетия, как очередных завоевателей: до них остров захватывали турки, а в середине двадцатого века и немцы, и почти все они не удосуживались хоть как-то выучить греческий. Алексис мысленно выругала себя за то, что не попросила мать обучить ее хотя бы самым нужным фразам, – она не сомневалась, что София говорит по-гречески свободно. Сама Алексис знала лишь несколько слов, и одним из них – эфхаристо – воспользовалась, чтобы поблагодарить Герасимо, когда он подал ей руку, помогая сесть в лодку. В ответ старик молча дотронулся до полы своей видавшей виды соломенной шляпы.
Когда лодка коснулась причала на Спиналонге, Алексис взяла фотоаппарат и две двухлитровые пластиковые бутылки с водой, которые ей почти насильно вручила женщина в кафе, и опять-таки с помощью Герасимо выбралась на пирс. Она обратила внимание, что рыбак не заглушил мотор, – судя по всему, он собирался вернуться в деревню. С помощью жестов он подтвердил, что приплывет через два часа, после чего медленно развернул лодку и направился в сторону Плаки. Алексис с минуту постояла на пустынном берегу, провожая его взглядом.
Она поняла, что осталась одна на необитаемом острове, и по ее телу пробежала дрожь. Как она выберется отсюда, если Герасимо забудет о ней? Сколько времени пройдет, прежде чем Эд найдет ее? Сможет ли она вплавь преодолеть полкилометра, отделяющие Спиналонгу от берега Крита?
Алексис никогда еще не была в таком безграничном одиночестве – до этого она вряд ли когда-либо отдалялась от людей более чем на несколько десятков метров, и если не считать сна, то ей не приходилось проводить без общения больше пары часов. Она вдруг со всей ясностью ощутила, насколько зависима от человечества, но попыталась собраться, сказав себе, что пара часов в одиночестве – просто мелочь по сравнению с пожизненной изоляцией от общества, на которую обрекались прежние обитатели Спиналонги.
Над ней буквально нависали массивные каменные стены венецианской крепости. Как же она обойдет это на вид непреодолимое препятствие? Но потом девушка заметила, что в месте, где стена закруглялась, есть небольшое входное отверстие высотой чуть больше человеческого роста. Приблизившись, она увидела, что темная дыра посреди сплошной каменной поверхности представляет собой начало длинного туннеля, ведущего неизвестно куда, – окончание его невозможно было увидеть за изгибом стен. За спиной Алексис блестело почти неподвижное море, а впереди тянулась в обе стороны сплошная стена, и оставалось только двинуться в темный, порождающий клаустрофобию проход. Однако после того как девушка преодолела пару десятков метров, полутьма вновь сменилась ярким послеполуденным солнцем, а вид крепости волшебным образом изменился. Зачарованная, Алексис застыла на месте.